Афанасий Шипунов С ВЫСОТЫ СКАЛ… (ПОВЕСТЬ) Файл-1 …Они, два закадычных друга, тёплым летним вечером сидели на крыльце Никиты и тихонько вели задушевный разговор о своём житье-бытье. Оба уже пенсионеры, но дружбе своей детской, юношеской не изменяли до сего времени... Редкими были такие разговоры… Антошка, теперь уже Антон Степанович, по воле Судьбы покинул свою деревню, когда уже было за сорок и жил вдалеке с тоской по ней, по её людям, по бытию деревенскому. Ещё работая, он вынашивал мечту по уходу на пенсию, приобрести в родной деревеньке домик под летнюю дачку, завести пасеку, да и всё лето наслаждаться прелестями дикой, пока ещё не тронутой цивилизацией, горной природы её окрестностей. Но мечта, по различным жизненным причинам, так и оставалась не осуществлённой. Только и приходилось разок-другой в год побывать на два-три, а то и один денёк, постоять у холмиков родительских могил на кладбище, побродить по деревенским улочкам, со сладкой грустью вспоминая «когда, где, что было», мимолётом обменяться с земляками «как живётся», да вот так посидеть, теперь уже с оставшимся одним другом, поговорить о сегодняшнем дне, погрузиться в воспоминания… Порой их воспоминания «уходили» далеко в прошлое, совсем даже не их жизни, а родительской, поведанной ими Антошке и Никитке что-то ещё в детском возрасте, что-то уже как становились взрослыми… -Да-а-а, Никита , жизнь, она по всякому человека крутит… Полосатая она и есть полосатая. То полыхнёт светлостью ослепляющей, то серым однообразием потя-нется, а то, вдруг, чернота, теметь вокруг, хоть глаз выколи, просвета не видать…То радость человеческая через край плещется, то боль людская накинется удавкой и душит, гнёт к земле, не давая выпрямиться да крепче на ноги встать… Да и не всегда разглядишь её, жизню-то. Пока живёшь день – то и не видать его вовсе…Уж после начинаешь его разглядывать по всей серьёзности… Это, всё равно, как видится у ног своих и вон с горы, с высоты скал. Кто-то сказал: «Большое видится издали». И очень даже верно сказано. Вот глядишь ты себе под ноги и видишь, пусть красивые цветы, приятнейшую зелень травы полевой, но… только малую частичку, что у ног твоих. А поднимись-ко на пригорочек, да погляди вокруг – увидишь широкое полюшко этой зелени, этих цветов…А ещё выше, к скалам…на самую крутую поднимись – увидишь необъятную ширь и даль… И сердце замрёт от восторга, той величественности природной, и защемит его сладкой болью, и позовёт к себе эта величественная необъятная даль, цепочка гор, поля и луга, открывшиеся с неописуемой красотой перед взором твоим! А погляди снова под ноги себе – увидишь лишь серость скалы, на которой стоишь… Вот и на дни наши, прожитые годы, на жизнь свою когда смотрим только сегодняшним днём, то мало что приметного видим, а как глянем с высоты этих прожитых лет – многое разглядим, да и воспримем сердцем своим, в душе своей совсем по другому… -Эт-ты, Антон, верно сказал. Она и жизнь у каждого по-своему устроена, да и посмотреть на неё каждому надобно, как ты говоришь «с высоты скал». Вот у тебя и у меня отцы были. Твой - всю войну прошагал, хоть израненный, но возвернулся домой и немало добрых дел в послевоенные годы в деревне переделал. А я вот своего даже и знать не знаю. Мать говорила, что была похоронка. Где-то ишшо и не в нашей земле похоронен. Ну да раньше не сыскали то место, а теперь и вовсе, за границей-то не сыскать, опять же и не по нашим годам теперь…И росли мы в военные-то годы одинаково, в холоде да голоде. А после войны… Над вами хоть когда-то отец построжится, а то и заступится, ежели чего. А наша мама и мать, и отец родной, в одном лице… И ведь не одна наша семья такая. Их вон в деревне сколько…а по России-Матушке… -Да, Никита, она война-то во все времена горюшко в семьи несёт. Вспоминаю отцовский рассказ, как ему от войны сызмальства тоже не сладкой жизня-то пришлась…В сиротстве…Вот он сказывал… …Стёпка отца-то своего и совсем не помнил. Василий Шаркунов, как и многие деревенские мужики, ушёл на войну по царской мобилизации, когда Стёпке было ещё всего-то три годика, да там и сгинул, оставив Прасковью вдовой и Стёпку сиротой. До ухода отца на войну Стёпка с матерью жили в большой семье. Семеро старших братьев, да пятеро сестёр Васильевых до поры-до времени жили с родителями единой семьёй. Дружная была семья, работящая. Жили хоть и не в большом достатке, но и не шибко бедствовали. Сестры, те, что постарше, красивые да статные, в девках не засиживались. От женихов отбоя не было. Тоже всякое было… Порой и радость, а порой и невзгод не впроворот, но жили своими семьями с добрыми мужьями полноправными хозяйками в доме. Старшие братья подрастали, женились, да и отделялись в самостоятельность. Всем семейством каждому выстраивали дом, не огромные палаты, но с расчётом на увеличение домочадцев. Дома размещались в рядок с родительским, да считай, в одной усадьбе, огороженной под единое прясло на немалую территорию земельных участков. Благо, что в земле здесь пока ещё ограничений не было. И подворья были справлены по-хозяйски. А вот Василию свою усадебку справить не успели…Война его забрала, да и невозвернула назад Оставила его там, прислав Прасковье вдовьи слёзы, да сиротскую жизню Стёпке. Царское правительство о семьях погибших заботы никакой не проявляло…Мало ли их на полях сражений за царя-батюшку полегло… Всех не оплачешь и необогреешь.Вот только и приходилось оплакивать горючими слезами родительскими и вдовьими, да расти ребятишкам в сиротстве… Вот и Прасковье со Стёпкой такая участь выпала. В семье их не обижали, относились с состраданием. Стёпку, как могли, баловали дед с бабушкой. Только вот и достаток был уже не тот, и жизнь становилась год-от года всё труднее. Свёкор со свекровью старились с каждым годом и могута становилась уже не той, сноровка не та… Старшим детям надо свои семьи поднимать и от них ждать помощи не приходилось А в доме ещё оставалось трое девчонок на выданьи. Тоже и приданное надобно справить, да и женихов со сватами в дом дождаться. А и женихов-то в деревне почти совсем не осталось. Не до женитьбы – все рекруты в царскую армию… Свекровь, толи по сердоболию своему, толи с какими намёками, по вечерам за управой вечерней с Прасковьей всё чаще заводила разговор: -Ты, Параша, не мучай себя. Василия таперича не возвернёшь. А ты ишшо не старуха без мужика-то… Сходила бы вон в соседнее село в гости к моей сестре. Поди там тебя кто из мужиков-то и поприметит…Оно ведь без мужика бабье-то счастье не бывает. Да ведь, опять же, и сама Прасковья понимала, что они со Стёпкой этой семье в тягость становятся. Стёпка хоть уж вон по тринадцатому году, а всё одно ещё не велик помощник. «Может и правда последовать совету свекрови. Она добрая и худого не присоветует» - всё чаще задумывалась Прасковья, но, всё-таки больше года ещё прожили с родителями Василия. Стёпка уже четырнадцать годков разменял, да не по годам повзрослел, женихаться стал, а дальше - больше, вот уже как с месяц, вовсе домой на ночёвку не стал приходить. День-то на домашней работе с дедом, а как стемнеет - его и след простыл до самого утра. Мужиков-то поубивала война, вдовушек, ишшо и молодых, пооставалось в деревне не мало. Вот, видно, какая-то и заманила к себе Стёпку, совсем даже не надеясь на замужество, а только для того, чтобы хоть как-нибудь скрасить своё одиночество, заполучить своё бабье счастье мимолётное, да и сделала парнишку мужиком, привлекая каждый вечер к себе в дом, привораживая своими ласками на всю ночь… А тут, как-то, из того села, в которое свекровь спроваживала Прасковью, приехал мужик. Может быть сестра свекрови подсказала, может быть случайность приключилась, только тот мужик прямо в дом к Прасковье, да и напрямик: -Беда у меня, Прасковьюшка, приключилась. Овдовел я, а ребятишек вон пятеро. Прослышал я, что ты уж который год без мужика горе маешь. Наслышан о твоей доброте, да бабьей верности. А сколько её, верность-то, можно беречь?! Ведь всё одно уж не вернуть былого…Может пойдёшь в наш дом. Мне женой станешь, ребятишкам моим мать заменишь. Семья-то большущая. Но ты не испугайся, Прасковьюшка, не обидим мы тебя. Хозяйство не велико. Всё сам делать буду. Только по бабьей работе в доме помоги, да ребятишек-сиротинушек пообихаживать. И парня твого шестым братом примем, да всех как-нибудь, с Божьей помощью, на ноги поставим. Оно, вроде бы тебе и несподручно с одним на пятерых-то… Да ведь, опять же, с убиенным твоим мужем вы бы не испугались и теперь уже тоже не мало детишек наплодили. Ведь на том он Свет и стоит, чтобы продолжение жизненное после себя оставлять. Да вот только как это продолжение на ноги поставить, да крепко в землю вростить. Вот по одному-то это не в силах, а сообча в мире да согласии, хоть и при большом семействе не в тягость…Не побоись, Прасковьюшка! Сделай доброе, Богоугодное дело. Он тебе, Бог-то, во много раз больше воздаст. Поедем в нашу деревню. Вот прямо сейчас и поедем. Пожитков у тебя, поди, не ох сколь…Да хоть бы и были - они вовсе не нужны! Ты одна и нужна нам с детишками. И ведь уговорил Семён Прасковью. Хоть страшнова-то, но согласилась. И свекровь успокаивала: -Да какая, Парашенька беда, что семья большая?! Вот ты у нас жила – сама видела сколько у нас детей. Вон двенадцать их, а ведь всех ростим с дедом и всем ума придаём. Дед вон, порой, норовистый бывает и я вспыльчивая, а всё одно в мире да сугласиии живём. А с твоим-то ангельским характером, да трудолюбием хоть с кем уживёшьси и уважение не малое поимеешь. Не боись! И матерью, не хуже родной станешь. А Васеньку…и впрямь таперича не вернёшь. Стёпка пусть покуда у нас побудет. Парняга вон уже. Может даже обженим здеся на ком-нибудь с домом да хозяйством… Согласилась Прасковья, да и поехала к Семёну на житьё, как оказалось позднее, не на один десяток лет… …Прасковья укладывала свои немудрёные пожитки в подаренный ещё матерью сундук. А в голове «так и крутилось» - правильно ли она поступает. Да и сомнения так и «стучали» в голове «Уживусь ли в такой большой семье-то? Оно я и не боюсь большой семь, боюсь – примут ли ребятишки за мать. Оно ведь они ишшо и род-ную помнят. Как-то они воспримут появление в их доме «чужой тёти»? С мужиком-то уживусь, а вот как с мальцами?... Он вроде бы мужик не плохой. Да вот, опять же, это пока в сватовстве, с уговорами. А как оно в жизни-то станется?» Порой из рук всё начинало валиться и хотелось тут же прекратить сборы, извиниться перед мужиком, да оставаться «дома». Но немного пораздумав, вновь успокаивала себя: «Оставаться дома…А мой ли он дом-то, теперича…без Василия?...Да и что уж я так-то?! Ведь сказал же Семён, что не обидит и помогать во всём станет. Да оно ишшо и ребятишек-то до слёз жалко. Без бабы-то в избе никакого уюта и семейного тепла нет. Кто же их, сиротинушек, добрым словом обогреет, да по-матерински обиходит? Оно ведь другая-то как ишшо посмотрит… А я-то уж, сколько есть в моей душе тепла. отдам им! Только бы Бог здоровья дал…» А Семён сидел на лавке в задумчивости, но с радостной , чуть заметной, улыбкой… В душе своей он неподдельно радовался. Ещё бы! Про Прасковью он был много наслушан. И ни одной чёрной чёрточки в тех людских рассказах об этой женщине не было, только всё хорошее. А ведь нередко в бабьих «переборах» сплетенных, даже о добрых людях, небылиц всяких немало бытовало. А вот о Прасковье единого плохого слова сказано не было. И как же было не радоваться Семёну! Он ехал сюда с самыми большими сомнениями заполучить согласие Прасковьи в самый первый раз. И уже из дому «настраивался» только на знакомство, да и ездить сюда неотступно не единожды с уговорами, пока не уговорит бабу принять его предложение. «А оно вон как хорошо получилось! Ну, коли уживёмся, в ноги ей кланяться буду! Только бы не испужалась большого-то семейства. А ребятишки...Примут, думаю… Она вон ласковая… Найдёт к ним подход. Да и намаялись мы уже одни-то, без бабы в дому. Даст Бог – всё будет ладно. А уж я-то постараюсь её ничем не обижать!» Прасковья закончила все сборы, присела на лавку, в кутнем углу, рядом со свекровью. Та приобняла сноху: -Ты, Парашенька, не осерчай на меня, что я тебе настоятельно советую замуж за нового мужика… Не гоню я тебя! Не гоню. С добрыми намерениями это делаю. Жили мы с тобой в мире да сугласии. Ни в чём я к тебе, даже малой самой, обиды не имею. Уж как я благодарна, что нашего Васеньку не забывала, да верность ему столько лет берегла!