Кричит младенец душераздирающе. Кричит он о своей беде. Ещё не зная смысла всех елейных фраз, слов утешенья. Он кричит, что нет надежд на отступление, что в сумрачном тепле закончен сон, и жизнь стучит в виски бетховенским накалом, между «быть или не быть» избрав надменно – «быть» и бить в нейроны током. Жизнь – лекарство от хандры небытия, от фобии невоплощения. И в то же время – щедрый сеятель своих проклятий, моров, мороков мирских. И от тоски кричит младенец, что теперь уже не деться никуда от сонма их! Что к коде сызнова спешить, и падать в грязь, и подниматься в виражах реинкарнации танцующей души, вновь замирать от удивления, сквозь слёзы улыбаться, и увидев думать: «Ба! Знакомые всё лица». Лепет огнедышащих молитв шептать бессонными ночами, восхищёнными очами черпать красоту, пролитую из чаши сотворенья, не умея этих сил вобрать вибрации и миллион эмоций складно в речь облечь, вернув цитатой Богу. Через познание несхожести миров – узреть исход – к себе же самому дорогу дорог. На ней найти ключи от дверцы хода в запредельность, закричав, как тот младенец, что о радости кричит! |