- всплакнув, зашвыркала носом – Да ведь не возвернёшь… Не возвернёшь… А вот тебе-то бабьего счастья сколько лет не хватало…Я ведь всё знаю, как ты ночами тёмными в подушку рыдала, слёзаньки проливала, а днями горюшко в работе топила, чтобы ишшо и нас-то не беспокоить, да не напоминать об утрате такой…Да ты ведь ишшо не старуха. Так, Бог даст, пусть хоть дальше жизня твоя повеселее при мужике будет. Коль в тягость придётся - возвертайся. Не откажем. Примем обратно. Ты ведь нам как дочь родная. -Да я, маменька, никакой даже обиды не имею. Вам ведь тоже не сладко осознавать, что ваша сноха не с Васенькой, а… к другому мужику… - уткнулась в плечо свекрови, разрыдалась… -Ну полно! Полно, Парашенька. Радоваться надо, что мужик, да ишшо, видать, и добрый поприметил, да присватался. Вон их сколько овдовевших баб ждут не до-ждутся хоть какого бы мужика… Поди, Парашенька, это счастье твоё запоздалое пришло после стольких горестных лет… Утри слёзоньки-то! Утри! Да улыбнись! Давай с улыбкой, а не со слезами в нову-то жизню. Езжай, дочка с Богом. Нас не забывай. Наведывайся. Да и нас к себе в новую семью в гости приглашай, ежели будет всё ладно. А уж мы непременно прибудем! Прибудем!... -Спасибо, маменька! Спасибо за доброту Вашу, за сочувствие и соучастие! Вот решилась… Даст Бог, не ошиблась поди жалеть не буду. Вас мне забывать не след. Столько лет вместе дружненько жили, да ишшо…и горе маяли вместе… Вы мне не свекры, а родители родные были. Как же я могу забыть-то?! Дай бы Бог в новой семье так же добром всё… Ну, маменька, благослови меня в новое замужество с миром, добром, да согласием во всём. Свекровь помедлила чуточку, а потом сняла с божницы икону Пресвятой Матери Благородицы… -А нут-ко Семён и Прасковья подойдите ко мне оба! Те не стали упрямиться и покорно подошли к Прасковьиной свекрови, а она, приняв строгий вид, молвила: -Парашенька, я тебя знаю очень даже хорошо, а тебя, Семён Семёнович, знаю только по-наслышке. В тебе, Парашенька, я нисколечко не сомневаюсь. Будешь ты кроткой и доброжелательной, милостливой и душевной к детям-сиротам, станешь детям не мачехой, а матерью, мужу своему желанной, верной, любящей женой, доброй хозяйкой в доме. А тебе, Семён Семёнович, скажу только одно – ежели ты с пожеланиями души своей, а не по принуждению Судьбы, не из корысти какой прибыл в наш дом, да бабу в дом свой хочешь увезти – то это похвально. И перечить в этом не станем. Наоборот даже желание имеем облегчить Прасковье её бабью долюшку. Ну а ежели только работницу в доме захотел поиметь, то это тебе не простится. Не простится ни перед Богом, ни перед людями. Конечно, на всё воля Божья, но и твоя воля должна быть благодарной, доброжелательной и благодатной для детей своих через Прасковью. Парашенька не подведёт тебя, не осрамит. В этом сумления нет. Чай не один годок мы прожили вместе и не один пуд соли съели…Познали что-к чему… О тебе плохих слов не слыхивали. Может…это потому что далеко от нас жил… Да, опять же, ежели, что так в округе-то слышно было бы… Ну да жизня покажет… А теперича вставайте перед Святой Иконой на колени, да и говорите всю правду без утайки чего в душе своей. Как ты, Прасковья, скажешь? Нужда ли заставляет покинуть наш дом, с обидой ли об чём, с сумлениями ли? -Не свекровь ты, маменька, мне была все годы, а мать родная. И тятенька родным отцом. Да и братья, сёстры Васенькины родными мне остаются. С тоской о вас я собралась ехать в другую семью. Но не по принуждению какому, а с великим сочувствием к детям-сиротам и с добрыми намерениями облегчить их участь жизненную. Сомнение, конечно, есть одно-единственное – примут ли меня ребятишки за мать-то. Ну да буду стараться добротой да лаской, какая в моей душе имеется, расположение их ко мне приобрести. Даст Бог, всё сделается хорошо. А уж я постараюсь. Большое семейство меня и не пужает вовсе. Да вот и Семен Семёнович обещание выдаёт помогать во всём для семейственного привыкания всех к моему пребыванию в их доме хозяйкой. Думаю, маменька, что возврата в ваш дом не будет, разве только-что в гости по-доброму. Собралась я ехать без тяжёлого груза на душе, а с уверенностью, с добрыми предчувствиями, а потому ничто меня не тяготит и других каких сомнений нет. Благослови, маменька, меня на доброе проживание в новой семье. -Ну а что Семён Семёнович скажет? -Да что и говорить-то?! Пределов моей благодарственности нет! Я и предполагать не мог, что вот так сразу всё и образуется. Кривить душой не стану. Прибыл, конечно, не от хорошей жизни. По принуждению Судьбы прибыл. Судьба и беда наша заставила прибыть в ваш дом. По принуждению прибыл, но, опять же, без какой бы там корысти. Корысть-то одна – создать добрую, дружную семью. Конечно, есть необходимость иметь в доме бабу, но не прислугу какую, а добрую хозяйку, да, опять же… материнскую заботу о детишках. Я уж Прасковьюшку ничем не обижу! Как она сугласна такую ношу на себя взвалить, так ей в ноги низко поклонюсь. Обещание клятвенное даю, что буду ей хорошим мужем и прилежным хозяином в доме. А ребятишки…Думаю что и ребятишки воспримут добром. Хоть и не забыли ещё родную-то мать, но горюшка уже намыкались и доброту женскую поймут как надобно. Прежде чем поехать суда, я с двумя, что постарше, обстоятельно поговорил. Вроде как посоветовался, как нам дальше жить. Эти уже более-менее понимающие и заявили: «Плохо так жить, как мы счас живём. Веди, тятя, в дом какую-нибудь тётеньку, только выбери чтобы добрая была. Мы помогать будем , только чтобы она на нас злой не была.» Вот я и наслышан про Прасковьюшку, о её доброте человеческой, да соболезнованности к горю людскому. Ребятишки у нас не избалованные. Поймут доброту-то, да и прижмутся, как к родной… А я уж постараюсь всё добром улаживать. Да и, думаю, ничего улажи-вать-то не придётся. По всему видать становится, что уживёмси. И не просто уживёмси, а хорошо, в сугласии, дружненько будем жить. -Дай-то Бог! Дай-то Бог! – вновь заговорила свекровь, - Ну что, Парашенька, Семён Семёнович! Даю вам своё благословение на доброе, многолетнее совместное проживание, да выращивание детей ваших в ласке, да оби-хоженности родительской, без злобы и обид семейственных. Дай вам Бог здоровья и терпения поднять, вывести в люди деток осиротевших, чтобы они не почув-ствовали сиротской доли. Мать родную не запрещайте помнить. Пусть всегда помнят. Матерью себя называть, Парашенька, и ты Семён Семёнович, насильственно не заставляйте. Пусть сами решают. Удостоишься такой чести – сами назовут, не отказывай тоже. А хоть и как будут называть ты, Парашенька, всё-равно стань матерью не хуже родной. Жалко мне с тобой, Парашенька, расставаться. Да и ничего! Доброе дело-то сотворяется. А добрые-то дела они всегда в радость должны быть… Вот и весь мой наказ вам сейчас. А там уж как Бог велит… Давайте, отправляйтесь с Богом. Вот вам и эту Икону благословенную велю с собой взять, да и поместить в доме в благопристойном месте. Чай божничька-то в доме есть. Вот и пусть Она вам мир, сугласие, да дружелюбие семейное приносит. Пусть Она хранит вас от всяких невзгод и достатком, да всяким благополучием одаряет на всей вашей жизни совместной. -Спасибо, маменька, на добром слове, да благословении! Вот уезжаю, даже не дождавшись тятеньку и Стёпки… Как-то вроде бы и неловко. Как они-то отнесутся? Не обидятся ли, не осудят ли. Надо было бы и с имя посоветоваться… -Да что ты, Парашенька! Что ты! Отец-то уж не единожды со мной говаривал: «Надо бы Парасковье какого доброго мужика…», а Стёпка…Стёпка уж сам в свою жизню вступает, поймёт что к чему. Да и он у нас-то пока не обижен, ишшо и не заметит материного отсутствия. Вон день с дедом на работе, а вечером бегом убегает на всю ночь, даже не спросив, где мать и что она делает, да как её здоровье. Молодой… Рано вкус к бабам почуял и про всё домашнее забывает. Одно на уме - скорее бы на вечёрки, наиграться да в тёплую бабью постель…Ну да ладно, Бог с ним. Наиграется – уймётся. Обженим. Хозяином станет, ребятишек наплодит, не до вечёрок будет. А пока пущай поиграет. Небось в подоле-то не принесёт… Ты, Парашенька, таперича больше об себе, да об новой семье думай. А мы тут уладимся. Давайте, отправляйтесь с Богом. …И шагнула Прасковья вслед за Семёном за порог свекрового дома. В новую жизнь, в новую семью, к новому мужу со своими мыслями «Как-то оно сложится?... Счастье это моё, или горюшко очередное?...». Как наперёд-то угадать? Семён же, наоборот, безо всяких сомнений с радостью укладывал в повозку немудрёные Прасковьины вещички…«Эк хорошо приключилось-то! Эк хорошо! Уживёмси! Уживёмси! Ребятишки намаялись без бабьего-то пригляда, да обихода. Примут. Она вон какая сердобольная. Не обидит. А ребятишкам-то только и надо ласки бабьей, да заботы материнской. Станет Прасковья матерью! Станет! Наперёд чую…» …Дед со Стёпкой и старшими девчонками приехали с поля поздно вечером. Домётывали последнюю в этот сенокос свинку(своеобразный стог сена). -Ну вот, мать, управились с сеном-то. Хорошо нонче управились. Погода э вон какая стояла всё лето! Заготовили – хватит с избытком. Можно будет ишшо тёлочку, да быка в зиму оставить, - весело докладывая о завершении сенокоса, пошутил – Вон Степку женить будем, вот ему и приданное будет. Заработал. Всё летичко не отлы-нивал, упирался. Хучь и, бывало, чуть находу не засыпал - ночь-то прокурлыкает возле бабы, а днём и норовит находу вздремнуть. Ну да это я так, в шутку. А ежели посурьёзному, то Степка хороший хозяин будет. Работяшшый он у нас вырос. Слава Богу не посрамит нашу породу. Стёпка, помывшись, быстро поужинав, взял на плечо свою однорядку(гармошку) и умчался на вечёрки. Теперь уже…до утра. Он так и не заметил отсутствия матери, не приспросился где она. Видать, у него свои неотложные дела и думы… И в этот момент ему и дела-то не было до матери… Да и для предположений каких причин не предвиделось. Это уже чуть позднее, через день-другой деды поведают ему, что мать уехала в новую семью «воспитывать детей-сирот». Стёпка не осуждал мать. Наоборот, и в душе сейчас, и позднее в разговорах с ней, одобрял её поступок. «Нечего на себя платок-от монашеский одевать. Жить надо! Пока живые – все о живом думают. Хватит! И так столько лет траур по отцу служила…ведь всё одно не вернёшь…»,- по-взрослому рассуждал Стёпка – «да и вон ребятишки =прильнули=, как к родной…» - чуть ревниво завершал он разговор на такую тему. Это позднее, а в этот вечер, как и прежде, спешил на пригорок к деревенским парням и девчонкам. Наигравшись, уже за полночь, парни провожали девчонок по домам, а сами(многие из них), постукивали в окошко, всяк ко своей вдовушке… Это была самая обыкновенная жизнь того времени и какого-либо осуждения не заслуживала… Стёпка-то и не заметил ничего, умчался… А дед сразу же почувствовал, что в доме что-то не так. И как только Стёпка выскочил за порог, он сразу же с вопросом: «Ну что у нас приключилось? Чтой-то ты у меня сёдни сама-не своя. Давай докладай что к чему.» -Дак-ыть,это,просватала я Парасковью. Взамуж отдала. -Да за кого бы это? У нас в деревне, вроде бы и подходящего жениха-то для неё нет. Неуж-то за какого пьяницу деревенского?! –вопрощал с тревогой. -Да нет! Ни за какого ни за пьяницу. Вон из-за горы, из деревни приезжал жених-от. Да ты его должон бы знать маленько. Энто Семён Митишин, Семён Семёныч. Да знаешь ты его! Это тот самый знаменитейший охотник, про которого всё рассказывают. Ланись у его баба умерла. Оставила вон пятерых сирот на мужицкие руки Семёновы. Давеча приехал, да и уговорил Парасковьюшку за него взамуж пойтить. Уж так уговаривал, что Параша и согласилась. Вот ишшо по солнышку уехали. Таперича ужо должны бы и доехать. -Вона – что-о. А я ишшо думаю, чё-та Прасковьи не видать, толи всё ишшо управляется. Опять же уж и пора бы управиться-то. А оно вона – что… Дак как же это Прасковья решилась-то?! Ведь на пятерых… Шутка-ли… Я давно приглядывал ей какого-нибудь мужика, да всё доброго-то, подходяшшего не видел. Да! Знаю малость Семёна-то. В округе все об нём с уважением отзываются. И пособить в чём кому никогда не отказывается. Дурных дел за ним не водится. Слышно было бы, ежели что. Опять же по охотничьим делам с ним никто не сравняется. Он вон на медведя один ходит, с собакой своей. Ладный мужик-то он. Да ведь, опять же, пятеро их у него… А ты смотри! Молодец наша Прасковья! Ведь не побоялась, поехала…Сердобольная она у нас, вот и решилась сироткам жизнь скрасить. Молодец! А Семен мужик порядошный. Ежели Прасковья доброе дело для него делает, то и он ни в чём не обидит. Опять же – пятеро… -Ну что, что пятеро?! У нас-то с тобой их сколько, не забыл? А ведь уже вон всех вырастили. Вот последних девчонок замуж отдадим… -Да уж сравнила! Наши-то родные. А там ведь как придётся. Ишшо не примут ребятишки, так намается. Жалко будет Парасковью, ежели так-то… -Да што ты, дед?! Наша-то Парашенька хоть как уважение к себе возымеет через доброту свою, да прилежность хозяйскую… Долго ещё рассуждали меж собой Прасковьины свёкор со свекровью. И порешили, что «всё будет у неё ладно», что и «ребятишкам матерью сделается»,и для Семёна «любимой станет», и «хозяйкой доброй будет, как у нас хозяйственная была», и «с бабами деревенским сойдётся»… А Прасковья в эту пору уже знакомилась с новой семьёй. Она с первой же минуты пребывания здесь решила «не церемониться» и сразу же становиться хозяйкой. Хозяйкой не в смысле диктата своих установок, а по прилежности, заботливого отношения к семейным делам. Чтобы не смущать уже подросших ребятишек, не отпугнуть маленьких, она, с присущей ей доброжелательностью и умением расположить к себе хоть взрослых, хоть маленьких людей, сама начала общаться с домочадцами. Как только вошли в дом, Семён полусмущённо заявил: -Вот, ребятки, теперь мы будем жить не одни. Теперь вот нас будет семеро… Прошу принимайте хозяйку… Видя, что Семён не может «как следно» объяснить всего происходящего, Прасковья заговорила сама: -Вот, детки, приехал ваш папка да и попросил меня помогчи вам в ваших хозяйских делах. Ну а я думаю – почему бы и не помочь… Вот и приехала. Сёдни-то вы уж управились, однако? -Да почти всё управились, вот только коров ещё не подоили, у нас их две, - отвечал белоголовенький парнишка, видать самый старший средь всех. -Ну и не беда! Сейчас пойдём подоим. -А ишшо и ужин не сготовили, – заговорил один из маленьких,- я уж ись так захотел, а Сёмка говорит «погоди» да «погоди», говорит «ишшо не управились. Вот управимся засветло тогда и ужин сготовим. А по темну-то на улице как управляться?».А так-то я и не дождусь ужина-то. Усну, пожалуй… -Да уймись ты! –прикрикнул на него старшой. -Это который Сёма-то? -Да вот этот, который не даёт мне говорить. -Вон как… У вас и папку Семёном Семёновичем зовут и вот ишшо один Семён в доме… -Да это у нас потомственное, -вмешался в разговор Семён старший. - Это у нас из рода в род первого парня всегда называли Семёном. Вот и катится традиция – Семёны Семёнычи в семье-то, - смущённо закончил Семён старший. -А тебя-то как звать?- обратилась Прасковья к маленькому. -Да Сенькой меня. А ишшо у нас Петьша есть. Он телятишек искать пошёл. Скоро пригонит. А вон за столом-то в углу – Васятка. Его недавно гусак соседский трепал. Едва отбили парнишки. Ух и злющий соседский гусак. Как проглядишь, так и накинется. Одному-то не отбиться. Заколотит. Меня он тоже трепал, так я знаю. Как вцепится клювом, да крыльями, крыльями. Ух! Больно. Вот Митюшку одного-то не отпускаем на улицу. Он совсем маленький. Если гусак доберётся – до смерти заколотит. -Ты смотри какой большой вырос! - вновь заговорил Сёмка, -Тебя ишшо самого-то отпускать одного страшно. Либо под гусака попадёшь, либо заблудишься где, а то и какой кобель с цепи сорвётся, так беда будет… Семён старший с улыбкой наблюдал за разговорами. Ему очень даже понравилось, что с первой же минуты у Прасковьи с ребятишками разговоры нашлись и он бережно охранял это состояния, чтобы не дать спугнуть налаживающиеся отношения. -Ну вот мы, считай, и познакомились. Только вот Петеньку ещё не увидела -Да увидишь! – Не унимался разговорчивый малец, - Он вот-вот прибежит. Телятишки-то наши далеко не уходят. Он мигом их пригонит. Да вот он! Лёгок на поминках-то – почти по взрослому проговорил Сенька. В избу «влетел» тоже белоголовый парнишка. Видно было - одногодок Сёмкин, да и уж больно неотразимо похож на него. «Э-э! Да это же двойняшки!» - сообразила Прасковья. Парнишка вначале-то не заметил «чужых» в доме: -Вот, Сёмка, говорил я тебе, чтобы ты за телятами шёл, а я ужин сготовлю. А ты говорил, что сам приготовишь. Вот и приготовил. Ишшо тагонок даже не разжигал… И тут, заметив «тётечку», прекратил упрекать брата: -Ой! Я и не заметил Вас. Здравствуйте. -Здравствуй! Тебя Петей зовут? -Да. Петей. -А я уже со всеми познакомилась. Только вот тебя поджидали. Ну наговориться мы ещё успеем. А сейчас давайте все дела доделаем. Я вот так предлагаю: Я пойду коров доить. Кто мне поможет? -Да я могу. – степенно отозвался всё тот же разговорчивый Сеня. -Ну вот и прекрасно. Ну а Сёмушка картошечки быстренько почистит, да помоет, а ты Петенька, пойди тагоночек разожги. Чтобы нам картошечку-то сварить побыстрее. А вы Васенька с Митей папке порасскажите как день провели. Вот и будем все при деле. Да все-то вместе побыстрее справимся со всеми делами. Пойдёт? -Пойдёт! Пойдёт! – опять закричал Сенька. Однако все остальные за свои дела принялись молча… На двор вышли Прасковья с Сенькой, который что-то ещё стрекотал не переставая. Семён Семёныч с двумя мальцами ушёл в горницу и там расспрашивал их о прошедшем дне… Сёмка (младший) набрал, помыл картошку и принялся чистить не по годам ловко орудуя ножичком. Через малое время в избу вошёл Петя и объявил, что «таганок» разжёг и можно ставить варить картошку. -Сём! А это что за тётенька? -Да папка сказал, что у нас будет жить. А она говорит, что папка попросил её помочь по дому, да по хозяйству, вот она и согласилась. Да только я думаю, что папка женится на ней. Помнишь он с нами разговаривал, что надо в дом хозяйку? Вот, видно и привёз хозяйку-то. -Ну вот теперь ишшо неизвестно чего ждать надо. Толи помогать будет, толи над нами командовать только. Да поди какая-нибудь злюка… -Да сразу-то будто бы добрая. -Да вот сразу-то… А как дальше-то будет. Если папка женится, то это мачеха наша будет. А, говорят, мачехи-то злые, да издеваются над детями. -Да нам-то, Петьша, что?! Мы уж большие. Чё дак убежим из дому-то. А вот Сеньке, Васятке да Митюшке не убежать. Они ишшо маленькие. Им-то достанется… -А смотри – Сенька-то уж увязался за ней. Ишшо не соображает ничё. Если злая-то, дак и погубить мальца может. Заманит куда-нибудь в лес, да и загубит. Сёмка! Давай будем приглядывать за мальцами и одних их с ней не отпускать, а то ведь и впрямь загубит. -Петь! А вроде-бы она на злюку-то не похожа. Она мне доброй показалась. -Да вот и показалось… Это она задабривает счас только. Чтобы мы не подумали, что она мальцов погубить решит. А потом-то ишшо неизвестно што будет… -Ой, Петька! Там вода на тагонке-то, наверно, уже кипит. Надо картошку сбрасывать, а она ишшо не дочищена. -Давай, Сёмка, второй ножик. Мы счас вдвоём-то быстренько управимся. -Петь! А вроде-бы она на злюку-то не похожа. Она мне доброй показалась. У двери опять «застрекотал» Сенька: -А мы с Сёмкой да Петькой все и Васютка и Митюшка в речке купались. Я-то маленько у бережка плавать умею, а те ишшо неумехи. Их Петька с Сёмкой куряли помаленьку. -Так ведь холодно уже. Так-то и простудиться можно. Семён-старший вышел из горницы, держа на обеих руках по мальцу: -Ну как у нас тут дела?- весело спросил он. Неожиданно для всех маленький Васютка повторил отцов вопрос: -Как деля? -Да хорошо всё!- откликнулась Прасковья.- Вот управляемся. Ребятки ужин готовят. Сеня вот мне помогает. -Да, пап, вот помогаю. Куда ей одной-то? Прямо беда! Ну ничё не знает. Даже коров наших показывал, а то бы чужих подоила. -Ну вот и хорошо. Ну вот и ладно. Пойду свиней накормлю. Вон у ворот вижжат. Васютка опять повторяет вслед за отцом: -Пойдём свиней кольмить. Виззят. -Да уж нет, Васятка! Я один пойду. Тут ты мне не помощник. Мал ещё. Вот вырастешь тогда уж. -Не помосьник,- огорчённо промолвил Васятка, - мал иссё…Выласту – тогда… - и отправился к Митюшке, который на полу посреди избы уже складывал какое-то сооружение из самодельно напиленных кубиков. Семён Семёнович ушёл кормить животин. Прасковья, процедив молоко в большие глиняные кринки, взяв пустые подойники, направилась в сенцы: -Сеня, ты поприсмотри, за Васей да Митей, а я пойду к ребяткам. Как у них там с ужином… -Да уж поприсмотрю, - откликнулся Сеня, - не в первой. Они ишшо маленькие. Чё-нибудь натворят. А за Сенькой с Петшей тоже присмотр нужен. А то размечтаются, да и забудут про картошку-то. Выкипит, да и пригорит. Такое уж было. Они у нас мечтальщики. . Вон как уставятся в небо, да и заглядывают на звёздочки до полуночи. Всё какие-то «кичиги» разглядывают, да ведьмедей ишшут. А как они туда на небо-то попадут те ведьмеди? Вон папка их в лесу добывает. Он уж их вот сколько домой привёз, - Сенька показал три пальчика. Вон в горнице на полу лежит шкура-то.Иди глянь. -Да уж ладно, Сеня, чуток позднее, а сейчас некогда. -Да и то верно – некогда. Ужнать уж надо. Ись хочу. …Наконец, все хозяйские дела были переделаны и ужин сготовлен. Все расселись за большим столом. Ужин был не ох каким богатым. Очень даже скромненьким. Вот картошка-то сваренная, да чашка творога со сметаной, да молоко, налитое в глиняные стаканы. Сенька не церемонился и «уплетал за обе щёки» всё подряд, утоляя своё многочасовое голодное ожидание ужина. Сёмка с Петьшей ели сами и кормили мальцов – один Васютку, другой Митюшку… Глядя на них, у Прасковьи от жалости на глаза «навернулись» слёзы от размышлений: «Да-аа. Не легко им жилось без матери-то…Не по детски… Вот и ужин и, должно быть завтрак, такой…Ни пирожочков, ни кашки…Да и сладости, наверно, не видят… Что с мужика-то возьмёшь, коль бабьего, материнского отношения к детям по вразумению не знает…» Закончив ужинать, «набегавшись» за день ребятишки поспешили ко сну, каждый на своё место: Сёмка с Петьшей на полати, а трое маленьких - на встроенную в стену избы обширную кровать. Прасковья прибравшись с немудрёной посудой, последовала вслед за Семёном в горницу. Присели на широкую лавку, тоже прикреплённую к стене. -Ну что, Прасковьюшка, страшно у нас показалось на первый-то взгляд? Дел-то, конечно, не мало. У нас ведь ишшо и хозяйство, хоть не так велико, но и гуси, утки, курицы. Ну да это моя работа. А тебе вон парнишек обихаживать, да и в доме дел не впроворот. Ну да не пугайся! Как-нибудь управимся. Ты только сказывай, я во всём буду помогать, да и ребятишки вон уж кое-какие свои дела знают. -Да нет, Семён, не страшно. Я ведь привыкшая. Вон у свекров жила хоть и шибко дружно, ну а сидеть-то не приходилось. Не привышна я к посиделкам-то. Всё в работе. И это меня вовсе не страшит. Вот только как с ребятами? Маленькие-то ничего. Вон с Сенькой уже и подружились. А старшенькие с опаской на меня пог-лядывают, да и недоверчиво вовсе. Ну да это только спервоначалу. Думаю, что всё наладится. -Да конечно же наладится. Они добрые. С первых дней в доброте воспитывались. Ну а с опаской поглядывают, так ведь уже маленько понимающие. Да и наслушаются по деревне-то всякого…Кто-то пожалеет и добром поговорит, а кто-то.. «Вот погодите! Приведёт отец в дом мачеху, так она вам покажет…» Вот и не вёл никого столько времени. Оно ведь и правда, какая баба как к ребятишкам отнесётся. А вот по тебе вижу ты с большим добром, да состраданием. Вон гляжу давеча за столом, чуть не плачешь…Ведь не от зла какого… -Да ладно уж об етим, Семён! Ты вот мне лучше скажи у вас каша какая в доме, мука, ягоды поди какие есть? Ну яички, видно есть, раз курей держите. Давай-ко я квашёнку заведу, да завтра ребятишкам кашки сварю, да пирожков «сварганю». Поди уж давно не видывали этого. -Да оно верно. Как мать умерла, так и не едали пирожков-то. Да и кашу-то варили реденько. Всё как-то недосуг да некогда. Всё больше сами ребятишки картошку…А я - то корма заготавливать к зиме, то в хозяйстве дела, оно и по дому-то чё сделать всё руки не доходят… А так-то всё есть и мука, и ягоды вон сушёные – малина, черёмуха, клубника, да маленько варенья малинового есть. Это всё сами наши старшие Сёма с Петей ходили по ягоды-то, да и сушили на солнышке, а я, как сумел сварил к зиме варенья малинового литра три. Рано они у меня в домашние хозяй-ственные дела впряглись. Вон и за маленькими уход – всё на их…Который раз жалко, поиграть бы им, ан некогда… Я вот их нонче только на пасху дня три отпускал, а сам дома с мальцами сидел… -Вот и я вижу, что они рано от детства-то отлучились. Вон и размышляют и ведут себя уже по взрослому. Ну да теперь давай, Семён, хоть и позднова-то, но дадим им побольше детства-то… Так за разговорами Прасковья насеяла муки, завела квашёнку… Вернулись вновь в горницу. Семён сам разобрал кровать. Взял одеяло, подушку. -Ты, Прасковьюшка, ложись на кровать, а я здеся вот на лавке… Прасковья ничего не ответила и оба молча улеглись всяк на своём месте… Поднялись – чуть забрежжил рассвет. Семён ушёл управляться по хозяйству, Прасковья, подмешав квашёнку, затопила русскую печь, пошла подоила коров и захлопотала по приготовлению завтрака. Когда проснулись ребятишки, то Сёмка с Петьшей не мало удивились. Ещё бы! Сегодня отец почему-то их не будил, пока они сами не проснулись, и не отправлял поуправляться по хозяйству - проводить к пастуху коров, накормить курей и гусей, приготовить завтрак… А уж когда сели за стол завтракать, то и вовсе почувствовали праздник. Тут и пшённая кашка, и ячница под золотистой корочкой, и пирожки с малиновым вареньем, с картошкой, с яйцами и луком… Старшие-то, хоть и удивлены были, но с достоинством помалкивали. А у младших не было пределов радости. -Папка! Пап! А у нас сёдни паска, да?! – Трещал неуёмный Сенька, - Здорово! А иички крашеные будут? -Праздник, сынок, праздник! Да ишшо какой! Хоть и не пасха, а всё одно праздник! Яйца красить в пасху будем, а сегодня просто праздник. -А сёдни плосто плазник! – пробормотал Васятка… Прасковья не выдержала и добрые слёзы покатились из её глаз «Вот ведь как…Много ли надо детям, чтобы увидать праздник…Ах ты, Боже мой, Боже мой! Вот она сиротская-то доля…Самое малое сделано, а обратилось в праздник…» Сенька на мгновение поотвлёкся от «пиршества», как-то внимательно посмотрел на Прасковью: -А чё ето ты глаза-то намочила? Плачешь-то зачем? -Да нет, Сеня, не плачу я. Это так… соринка в глаз попала. -А-аа. Соринка…Вот зараза в обои глазы попала. Приберегаться надо – совсем по особому сказал Сенька… Васютку кормил отец, держа его на коленях, а Митюшку «пичкали» кашей и яичницей поочерёдно Сёмка с Петьшей до тех пор, пока тот не завертел головой: «Неть! Неть! Ты сам! Сам!» и показывает на рот Сёмки, видимо давая понять тому, чтобы он сам ел, а не приставал к Митюшке… -«Неть! Неть!» – передразнил Сёмка Митюшку, приподнял его с лавки и опустил на пол – Ну раз «неть» так шлёпай, играй. -Я тоза, слёпай, иглай! – заёрзал на коленях у отца Васютка и, сползая на пол, устремился вслед за Митюшкой. Сёмка с Петьшей тоже вышли из-за стола и сказав «Спасибо» убежали во двор. -Хорошие ребятки у тебя, Семён. Дружные. Вон друг без друга никуды. Чтоли двойняшки? -Да нет! Погодки. Сёмка самый первенец, а Петя на год младшее. -А я думала двойняшки. Уж больно походят друг на друга, да и не только по обличью, а и по ростику. -Да вот же, Петя как-то быстрее подрастал, догнал Семёна. Да вот так вместе и растут дальше-то. Не ты одна так думаешь. Многие считают их двойняшками. Да и пусть! Вместе-то им сподручнее. Лучше никто не обидит и ежели что – постоят друг за друга. А в это время во дворе у этих двух парнишек свой разговор. -Я же тебе говорил, Петя, что она добрая. Вон видишь какой завтрак смастрячила. Да и видать папке не велела нас будить рано, пожалела, сами управились. Со зла-то бы не стала так делать. -Да вроде бы и не стала… А всё одно, Сёмка, чё-та страшно. Не спроста она так-то. Это она хитрит. Сначала «убаюкает» папку и нас, чтобы думали, что она хорошая, а потом такое закатит, что мало не покажется, – не унимался в подозрениях Петя. -Нет! Зря ты так-то Петя. Ты вон видел за столом-то она даже заплакала чё-та. -Да для показухи. Ну да ладно – поживём увидим… Прасковья убрала со стола. Принялась за мытьё посуды. -Давай-ко, Семён, всю посуду, малую и большую стаскивай ко мне сюда. Я всё поперемою, да почищу. Знать не по бабьи, не всё как следно делали. Мужики есть мужики. Вам так, как бабы, не сделать, хучь и не ленивые… Я-то пока не знаю что где у вас расставлено. Вот ужо как ознакомлюсь, так и не стану тревожить по нашим по бабьим делам, а покуда, уж не обессудь, мне одной не управиться. -Да я, Прасковьюшка, с превеликим удовольствием! Счас я, мигом всё стаскаю. Только не испужайся. Поди большая гора наберётся. -Да уж не испужаюсь, коли хозяйничать приехала. Вот и надобно всё по хозяйски начинать делать, да и произвести всё в бабий порядок. Ты уж, Семён, маленько потерпи, как я командовать начала. Вот как пригляжусь ко всему, так и буду сама справляться. У тебя-то, чай, и кроме избных дел не в проворот… -Да дела, конечно, есть. Но, опять же, мне приятственно видеть как в избе хозяйка появилась, да и с первого дня не гнушается порядок наводить, грязь за нами убирать…А ишшо я, Прасковьюшка, всё думаю – как это ты умудрилась стряпню-то учинить. Ведь ни закваски, ни дрожжей, а квашню завела… -Да это, Семён, свекровь всё предвидит. Добрая она и ко мне, и к другим людям… Вот, когда я собиралась с тобой-то ехать, она мне узелок с дрожжами сушёными сунула, сама готовит. Говорит «Ты, Парашенька, вот дрожжи-то возьми. Приедешь – поди и хлеба нет. А как ты без дрожжей хлеб-то испечёшь?», вот к самой стати и пригодились. Вон ребятишки-то как обрадовались. Гляжу и прямо до слёз…Сеня вон- «праздник»… -Дак-ыть и впрямь праздник, Прасковьюшка! Уж когда мы с мальцами такого завтрака не видывали… То мать ихняя болела последнее-то время, не до пирогов было, то вот … одни-то остались…Кто нам их напечёт?... Спасибо тебе, Прасковьюшка, за праздник-то! …Стёпка исправно работал в дедовском хозяйстве. Ленивости в нём не было, а вот деловитость образовывалась и проявлялась всё заметнее. Мастеровым становился парень. За что ни возьмётся – всё у него получалось. Дед с бабушкой не нарадуются: «Хороший у нас помощник Стёпка. Вот только одна беда – болтается парень по всем ночам где-то… Да оно хоть в подоле-то не принесёт, а всё одно не ладно. Уж женился бы, штоли… Вот у которой он ночует – она баба молоденькая, да и красотой Бог не обидел. Женились бы, да и жили… Опять же… распутненькая она немного. Часто во хмелю бывает. Хозяйство своего содержать не хочет. Только вон куричёнки, да две козочки всего в хозяйстве-то. Да ишшо, хоть и Стёпку по ночам-то привечает, а на гулянки одна ходит. Толи Стёпка стесняется не ходит, толи она его не берёт с собой, но ходит по гулянкам одна. А вот на ночёвку пущщает только Стёпку. Видно приглянулся… Молодой, да ладный… Да вот и гуляночки-то не в пору частые… Ох! Беда! Что и делать-то?... Избегается парень. Почует вольную-волюшку, потом и не уженить. А болтающийся, не женатый…Что это за мужик?! Ни хозяйства своего, ни бабы в дому… Нет! Так не годится! Надо хоть на ком, но обженить! В хозяина его надобно преобразовывать, пока ишшо совсем не избаловался!... Надоть хорошенько подумать на ком бы его…» Пока дед с бабушкой обдумывали дальнейшую судьбу Стёпки, произошли какие-то, не предвиденные изменения… В один из вечеров он и на вечёрки не пошёл, и ночевать остался дома. В последующие вечера повторилось тоже самое. Днями Стёпка ходил по двору «как неприкаенный». И всё норовил больше найти работы… Видно, чтобы отвлечься от чего-то неприятного, забыться в труде… В дом заходил только пообедать, да поздно вечером на ужин и ночлег… И куда делась его весёлость, да молодой задор?! Стал хмур, замкнутый, совсем перестал разговаривать с дедами… -Ты бы, отец поговорил с внуком. Что это с ним приключилось. Ведь изведётся парнишка. Ты бы по мужицки с ним… -Да уж и сам думаю, что надо что-то делать. Эк вон изменился-то… То, бывало, хоть привязывай, не удержать было убегал по вечерам-то, а таперича вон уж неделя… Надо незамедлительно что-то делать! … После вечерней управы дед присел в сеннике на приготовленной к утру для скота копне сена. Стёпка подскрёб всё вокруг стога, подскрёбки забросил на стог и направился к дому. -Погодь, Степан. – остановил его дед. – Разговор есть. Стёпка присел рядом с дедом: -Ну и какой-такой разговор?. Что-то не так сробил личёли? -Да нет, Стёпа! Всё ты так и ладно делаешь. А разговор другой. Вот мы с баушкой замечаем, да и оченно даже волнуемся о твоём, да вовсе бы и как чужом для тебя поведении. Ты вот, Стёпушка, поведай мне, как на духу, что это с тобою приключилось-то? Ты какой-то не как ты стал. Всё смурной ходишь, на вечёрки перестал ходить. Не заболел ли часом? -Нет, деда! Не заболел! Я совершенно здоров, как бык – Как-то неловко отшутился Стёпка. -Да вот как бык и есть. Рога в землю и цельный день ходишь головы не поднимешь. Сказывай! Что приключилось? Чай мы тебе не чужие и хотели бы помочь в чём-то, ежели это возможно от нас с баушкой. -Да чем вы, деда, можете мне помочь? В моём деле никто не помощник. Уж как-нибудь сам справлюсь… -А ты всё-таки мне поведай. Оно и на душе-то легче станет. -Нет, деда! Это только моё. И вам тут, в моём деле ни чем не помочь. Ну а ежели вам тошно, что я дома вечерами сижу, так я буду на вечёрки, как всегда бегать. Пойдём, деда, ужинать. Баушка заждалась. Встал и ушёл Стёпка из сенника в дом, а после ужина снова взял свою однорядку и отправился на вечёрки. Однако с вечёрок возвратился очень быстро сразу же улёгся спать на полатях. Так ничего и не могли добиться деды от внука. А на другой день деды договорились походить по деревне, да поприслушиваться о чём люди толкуют. Может и прояснится всё. Так и сделали. Дед пошёл к мужикам, что у сборни собрались по каким-то делам, а бабка в лавку заглянула, да и не сразу что-то брать стала, а всё ходила да к товару приглядывалась, вроде бы приценялась. Сама же внимательно прислушивалась о чём бабы в очереди разговаривают. В лавке-то ничего и не выслушала о чём интерес был. Пришлось брать фунта полтора соли, а так-то – зачем приходила(?)… А вот когда на крыльцо вышла, слышит разговор: -Лепестинья! Постой-ка! Ты там рядом живёшь. Правда штоли Аксютка взамуж вышла? -Дак-ыть и вышла. Чё ей молодой, да красивой как девке в доме сидеть?! Присватались вот и вышла. -А кто мужик-от? Здешенский? -Нет. Из Аеротии, из Караюка. Туда и увёз. -Да как они снюхались-то? Экая даль, а смотри-ко… -Да как? Племянник Таютовых в гости приезжал. На именины к дядьке. Они большущую гулянку учинили. Как-ни как круглая дата. А достаток есть вот и решили погулять. У них вон десяток коров, овечек поди поболее сотни, да табун ло-шадей. Вот по всем правилам алтайским хозяйство держат, а гулянки по на-шенскому устраивают. В хозяйстве только свиней не держат, а так и птица,и козы … -А Аксютка-то как туды попала? -Дак-ыть парень не жанатый! Красивенький такой алтайчик, черноголовенький, статненький. Ну прямо картинка. Вот Таютовы и решили обженить его на русской. Они русских-то баб любят. Да и опять же Аксютка-то тоже красотой не обижена. Это племянник-то раньше приезжал ишшо, так к ней пригляделся на какой-то вечеринке. А в етот раз приехал, да и дядьке заданию выдал, чтобы непременно Аксютку на гулянку пригласили. -Да откуда ты знаешь-то? «Заданию выдал…». -Да вот и знаю. Таютиха сама сказывала. Говорит: «Как приехал, так сразу и заявил, что он на именинах гулять не будет, ежели Аксютки не будет. Вот и пришлось звать. А она и не отказалась, пришла. А дальше-больше Тюлькубай её и домой не отпустил. Да она и сама не торопилась домой-то. Так и переночевали у нас, а утром к ней ушли. Днём-то Тюлькубай пришёл да и заявил, что непременно Аксютку с собой увезёт. Да попросил чтобы всё ейное хозяйство или к нам перетащить, или мы там управлялись. И уехали. Тюлькубай даже похмеляться не стал. Вот таперича управляемся там. На днях Караюкские приезжали. От их привет привезли. Говорят скоро за хохяйством приедут.. Вот и обженили, а то никак не могли уженить. Всё ему девки не глянулись. А ета, вроде бы и баба уж, мужика-то на войне убили, а вот приглянулась.» -Ты смотри-ка! Не побоялась Аксютка в Айеротию-то ехать, даль такую… -А чё бояться-то?! Жизня она везде одинаковая.. А парень бассенький. С таким одна сладость и на людях пройтить, и дома пообниматься. -Тебе бы только пообниматься. А вот как жизня-то пойдёт?.. -Пойдёт! Смотри вон Таютовы какие хваткие. Порода ихняя не ленивая, да хозяйственная. Аксютка с этим Тюлькубаем своим хозяйством обзаведутся, ребяти-шек нарожают, да и будут жить-поживать припеваючи. А что далеко… Так от чего, да от кого далеко-то? Жизня она хоть где, лишь бы в мире-сугласии, да в достатке.. А у Аксютки-то со Стёпкой Шаркуновым однако, какие-то шашли были. -Были,да... Степка ишшо парнишка, а Аксютка баба в самом соку. Ей по бабьи жить охота. Наверно и ребятишек хочется поиметь. А Стёпка чё? На ночь прибежит, да и опять сам-себе. Он по семейному-то жить, видно, ишшо не собирался. Чё возьмёшь с его? Парнишка… Только бы охоту потешить… А Аксютке семейственная жизня потребна стала. -Мать-то у его тоже вышла замуж вон в деревню за горой-то. Говорят ишшо за вдовца да на пятерых ребятишек маленьких. -Да вот же! Не побоялась баба на такую-то ораву… -Не побоялась. Не каждая баба решится на такое. А она вон … -Ну Парасковье тоже уж сколько можно сидеть, да вдовьими слезами плакать?! Вон уж сколько лет всё Василию верность бережёт. А жизня-то ведь проходит. Пора бы уж и устраивать иё под себя. -Пора бы, конечно. Да вот всё отказывала мужикам. Не один приходил свататься, а она всё отказывала. А вот тут, смотрикося, решилась… Видно надоело одной-то с дедами. Жила бы хоть отдельно от свекров, так хоть какой мужичёнка на ночку заскочил, а то… -Да вот то-то и оно. Но со свекрами дружно жили. И Прасковья ни разу на дедов плохого слова не сказала, и они-то в ней души не чают. Глянится им и поведение ейное, и хозяйственность, и уважительное да доброжелательное отношение к людям. -Да ничё плохого не скажешь. Вот я и говорю – к людям-то относится, да к свекрам, а самой-то счастья и нет. Да оно хоть и сватались мужики-то, да какие?! То вон от баб поуходили по третьему разу, то алкашничают. И правильно им Прасковья отлуп давала. Уж лучше одной жить, чем с такими-то горе маять. А тот-то мужик, говорят, добрый.Но ведь пятеро.. А Стёпка-то у дедов остался. -У дедов. Помогает им хорошо. Вот хоть и парнишка, да об семейственной жизни не подумал, а видать по Аксютке-то переживает. Наш Ванюшка говорил, что на вечёрки перестал приходить и шибко смурной стал. -Ишь-ты! Переживает всё-таки… Ну Аксютка красивая баба, по всем видам привлекательная. Поди Стёпка уж и не просто так к ней бегал, а полюбовное отно-шение поимел. А она вон не разглядела. Може сошлись бы, да и жили по-семейному. -Может и не разглядела, а може и побогаче жить захотелось. Вон тот Тюлькубай-то, племяш Таютовский, богатенький парниша. А тут вот всё воедино и слагается – и богатенький, и больно баской, и, опять же, семейственную жизню с русской бабой устроить большое желание имеет. Вот и получилось, что для Аксютки лучшее чего не придумаешь. -Да! Рыба ищет – где глубже, а человек – где лучше… Ой, Хретинья! Заговорились мы. Дома-то ждут-не дождутся, а я тут балясы точу. За мылом приходила. Баню топят мужики. Поди уж истопелась, а я тут…Ну давай, прощевай пока! -Прощевай, Харитоновна! Приходи в воскресенье-то. Поговорим, да чайку попьём. Приходи! -Ладно! Ежели есть когда будет, то приду. Ну давай! Побегу… Хретинья с Харитоновной ушли по дома так и не заприметив Стёпкину баушку. «Так во-о–т оно что! Стёпка захмурел из-за Аксютки… Видно и взаправду влюбился парнишка…А оно вон как получилось… Ну да ничего! Не смертельно! Молодой ишшо. Переболеет, да и забудется…». Прибежав домой обо всём поведала деду. -Ничего, мать! Горевать не об чем. Энта болячка у Стёпки невидя заживёт. Пусть маленько попереживает, а там, позже, присмотрим какую-нибудь молоденькую вдовицу покрасивши, с хозяйством, да и обженим. Жизня, она не всё по какой-то там любови. Стерпится, слюбится. Лишь бы в обихоженности был. Мужику оно что? Занимайся хозяйственными делами, лишь бы в избе баба встречала, по домашнему обиходила да в доме порядок соблюдала. Вот оно и ладно для мужика-то. Да, ежели, ишшо баба привлекательная, да мужелюбная, так и вовсе тужить не об чем. Вот по- дыщем Стёпке такую, он и позабудет про все давнишние похождения. Станет хозяином и прилежным семьянином. Он, Стёпка-то, не лодырь какой, да и из рук ничего не выпадет. Мастеровой становится. А возмужает и вовсе по-нашенски, по- Шаркуновски заживёт. …Стёпка, как и сказал деду, стал каждый вечер ходить вместе со всеми на вечёрки, но был уже не таким жизнерадостным и весёлым, как прежде. Да и с вечёрок поспешал раньше всех. Залезал на полати, но заснуть долго не мог. Слышно было как он ворочается и вздыхает… -Вот что, отец! - Хватит на этого молодца смотреть, как он мается!. Надо что-то делать. Изводится парень. День-то хоть и в работе, но всё молчком сам-себе на уме. Не заговорит, не посмеётся, не порадуется чему. На вечёрки смурной идёт, а с вечёрок и того хуже. До полночи вон на полатях крутится, всё не спит. Поди Прасковью позвать? Она может на него подействует чем. -Нет! Прасковью чичас расстраивать никчему. Ей надобно самой спокойствие для приживания в новой-то семье. Как она вот там?...По иё-то жизни тоже душа болит… -И у меня тоже сердце побаливает об ней. Как-то её-то дела? Хоть бы ты съездил когда, да разузнал как и что. -Может оно и надо, да, опять же, однако ишшо и рановато в гости-то наведываться. Ты бы вот заказала сестре-то – пусть бы сходила к ним, да разузнала как и что там у их. Ей-то сподручнее. - Да и –то верно! Вон Жигаловы частенько туды ездют. Схожу к Жигалихе, да и попрошу её там к моей сестре-то сходить, да разунать про Прасковью-то с Семёном. Как у их складываются дела-то. Правильно ты, отец, мне надоумил! Я счас же и побегу. -Да погоди, ты! Вот уж вы, бабы, сразу всё… Жигалихе скажи, чтобы про Стёпку ничего не говорила, а то вон по деревне уж все балобонят: «Степку Аксютка кинула и он ходит сам не свой.Однако баба парнишку шибко приворожила, да и кинула. Он какой-то не та-кой стал. Как бы беда не приключилась». Сплетничают чего попадя, а «на каждый роток не накинешь платок».Вот и Жигалиха не проговорилась бы там, чтобы до Прасковьи не дошло.Не надо иё счас тревожить. -Да ужо скажу, конечно. А то ведь впрямь проболтается. -А со Стёпкой что делать и придумывать не надо, а надо побыстрее обженить. Вот и вся лечёба ему. Когда семья-то появится, так не до раздумий будет и хмурость пройдёт. Я уж давно присматриваюсь к Агафье Проскуряковой. Баба она ладная. Овдовевшая. Ребятишек с прежним-то мужиком не успели народить. Хоть одна, но хозяйство не малое держит. Корма заготовить, да зимой вывезти всё нанимает. Видно есть на что. Опять же работника содержит и не как мужика при доме, а как работника только. Емелька-то жанатый. Отробит день, а к ночи домой. И не слышно чтобы Агафья каких мужиков привечала. Ну может там втихушку когда, а так не распутная. Ну а то, что старше Стёпки, так не велика беда. Всего на десяток лет и старше-то. Зато в семье степенно будет. А у Стёпки ишшо ветерок в голове-то. Хоть, вроде, и рассудительный, да всё как-то с нахрапом, с плеча, всё сразу и быстрее надо. Кое-когда и не обдуманно совсем. Молодой ишшо. А будет рядом человек постарше, да с опытом жизненным, вот оно и ладно получится, всё путём. Один хозяйственный, другой с обдуманностью, вот и сложится жизня-то семейная… …Прасковья хорошо приживалась в новой семье. Старшие ребятишки, почувствовав полегчание в хозяйственных делах, некогда лежавших на их, всё больше уверялись в том, что «Папка правильно сделал, пригласив в дом хозяйку».Даже Петя более доброжелательно стал воспринимать присутствие в их доме Прасковьи: -Сём! А она, однако, и правда по доброму к нам приехала. Хотя кто её знает? Вперёд-то ишшо неизвестно что будет. Надо ухо востро держать. Не дай Бог что ненароком приключится… -Да брось ты, Петьша, свои подозрительности! - Перечил ему Сёма. Сказок всяких, да сплетней деревенских понаслушаешься, вот и мерешшитса тебе всякое. Вон всё идёт хорошо да правильно. Ну что она тебе плохого-то сделала? Всё только доброе. А ты… -Да уж верно. Пока ничего плохого не сделала. Да и подозрительно всё, боязно – уж больно добрая. А люди вон говорят, что мачехи добрыми не бывают. -Вот, вот! Слушай больше. А ты бы не слушал никого, а сам свои выводы делал. Вон как в доме стало уютно. Как будто солнышко по другому в избу заходить стало. И вон нас от многих всяких работ ослобонила, всё сама делает. И с мальцами возится почти по всем дням. Редко уж стало, что они на наши руки, под наш пригляд определяются. А ты заметил какая у нас еда стала? Ну помогаем там кое в чём, так ведь уж намного меньше, чем раньше делали. Нет, Петьша! Ты это зря в подозрение-то на иё! Не сделает она худо никому из нас. Вон и папка стал такой весёлый, на нас не прикрикивает почём-зря, не то, что раньше. Не-ет, Петьша! Ты хучь что думай, а я всё одно верю в иё доброту и в жисть не поверю сплетням деревенским про злую мачеху! -Да ладно, Сёма! Вроде ты и правильно говоришь, да вот сомнения какие-то… Ну да поживём – увидим…Может оно и вправду я зря всё… …Прасковья, привышная к домашней работе да хозяйству, быстро освоилась со всеми домашними работами и всё меньше отвлекала Семёна от хозяйственных дел, предоставляя ему возможность вплотную заняться мужицкими делами. А и их было не малое количество. Надо завершить заготовку кормов для скотины, провести ревизию скотных помещений, где необходимо – подлатать, ещё не в полном достатке заготовлено дров. А тут подходит пора жатвы, уборки урожая с огорода… А их вон пять десятин пшеницы, да столько же овса. Да и огород не маленький. Вот Прасковья и старалась не отвлекать Семёна от больших мужицких дел. взяв на себя всю работу по дому и хозяйству. Старшие ребятишки от помощи тоже не отказывались, но Прасковья твёрдо решила «дать ребятишкам детства. Они ведь хоть и рассудительные, да понимающие не по годам, а всё одно ишшо дети…». Вот и не утруждала их домашними заботами да работой. Старалась сделать всё сама, а ребятишек всё чаще стала, как бы невзначай, отпускать в деревню. То в лавку за «серянками» пошлёт, то скажет: «Сёма, Петя! Сходили бы вы рыбки нарыбачили. Поджарим, ушицы сварим.» А тем и в радость это – побегут и порыбачат, и накупаются вдоволь, и с ребятишками на речке наиграются. Глядь и день-то уже к вечеру. Спохватятся и бегом домой: «Ведь заругается! Говорила же, что и жарить, и уху варить. А вон уж вечер…». Но, прибежав домой, успокаивались. Мачеха совсем даже не со злом каким, а наоборот с улыбкой, да добрыми словами встречала: «Вот молодцы-то! Как раз ко времени и поспели. Теперь поприглядывайте за Васюткой да Митенькой, а Сеня пусть пойдёт мне помогать. И мы займёмся рыбными делами. Почистим, пожарим…». -Ага! Пожарим, а потом ись будем. Ух и вкусно будет! – застрекотал Сеня, вышедший из горницы в сопровождении двух младших братьев. -Вкусно, вкусно будет! Сёма с Петей вон каких хороших харюзов нарыбачили. Нажарим, папку дождёмся и ужинать… -Папку досдёмса.. –передразнил Васютка. А Митенька ещё сказать-то не вразумел, а с понятием покачал головой: «А-А! Пап-пап…». Вот так, наигравшиеся Сема с Петей приглядывали за мальцами, развлекая их какими-то играми, от которых из горницы несся весёлый смех и мальцов и старшеньких… Прасковья чистила рыбу, жарила…, а Сеня без умолку стрекотал: -Наш Васютка-то ну никак РЫ не выговаривает. Я его всё учу, учу, а он никак не мо- гёт . Я ему говорю «КОРОВА», а он мне – «КАЛОВА», я ему «РЕЧКА», а он мне одно своё «ЛЕСЬКА». Ух и намаелся я с ним, а он всё одно так и не научился выго-варивать РЫ. Завтра придётся опять учить – с детской заботой завершил это повествование Сеня. - Да ничего Сенюшка!. Научится и Васютка и Митенька говорить. Ты ведь вот научился.А поди тоже не умел. -Ага! Неумел сначала-то. А потом меня Сёмка наругал, да сказал больше не возьму тебя на улицу играть, если не будешь говорить РЫ. Да ишшо и обозвал меня: «Ворона ты!», говорит, А я как осердился, да как ему ляпну прямо громко так: «Сам ты ВОРОНА!» и не заметил сам, как это я выговорил РЫ. Сёмка долго потом хохотал и дразнился: «Ворона! Воробей!», а я на него «Сам ты ворона, воробей». Я-то злился, что он меня обзывает, а Сёмка не злился, только всё подсмеивался. Вот я и старался как следует говорить,чтобы он не дразнился, да не надсмехался надо мной. Вот и научился. А Васютка ну никак! Я его уж и дразнил тоже, а он – одно своё, неумеха. Прямо беда, какой не смышленый… Семён приходил домой наработавшийся, усталый, но в добром настроении. Раньше он шёл домой с тяжёлыми думами. Он уставал не столько от тяжёлой работы физически, сколько морально от тяжкого гнёта чёрных дум, приходя в необуст-роенный быт домашний, со слезами на глазах глядя на мальцов-сирот. Они-то, хоть старшенькие кое-что и смыслили в жизни, не могли его утешить, да и он не мог как-то приласкать их с искренней радостью бытия. Какая уж там радость при такой-то беде!...И он и ребятишки всё больше хмуро помалкивали. Порой и домой-то идти не хотелось, но…дети… Теперь же Семён с превеликим удовольствием стремился, хоть и поздно вечером, после работы поскорее прибыть домой. Нередко он по нескольку минут стоял у дверей дома, с наслаждением души вслушиваясь в неподдельный радостный детский смех, льющийся из дома. Это ребятишки весело резвились поджидая отца. А когда он входил в дом, все наперебой стремились рассказать что-то своё, происшедшее за день. И тепло, светло становилось на душе Семёна, и усталости как не бывало. .. Прасковья приучила ребятишек «непременно дождаться к ужину папку». Скажет: «Папке одному-то скучно будет ужинать. Он и так без нас наработался за день, да ишшо и одному ужинать… Давайте уж дождёмся.» Ребятишки не перечили, не капризничали, а все, кто как мог выражали своё согласие. Сеня, по-взрослому скажет: «Да и то верно. Надо ждать папку.. Одному-то, конечно, скучно.». Васятка стремится приобщиться к разговору: «Здать папку. Ему скусьно…», а Ми-тенька и тот, показывая на дверь, пробормочет: «Пап-пап, у-у..». Старшие уходили в горницу и от туда доносились смех, всеразличные восклики, шлепки босых ног о пол, гоняющихся друг за другом Сёмки и Петьки и дребежжание стульев… Вот так и жили…Вернее сказать - начинали жить одной большой семьёй. Прасковья, отдавая всё тепло своей души, доброту своего сердца ребятишкам, с великим уважением к Семёну, Семён с глубокой благодарностью , да уже и всё более проявляющейся любовью к Прасковье, ребятишки всё больше и больше тянулись к мачехе как к родной матери. Старшие уже окончательно уверовали в её доброту. И даже Петя совсем избавился от подозрительности и вместе с Сёмкой всё чаще говорил: -Дак- ыть правда, Сёмка, она хорошая. Зря я тогда деревенских-то слушал сказки про мачеху. Она совсем даже и не злая. Вот дуры бабы чё-попало наговаривали. Им бы, Сёмка, языки-то пообрывать, чтобы они ими не чесали почём-зря.» -Вот я тебе, Петя, сразу говорил не верить сплетням деревенским. А языки бабам поотрывать ни поотрывать, а при случае я им прямо в глаза скажу, что они болтуны… Дружненько жили. А вот ребятишки Прасковью всё ещё никак не называли, ни тётей, ни мамой - никак. Просто разговаривали, хоть и доброжелательно, но безымянно. Бывало, старшие подойдут к Прасковье заглянут ей в глаза и : «Можно мы пойдём с парнишками поиграем?», или «А ты сёдни пироги стряпать будешь?»… Прасковья на это не обижалась и терпеливо ждала, когда ребятишки присвоят ей какое имя. И отец ни коем образом не навязывал ребятишкам, но исподволь в доме стало всё чаще звучать слово «мама». Семён при детях стал называть Прасковью не иначе как «мама». Придёт вечером с работы, умоется, ребятишки уже за столом, а он так весело: «Ну чем ты нас, мама, сегодня кормить будешь?», или к ребятишкам: « Вы сегодня маме дома помогали?», те слова-то не произносили, но наперебой кричали: «Помогали! Помогали! Вон Петя гусей на речку угонял, а я курей кормил. Сенька с мальцами играл». А перед самой осенью деревенские парнишки и девчонки толпой отправились в лес с котелками по ягоды. С ними пошли и Сёмка с Петьшей. Да и набрали малины по котелочку. Принесли домой и Прасковье: « На вот варенье вари. В зиму пригодится.» -Ой какие молодцы! Какие молодцы! Заботливые вы мои! И впрямь ведь зимой ягод захочется. Вот они и пригодятся нам. Сенька опять тут-как тут: -Ага пригодятся. У нас папка в прошлом году варил, да маленько. Зимой-то реденько давал покушать только. Всё говорил «на всякий случай, на всякий случай, от простуды». Так и дотерпели те ягоды до твоего приезда. И то пригодились. Вон какие пироги-то сразу настряпала. -Ну, Сенька, ты во всякие разговоры непременно встренешь, до всего-то тебе дело есть. Иди вон с Васяткой да Митюшкой поиграй.- пристрожился Сёма. -А я уже с ими играл. Теперь ты иди играй а я ягодки поем – парировал Сеня. -Поешь, поешь Сенюшка. Не убудет. Хватит ишшо на варево-то – и придвинула Прасковья котелок поближе к мальцу. Вечером, когда все уселись за столом, Прасковья со всеми снадобьями поставила и малиновое варенье: -Вот, папка, это Сёма с Петей позаботились. -Неуж-то сами?!- как будто с удивлением восклицал отец. -Сами, сами. Вот, папка, попробуй. Вкусно-то! - подтвердила Прасковья. А Сёмка, польщённый похвалой так весело и озорно улыбнулся: -Не-е! Мы с Петькой только нарвали и домой принесли, а варила мама… - как-то немного смущённо замолчал Сёмка… Прасковья так и плюхнулась на лавку, около которой стояла у краешка стола. Какое-то сладкое тепло растеклось по всему телу, в висках застучало… Она ещё не успела прийти в себя от слов Сёмки, а следом второй не менее приятнейший удар. Поддакивая брату Петя заговорил: - Ага! Девчонки и парнишки все ходили в лес гамузом, чтобы не так страшно было и собирали ягоды. Малины там полным-полно. Мы вот с Сёмкой по полному котелку нарвали, а варенье-то не мы, мама варила. -А я помогал –вновь вклинился в разговор Сеня. К горлу подкатил комок, на глаза навернулись слёзы. Но Прасковья сдержалась. И как будто ничего не произошло полудрожащим голосом подтвердила: -Да, да! Сеня мне помогал. Семён тоже какое-то время не мог ничего сказать. Уж так они с Прасковьей ждали того момента – какое имя ребятишки ей присвоят. И вот! Наконец-то!... Молчание затягивалось и чтобы оно не оказалось слишком длительным, Семён, как будто ничего не произошло, поспешил его нарушить: -Ух! Варенье и впрямь вкусное. Молодцы ребятишки! Ягодок принесли. А мама у нас рукодельница. Смотри-ко какое варенье сварила. -Мама лютельниса… - промямлил, сидевший на коленях отца, Васютка. …Уложив ребятишек спать, прижавшись к Семёну, Прасковья разрыдалась. Сладкие слёзы текли по её щекам, наполняя сердце какой-то неописуемой благодатью… -Ну будет, будет. –Успокаивал её Семён. – Это ведь радость-то какая! Признали ребятишки тебя за мать. Это ведь опять у нас праздник великий. Завтра я пораньше приду с работы. Ты приготовь что-нибудь праздничное и отпразднуем все вместе. …С этого вечера в доме стало ещё более непринуждённо, морально свободнее и на душе Прасковьи и Семёна светлее и спокойнее. Ребятишки как-то все сразу безовсякой застенчивости и непринуждённо стали обращаться к Прасковье со словом «МАМА». Даже маленький Митюшка постоянно лепетал: «Пап-пап…мам-мам-мам…» …А в деревне ведь тоже всякие люди есть .Одни доброжелательные, другие безразличные ко всему, третьи злые неизвестно отчего и на кого…Первых значительно больше, вторых не много а третьих совсем мизерное количество, но они всё-таки есть и не редко, портят людям настроение стараются набросить тень хмурос ти на людей… Для чего это им? – Не понять…Вот и живёт по соседству с Большим Добром маленькое Зло, пытаясь опорочить деяния Большого Добра своими маленькими шипящими злыми деяниями… И, в конечном-то счёте, как ни старается маленькое Зло, но никак не может отрицательно повлиять на добрые деяния Большого Добра… Однажды послала Прасковья ребятишек в лавку купить сахару, да мыла. А Сёма и Петя друг без друга никуда не ходили. Всё как-то вместе. Их и в деревне-то величали «двойняшками», так они были похожи один на другого и всегда неразлучны. Вот и в этот раз пришли они в лавку вместе. Очередь приличная, но дождались своей, а за ними ещё не мало людей встали в очередь. Все по делам. А Трифан Заболдуев пришёл в лавку «ни за чем». Так просто чем-нибудь полюбопытствоваться, позубоскалить, да какую пакость «выкинуть». Стоит это он в сторонке от очереди и то одного подковырнёт, то другого… «Матрёна! Ты опять проспала чёли? Твоёт вечёр опять по темну от Маруськи вылезал. А, небось, сказал, что на работе придержалси…Эк он сладость-то запретную почуял... » -Да перестань ты, Трифан, чепуховину-то всякую городить! Мелет. Язык-от без костей. Мелет как мельница ни весть-что заступилась за соседку Ульяна –Тебе бы только зубоскалить. А сам-то… -Ох!Ох! – парировал Трифан – это ты от зла своего на меня так-то. Заманивала меня, да не могла заманить, вот и отыгрываешьси теперича на мне. -Ах,ты кобель деревенский! Да когда же это я тебя заманивала?! А не ты ли ломился ко мне, а не тебя ли я метлой попёрла со двора, шалапута этакого?! -Ну ладно, ладно! Успокойси, Уличка. Ишшо вечерком когда-нибудь встретимси. Я погожу. Ульяна, дородная баба, подбоченясь и размахивая кулаком, всё ближе приступала к Трифану. Но тут продавщица прикрикнула на них: -А ну хватит! Идите на улку, там и разбирайтесь, а здесь мне робить не мешайте. Чё вам, ребятишки?- обратилась она к Сёме и Пете. -Да вот мама сахару полголовки велела купить – произнёс Сёма. -А ишшо мама велела купить мыла три печатки- дополнил Петя. Трифан так и подскочил к прилавку: -Это как так?! Это какая ишшо мама вам велела?! Это что там у вас за мама объя- вилась?! Это мачеха-то ваша, змея из-за горы приползла в ваш дом, да и заставила ужо мамой звать? Мама… Стоявшие в очереди онемели от возмущения. А Сёмка отклонился от прилавка, глаза его засверкали в негодовании. Он сжав кулаки медленно двинулся в сторону Трифана: -Ну-ка ты, старый хрычь, заткни свой поганый рот! Ты маминой подмётки-то не стоишь. Я тебе за маму глазишшы-то твои бесстыжие повыколю своими собственными пальцами – и всё ближе подступал к Трифану. -Но-но! Ты, казявка малая! Не меня тебе учить и не тебе мне угрожать! Враз ведь пришлёпну,ежели- чё! Находившиеся в лавке не успели опомниться, как к брату подскочил Петька и встав с ним рядом грозно и внушительно вымолвил: -Ну! Ты, пень трухлявый, убирайся отсюда покуда цел. Я хоть и маленький, но цепкий. В рожу-то твою вцеплюсь, дак не оторвёшь своими погаными руками. Так и буду висеть, пока ты к маме за извинениями не поползёшь. И запомни, дурак старый, что мама наша и мы завсегда за иё заступимся. И ты даже не смей боле что-то плохое про иё сказывать, а то будешь иметь дело с нами. -Эко страшно как поиметь дело с вами с сопляками… В это время оба брата не выдержали издевательств над собой и дружно стали подступать к Трифану. Тот попятился: -Но-но! Не дуреть! Не дуреть, желторотики! -Это кто желторотики?! Это мы желторотики?! – не-на шутку взбеленился Петька, -Я тебе чичас покажу желторотиков страхолюдина старая, тарадайка разваленная – и подскочил к Трифану стал волтузить своими кулачками Трифаново брюхо, а потом вцепился мёртвой хваткой в волосы Трифана. Тот заверещал жалобно, пытаясь оторваться от Петьки: -Люди добрые! Да чё же энто творится-то?! Никакого почтения к старикам. Ведь смотрите чё утваряют, паршивцы! Помогите! Призовите их к порядку, не позвольте надсмеяться над стариком! Пока Трифан руками пытался отцепить Петьку от своих волос, подскочил Сёмка и давать головой и кулачёнками дубасить пузо обидчика: -Вот тебе за маму, а вот тебе за нас! А вот опять за маму, а теперь снова за нас! Вот тебе! Вот тебе! Тут уж Трифан не нашутку взмолился: -Люди добрые! Да приведите вы их в сочувствие! Обороните меня от ентих скорпионов кровожадных! Ведь испаганють всю мою старость. Да что же вы, люди стоите-то и не поможете?! Но люди, уже опомнившиеся, с интересом наблюдали за происходящим и ни кто не поспешил на помощь Трифану. И только Ульяна, подбоченясь, приблизилась «к арене схватки мальчишек с обидчиком»: -Ну как, Триша, весело таперича? Ты думал всё тебе позволено над людями надсмехаться, да пакость всякую людям творить. Думал на тебя никогда управы не будет? Вон даже мальцов боишьси. Призываешь людей заступиться. А кто за нас заступится от твоих грязных поклёпов? Ну ладно, ребятишки, хватит об его кулачонки свои оббивать. Отступитесь от говна, лучше не воняет. Мальчишки вняли словам Ульяны и отступились. -Таперича дуй отседова, чтобы глаза наши на тебя не смотрели. А ишшо чё дурное начнёшь болтать, то тебе, Триша, небо в овчинку покажется, - пригрозила Ульяна. -Правильно говорит Ульяна!, - загомонили в лавке. Даже продавщица больше не призывала к порядку: -Верно, верно говорит баба. Ты Трифан более в лавку ко мне не захаживай. Тебе тута делать нечего. Всё, что с покупки, так Спиридоновна ходит. Она тебе- алкашу денежки-то не доверяет, всё сама. -Ладно! Ладно! Вы тут не очень-то – опять с гонором заговорил Трифан, -а вам, мелочь пузатая, -обращаясь к Сёмке и Петьке пригрозил Трифан – я ишшо уши-то надеру. Сёмка как-то спокойнее отнёсся к этим словам, а Петька (видно нравом-то покруче) снова ринулся к Трифану. Тот быстро засеменил к двери лавки, распахнул её, но выскочить не успел и запнувшись за порог, плюхнулся на крыльцо, поторопился вскочить и засеменил дальше от лавки. Все весело рассмеялись крича во след: «Давай, давай! Беги потарапливайся герой-вояка! А то вон Петька догонит, чё будешь делать?! Да помни наказ-то ребятишек! А то ненароком когда-нибудь без штанов останешься. Снимут, да крапивой выдерут!» Продавщица снова приняла надлежащий строгий вид, призвала всех к соблюдению порядка и не мешать ей «исполнять трудовые обязанности приказчика». И к ребятишкам обратилась со всей деловитостью: -Ну так что, герои, вам мать наказывала купить? Ага! Запомнила – полголовки сахара, да три печатки мыла. Вот вам всё заказанное, давайте денежки и ступайте скорее домой. Мать-то ужо таперича заждалась. Кто там следушшый? Подходи! …Весть о том, что Семёновы ребятишки называют привезённую из за горы бабу мамой и «вступили в «смертельную схватку» с Трифаном Заболдуевым в защиту доброго имени мачехи» моментально облетела всю деревню. Теперь уже не Трифан над кем-нибудь, а над ним стали подсмеиваться: «Ну как Трифан дела? Отошёл, поправился от схватки-то с наигрознейшим противником?», «Прими, Триша, наше сочувствие в нападке на тебя коварнейшего врага!», «Эк ты, Трифан Пантелеевич, попретерпел в грозной схватке-то. Выража-ем тебе самое неискреннее сочувствие за поражение в борьбе с супостатами», и много ещё всяких слов высказывалось в его адрес с величайшей иронией. Трифан даже редко стал появляться на улицах села, а появляясь оглядывался по сторонам – не идёт ли кто-нибудь этакий, что может высказать презренные слова … Семён не ругал и не хвалил ребятишек за их поступок: -Сёма, Петя! Ну уж зачем так-то, сразу в драку? -А чё он про маму чё попало говорит?! Да ишшо и нас всякими нехорошими словами дразнит. Вон люди-то в лавке все слышали. Да про нас-то может и стерпели бы, а за что он маму задел каверзно?! -Вот и пускай теперь подумает, как это в следущий раз делать, али нет. -Ну да вы бы уж как-нибудь по другому, сказали бы ему, что так-то нехорошо- в словах настаивал на своём Семён-отец, а в душе был беспредельно рад, что сыновья заступились не только за себя, но и за честь Прасковьи: « Значит она им совсем таперича не чужая. Добрые у меня сыны растут. Добрые. И в обиду не дадут… Вон и люди говорят, что правильно поступили». Раздумывал так-то с радостью и удовлетворением, а вслух всё-таки сказал: -Ну вы уж, ребятки, не всякий раз в драку-то норовите. Всё больше мирно договариваться надобно. Драка-то она тоже не всегда к добру приводит. Ну а за себя-то постоять, конечно, надо, только с умом, да обдуманно. В деревне к Прасковье стали относиться более уважительно, чем до этого случая. -Видно правда она хорошо к детям относится, раз ребятишки вон как к ней льнут, мамой называют, да ишшо и в заступу идут – рассуждали бабы у лавки, - оно ведь материнское-то имя не только рождением, но и своим отношением к ребятишкам заслужить надобно. Это и родным-то не всегда удаётся сразу детскую любовь заслужить. А тут смотри-ко… Чужих-то детей только искренней лаской приворо-жить можно. Ребятишки они поддельное-то, вроде бы и ласковое, отношение вмиг раскусят да и определят что к чему. А искреннюю-то любовь материнскую тоже поймут и близко к сердцу возьмут. Вот как Семёна Семёныча ребятишки… У Прасковьи не было границ радости. Ещё бы! Заступаются. Знать всерьёз восприняли за мать. Но и она безовсяких упрёков с каким-то тёплым внушением говорила ребятишкам: -Деточки! Лучше бы жить со всеми в мире. Чё делить-то людям? Из-за чего ссориться. В мире-то жить легче, теплее и много приятнее… Таютовы исправно приглядывали за Аксюткиным хозяйством, да обихаживали его. Они очень даже довольны были, что русскую бабу, да ишшо и такую красавицу, за племянника сосватали. В те времена это не каждому молодому алтайчику уда-валось. С наслаждением рассуждали: «Обои красивые…А вот как сделают да народят ребятишек, то одно загледенье будет. Они мятисы-то ишшо красивши отца-матери бывают…» Тюлькубай с Аксюткой , да с нанятыми мужиками за хозяйством, да Аксюткиными пожитками приехали уже в последние осенние дни, не преминув покрасоваться перед местными деревенскими. Да и было чем. Лошади статные, справные, сбруя, упряжь добротная. Сразу было видно, что люди хозяйственные да с немалым достатком. Аксютка сразу же побежала в магазин. Ей и покупать-то что надобности великой не было. Она знала, что в магазине всегда людно и ей захотелось с бабами, как прежде, поболтать о том-о сём… -Здорово бабоньки! -Ой! Аксютка! Да и откуда ж ты приобъявилась-то? -Да вот приехали барахлишко моё собрать. Оно хоть и не очень-то там нужно, да ить всё равно моё! Бросать-то жалко… -Ну рассказывай – как живёшь-то? Время-то ужо и не так мало прошло. Притёрлись? -Да притёрлись. Пригляделись друг к другу, да я к ихней жизни, к ихним порядкам. -Не обижает мужик-от? -Нет! Не обижает. Ласковый такой, обходительный. Души во мне не чает. По хозяйству делать ничего не даёт. Всё сам. Даже коров доить помогает. Тюль-кубайчик мой говорит : «Ты,Ксюшенька, мне как цветочек в доме нужна. Чтобы я приходил домой – ты меня встречала с лаской да любовью – говорит – ты мне ребятишек должна нарожать много, чтобы продолжение наше в жизнь пошло.» -Ну и как, получается? – хихикнули бабы. -Получается! – Ни сколько не смущаясь и поддерживая шутку ответствовала Аксютка – Вот уж… одного почуяла… -Справная семья-то? --Богатенькая. Там овечек, коз не считано, отары большущие, лошадей табуны… Коровы, куры, гуси, утки, а вот хлеб не сеют. Всё выменивают на мясо, на всякую-всячину домашнюю, да на шкуры. Мы-то сразу в отдельности живём. У них там в основном-то в юртах живут. А у этих дома срублены. Ну да рядом всё одно юрта поставлена. У Тюлькубая оказывается свой дом уже выстроен. К женитьбе готовили, хоть и не знали ишшо кого в жёны-то возьмёт. Вот он меня и привёз сразу же в этот дом. В доме не по нашенскому. Половичков да дорожек домотканых нет, а пол устелен шкурами. Медвежьими, лисьими, рыси и овечьи А на кровати, вместо перин тоже шкуры – лисьи, заячьи. Ну да я свои перины привезу и на шкурах, да на перинах ишшо слаще спаться будет… -Смотри, Аксютка! Мягко стелешь, да как бы спать жёстко не пришлось. -Да уж нет! Сразу не поддалась, а теперь, освоившись, и подавно не поддамся. У меня характер не тот, чтобы под мужиком прогибаться. Ежели что, так такой скандал учиню, что всей родне тошно покажется. Только, думаю, до этого не дойдёт. Мы ужо слюбились и Тюлькубайчик мой мне оченно даже ндравится, как и я ему. Так что мирная жизня предполагается. -Ну а сродственники-то как? -Да тоже всё ладно. Им шибко поглянулось, что Тюлькубай русскую бабу в жёны взял. Они это любят… Вот только всё по своему лопочут… Ну да ничего! Научусь. -А у мужика-то твого хозяйство какое? -Да уж не знаю как там с овечками, да лошадями. Они, как-будто, и не делятся, а берут каждый кому сколько надобно из тех отар и табунов. А вот коров на наше подворье выделено 10 голов, молодняка семь голов, курей, однако штук тридцать, парочка гусей с гусенятами, тоже одиннадцать, да утки с утятами пятнадцать. -Ого, Аксютка! Дак тебе некогда будет рожать-то. С таким хозяйством так наработаешься, что и забудешь как ребятишки-то делаются… -Найдется время! – парировала Аксютка, - Тюлькубайчик всё делает сам. А там, гляди, и помощницу себе подрощу. Так что не в тягость это мне. Заскрипев, отворилась дверь и в магазин вошёл Стёпка. Разговоры вмомент прекратились…Бабы засуетились, снова встали у прилавка в очередь. Продавщица, как ни в чём не бывало, стала выспрашивать у очередной покупательницы: -Тебе, Лепестинья, что потребно? -Да вот приглядела я к праздникам прикупить полушалок, Вон тот, кашемировый, с яркими розочками. -Да, да. Красивый полушалок. Дак ведь дороговат. Поди чё попроще. -Нет уж! Подавай мне этот. Уж больно приглянулся. А что дороговат…так ведь не дороже денег. Вон мужик-от мой вечёр продал бычишка, да и говорит мне: «Купи-ка, Лёпушка, себе к праздничкам какую обновку. Давненько я уж тебя обновками-то не баловал, а зря. Бабам обновки-то, хучь и самые малые, в радость. Вот и порадуйся.». Он у меня хороший, заботливый. Вот уж тридцать лет доживаем, а он меня ни разу ничем не обидел. Душа в душу живём. Ну, когда-когда, и ругнёмся, не без этого… Но безовсякого зла, а так, для порядку…На вот тебе денежки и подавай мне тот полушалок. Сделка закончилась и продавщица давно всем знакомое: «Следущий!...». Но бабы, видя как неловко Стёпке находиться в этом обществе, застрекотали: «Да мы подождём. Нам не к спеху. Нас много а мужик вот один. Давайте его внеочереди пустим. Бери, Степка, что надобно. Подходи, бери.» Стёпка не стал себя упрашивать, купил осьмушку табаку и вышел из магазина, но уходить не спешил, надеясь, что Она выйдет… Стёпка не случайно забрёл в мага-зин. Он видел, как сюда пришла Аксютка, и ему так захотелось взглянуть на неё по-ближе. Он ещё отчётливо помнил их встречи, проведённые вместе ночи и тоскливое чувство одиночества вновь защемило его сердце… Аксютка быстренько смекнула что нужно делать. Приспросилась у продавщицы продать расшитый бисером кисет со шнурком и незамедлительно вышла вслед за Стёпкой. Бабы, вроде бы и без осуждения какого, со вздохами качали головами: -Вот она, жизня-то какая, прости Господи… Вот ведь ужо жена мужнина, а всё одно прежнее не забывается, в душе-то откликается… -Да-а-а. Видать, переживание какое-то имеет. -Ну да как не иметь?! Ведь вон сколько времени вместе кувыркались. Оно ведь всё равно на сердце-то чтой-то осталось. -Оно вон и Стёпка какой-то сам-не свой ходит. -Да Стёпка-то сам виноват. Надо было вперёд Аксютку прибрать к рукам. Обжениться да и всё тут, а не как кобелём втихомолку ублажаться. -Да оно, бабы, неизвестно как и где, да кому лучше-то. Вон Аксютка хвалится, что шибко хорошо у неё в жизни складывается. И дай-то Бог. Вот для неё-то лучше и не придумать. А вот Стёпка один, да ишшо и без матери. Кто душу-то отогреет? Вот и думай - где оно это самое «хорошо» а где «плохо». А если бы поженились, то может быть и у обоих «хорошо-то» образовалось, а может и опять для кого-то «плохо». Оно ведь наперёд-то всего не предугадаешь. Не даром поговорка гласит: «Знал бы где упасть – соломку бы постелил…» -А, с другой стороны, поди всё по судьбам ихним идёт. И вот другая поговорка есть: «Что ни делается – всё к лучшему». Может и у них как-то к лучшему. Ещё долго не смолкали, обсуждаемые «сложившуюся обстановку» разговоры в магазине, в общем-то не зло, без упрёков и осуждений, так просто, по привычке деревенской… Аксютка торопливо выскочила на крыльцо магазина, боясь, что Стёпка уйдёт далеко и ей будет неудобно бежать вдогонку. Но тот стоял около в глубокой задумчивости… -Ты, Стёпушка, прости меня за всё. Но подумай сам-то – я ведь не девчонка уж. Я баба и мне по бабьи жить хочется. Я хочу детей рожать да воспитывать. А при тебе я никогда и помышлять не могла о замужестве. Всё ты как-то – придёшь… уйдёшь. А о жизни-то семейной я твоих помыслов не видела. Позвал бы – пошла к тебе в замужество. Да вот не позвал ты, позвал другой. И чего уж теперича… -Да я и не обвиняю тебя ни в чём. И незачем тебе у меня прощения просить. Хоть и тошно мне, муторно на душе, но теперь-то вот я уж всё понял, что сам виноват во всём. Может я сам и проворонил своё счастье-то. Это вот сейчас всё понятным ста-новится, да ничего не возвернуть. А тогда… Ни о чём таком я тогда, дурак, не думал. Всё сам себе удовольствия устраивал. Вечёрки с парнями да девчонками, развле-кательности разные, да вот ночовочные дела с тобой... Вперёд-то и не глянул, а на-добно было бы заглянуть. Приглянулась ты мне, да и, выходит, полюбилась не мало. Вот теперь-то каюсь да поздно уж. Звать назад даже и не пытаюсь. Не стану звать. Не хорошо от мужика-то. Да и, вижу, слышу, что вы с ним обои слюбились. Вроде бы ты и счастлива с ним. А потому счастью твоему мешать не стану. И неизвестно ишшо – была бы ты так же счастлива со мной, как с ним, или нет. Прости и ты меня за всё, что я делал не так, как следно бы. Живите счастливо, да во любви, сугласии. Не думай - зла какого я на тебя не держу. -Спасибо тебе, Стёпушка, за добрые слова. Прими вот от меня на память о нашихпрожитых днях подарочек. Закуривая вспоминай, если захочешь, а не захочешь –вов се выкинь, чтобы душу не бередить. А покедова прощевай. -Прощевай. Уж не поминай меня лихом каким… Так и разошлись…Разошлись, может быть когда-нибудь встретиться, чтобы по-хорошему вспомнить былое, а может быть и… навсегда, только изредка вспоминая обо всём в душе своей…Судьба ведь она по всяким дорожкам водит… Может и сведёт когда-то, а может и развести совсем в разные стороны… …На праздник Казанской Божьей Матери Жигалиха съездила навестить родственников. Возвернувшись, она незамедлительно прибыла к Шаркуновым. Те с расспросами «как да что…» -Да добрую весть я вам привезла! Сказывают, что Прасковья хорошо приживается в семье-то новой. Там порассказали, так прямо-таки всё распрекрасно деетса. Дружно живут. Мужик-от, говорят, посветлел, весь светится. И Прасковья вся такая радост-ная. Сказывают, в лавку-то придёт не одна, а всё с ребятишками, то с одним, то с другим и всё как бы выспрашивает у мальцов: «Ну что сегодня возьмём? Чтобы и нам всем и папке.». А те в ответ : «Да хоть чё. Ты же всегда вкусненькое выбираешь, вот и счас лучше твого не придумать…». И ребятишечки такие весёленькие бегают, обихоженные. -Я же говорила, дед, что Прасковьюшка наша с золотым характером, да сердобольная при мужике добром, и при ребятишках приживётся. -Да, видать, крепко прижилась. Ребятишки её уже мамой называют. -Прамотаки мамой?! Чтоли Семён заставил,чтоли сами? Прасковья-то заставлять не станет. -Да похоже, что сами прильнули к Прасковье. Да дорожат её лаской. Вон, сказывают, случай был в лавке-то удивительнейший. Там какой-то мужик есть не хороший. Всё норовит всем какие козни устроить. Ну вот он в лавке-то при ребятишках старшеньких о Прасковье нехорошо высказался, так те в драку на него кинулись. «Мы – кричат – не позволим тебе о маме плохо говорить – Мы за маму завсегда заступимся». -Так и заявили?- -Так прямо при всех этого деда осрамили. Говорят: «Вот ишшо про маму плохо скажешь – дело будешь иметь с нами.». Ну тот ишшо что-то им обидное сказал, так один из ребятишек вцепился ему в волосы, да и отодрал целый клок. -Прямо-таки кинулся в драку?! -Да! Так и кинулся. Вот я и кумекаю, что Прасковья им по сердцу пришлася, раз они ещё мальцы, а уж в заступу не побоялись пойти, да ишшо и в драку. Это уж непременно от души. Силком-то не заставишь, ежели что. А вот всё от добра, да ласки материнской в их такая заступа образуется. И деревенские в ей добрую бабу видят. Только хорошо отзываются. Сказывают, она и с сестрой твоей подружилась, и с соседями, и с другими сельчанами в лавке почтенно относится. И вот в деревне-то говорят, что Семён прямо золотую бабу нашёл. Жигалиха ещё долго и много рассказывала о чём говорят про Прасковью и семью, в которую она пришла не как мачеха, а как мать для детишек. Подробнейше изложила и происшествие в лавке, которое было одобрено всеми присутствующими и оценено по заслугам каждого, да в дальнейшем в немалой степени повлияло на «излечение» Трифана от дурных привычек строить козни людям. -Вот так-то, - завершила Жигалиха своё повествование. – Молодец Прасковья! И мужику уважила, и ребячью любовь заслужила, и в деревне о себе добрую славу возымела. Думаю, что жизня у них будет в добре и сугласии. -Да дай-то Бог! Дай-то Бог –твердили Шаркуновы и при Жигалихе, и после её ухода, обсуждая между собой отдельные эпизоды её повествования. …Тюлькубай с Аксюткой в тот же день уехали домой, увозя немудрёные пожитки , уводя корову, а оставшееся хозяйство и дом Аксюткин передали в дар Таютовым со словами, да с шуточной присказкой: «У нас-то там всего предостаточно. А вам это пригодится. Да и мы иногда нагрянем в гости, так не выгоните…». …В душе и на сердце Стёпки всё вновь всколыхнулось, как прежде... Он вспо-минал время, пережитое с Аксюткой. И, странное дело, в памяти всплывало отчётли-во всё до самых малых подробностей, о чём раньше он как-то и не думал. В великой тоске он пришёл домой. Пытаясь заглушить её, Стёпка принялся выискивать для себя всё новую и новую работу. До вечера он переделал столько, что хватило бы на два-три дня. Уже поздним вечером дед вышел во двор: -Степа! Хватит тебе ужо робить! Вон ужо всё переделано, да и баушка к ужину ждёт. Стемнялось. Его в избе ждут, а он всё никак не уймётся, всё ишшо не наробился…- наигранно ворчливо закончил дед. Стёпка внял словам деда и отправился в дом. Поужинав, он опять не пошёл на вечерки, а забрался на полати, но…заснул только лишь перед утром… Дедушка с бабушкой тоже не спали, слыша, как ворочается на полотях внук. По-утру, как всегда, Стёпка вышел во двор управляться по хозяйству. Шаркуновы-старшие, сидя рядышком на лавке, с неподдельным беспокойством обсуждали вновь «смурное» поведение внука. -Ну что нам, Павел, с энтим несчастным делать-то?! Ведь изводится сам и нас изводит. Каково вот смотреть, как он мучается?! Чай ведь не чужой – внук родной. Жалко ведь. Только маленько успокоился, так ведь надо было той Аксютки приехать! Теперь вот опять то да потому…С самого начала… -Да вот и жалко…Да что поделать-то? Он хоть и не перечит, а всё одно слушать ничего не хочет. Всё то да потому – «сам знаю, что мне делать, сам в себе разбе-русь». Ну да пока он «сам в себе разбирается», я всё-таки схожу к Агафье. Заранее поговорю – сугласна она будет, али нет к Стёпке в жёны… А там, потом и Стёпку уламывать будем… -Сходи, Паша, сходи. Может всё и наладится. Надо как-то парня спасать. Поди сначала-то и без любови какой… А там, глядишь, стерпится-слюбится. -Да вот прямо счас и пойду, да и перетолкую с ней. Агафья, думаю, не станет упрямиться. Всё одно ведь одной-то не сладко. Баба она есть баба, да ишшо молодая. Ей мужика, хоть как да надо. Залётных она не пущает – людей стесняется, что будут её распутной считать. Добрых мужиков не находится. Вот и живёт одна, бабье горе мыкая. А ежели в дом мужик, как мужем войдёт – вот тут никто ничего не скажет и ей в сладость. Степка ишшо хоть и никакой мужик, но здоровый, молодой, охота до баб прямо в самую пору и бабу-то ублажить всё одно как следует могёт. А бабе только то и надо… -Ну ты, дед, прямо как молодой рассуждаешь, крамольник этакий! Молодость чтоли вспомнил? В молодости-то, бывало, от тебя никак не увернёшься. Думаешь и внук в тебя? -Да уж в меня-не в меня, а Шаркуновское что-то есть! Вон к Аксютке-то каждую ночь шастал… -Ох, уж эта Аксютка! Понаделала делов. Да, опять же и мы-то… Ну чего ждали?! Ну что бы нам пораньше-то подумать, да и обженить Стёпку на Аксютке. Вот всё бы и ладно было. -Да вот же…Всё мы задним умом… Всё думали, что ишшо мал. А чё мал-то, если на ночёвку к бабе стал ходить? Вот в это самое время и надо парней женить, чтобы не избегались, да сладость вольную не почуяли. Ну да что теперь уж…Пролетели мы… Так я пошёл. -Иди с Богом. Дай Бог чтоб всё сообразилось… …Агафья завтракала, размеренно попивая чаёк в прикуску с сахаром, когда в дверь постучали. -Входи, кто там ещё?! Дверь не заперта. Дед Шаркунов степенно вошёл в дом, снял у порога шапку, широко, размашисто перекрестился на образа в переднем углу: -Доброе здоровьице, Агафья Пантилимовна! -Спасибо на добром слове! Проходи. Садись со мной чайку попить. -Спасибо, Агафьюшка, спасибо. От чая, ежели что, не откажусь. Да и разговор у меня к тебе оченно сурьёзный, да и не короткий. Так что в ногах-то правды нет. А я со всей правдой и от тебя всей правды желаю услышать. Шаркунов разделся. Повесил зипун на гвоздь. Туда же водрузил шапку. Присел к столу. Агафья налила в глиняную кружку душистого травного чая, добавила в блюдце сахару, придвинула к гостю. -Так что у тебя, Павел Панфилович, ко мне за разговор такой наиважнейший? Тот откусил сахарку, отхлебнул глоток-другой чаю: -Да вот, Агафья Пантилимовна, смотрю я – ты всё одна уж сколько лет вдовствуешь. Не надоело одной-то? -Дак ведь надоело-не надоело, а куды деваться-то? Детей не народила с мужем-то, а чичас их и народить не с кем. Мужики-то добрые все заняты, а от пьяниц, да от баламутов всяких нарождать не хочу, а то унаследуют потом отцовское. Горюшка не оберёшься. Вот и живу одна. -Да и то правда. А, с другой стороны, без мужика-то в доме, да на дворе тоже ведь не уютно, да и накладно при хозяйстве не малом, как у тебя. -Конечно бабе на дворе-то управа с хозяйством не подсилу. Вот и держу работника. -Да знаю, что держишь. Так ведь, опять же, платить надобно. И опять же не малая расходность. А вот ежели свой мужик в доме, то и копеечка каждая в один узелок. -Ну оно может и так, только где того мужика взять, чтобы он не пьяница, да не разгульник бабий. Они вон мужики-то топчутся у моих ворот, да я их метлой гоню. Они, как кобели, то от одной бабы да к другой, то от этой к третьей, а то в пьяни беспробудной. К чему они все на моём дворе? Уж как-нибудь одна…Спокойнее. -Да вот правильно ты говоришь, что гонишь таких мужиков. От их и впрямь толку-то нет. А вот ежели тебе доброго, да не пьющего…Приняла бы? -Может и приняла бы, да где ж такой найдётся? Я уж все дворы в памяти перебрала по всей деревне. Ни в одном не обнаружила подходящего. -А ты, Агафьюшка, в наш двор не заглядывала? -Нет, Павел Панфилович, в ваш не заглядывала. -А ты вот загляни счас. Может кого и увидишь. -Да что ты, Павел Панфилович?! Уж не за себя ли пришёл свататься? Так у тебя баушка есть и в ладах вы с ней живёте, да и видится мне, что староват ты уже от бабки своей уходить, да новую жизню начинать. -Правда твоя. Я-то староват, да мне и резона никакого нет свою разлюбезную бросать. Она мне и по сегодняшний день дорога, как в молодости. А вот помоложе моего в доме нашем есть мужичёк. Ну пусть ишшо не велик мужик, но есть. -Уж не про Стёпку ли намекаешь? Другого-то молодого в вашем доме не предвидится. -Да вот и верно, Агафьюшка. Про Стёпку и говорю.Женить его надобно. Отделять его пора. Он работящий. Опять же на все руки уже мастер. Самостоятельную жизню ему пора определять. -Ну так и определяйте. Дом, усадьба у вас справная, хозяйство тоже есть. Обжените его на девке какой молоденькой, да и пусть красуются-любуются. -Да вот нет, Агафьюшка, не так оно всё. Его надобно в самостоятельность определять. Ну что он возле нас? Так и будет считать, что дед с бабкой схозяйничают. А надо чтобы он сам себя хозяином почувствовал, да и стал настоящим хозяином. Девку-то молодую, может быть, и нашли бы, да вот отделять его нам некуда. Лишней-то избы нет. Да и молодые отделённые сразу-то не войдут в самостоятельность. Поддержка требуется ежедневная. А у Стёпки, видишь, матери нет здесь. Она сама в кои годы вдовства, решилась испытать бабье счастье. А Степку надобно определять. -Ну так а я-то тут причём? -Так вот я и говорю – мы с баушкой поразмыслили и порешили, что у Стёпки одна дорога – пожениться надобно на знающей жизню женщине. Чтобы он хозяйствовал, а жена потихоньку на путь наставляла. Стёпка по характеру-то покладистый. Советы всякие дельные слушает, не перечит, ежели считает правильным. Опять же, мастеро-вой не по годам, не лодырь какой, не забулдыга, в хозяйстве толк понимает. Вот только нет-нет, да наставления кое-какие для него требуются. -Так это что же – я при нём, как-будто, наставницей должна быть? -Да нет! Ты, Агафьюшка, при нём должна быть хорошей женой, имеющей все помыслы к доброму, зажиточному проживанию да накоплению семейных благ, ну а дальше там и заботливой матерью для детишек. -Вот, говоришь, «поразмыслили и порешили»». Это вы порешили, а сам-то Стёпка как? Он-то как, что «порешил»? -Дак-ыть, это…Ну как сказать?... Что он порешит? Мы ишшо не спрашивали. Ему счас не до того. Он вон всё по Аксютке сохнет. -А может он не по Аксютке, а по бабе для ночи сохнет – озорно сверканула глазами Агафья, - вон вся деревня знает, как он Аксютку ублажал, а вдовушки и сейчас не прочь заманить к себе этакого… - да и заманит кто-нибудь, час придёт – как-то грустновато произнесла Агафья, а про себя подумала « а ведь и впрямь охомутает какая-нибудь… Парень-то он видный. Мужик из него ладный будет. Да и по деревне про баловство его какое не-пристойное не слыхать. Может оно и впрямь тут моё счастье-то…» - Да оно всякое может случиться. Ведь почуял уже своё мужитство-то, вкусил сладкого блаженства. Вот отойдёт маленько, да и побегит опять, кто поманит. А нам с баушкой жалко ежели он своё мужитское достоинство транжирить будет, да молодость свою кусочками разбрасывать. Вот мы очень даже хочем обженить его на доброй бабе, да и радоваться ежели всё по уму пойдёт. Ты вот Агафьюшка, и собой хороша, и жизню уже повидала, покипела в ней по-всякому. Поманила бы Стёпку. Может оно и склеится что. А уж мы-то радёшеньки будем. Наделим, чем можем. -Да наделы-то, Павел Панфилович, вроде бы и никчему. У меня и так всё есть. И жить бы стали не хуже других, не в бедстве. Дело-то не в этом. Вот как сам-то Степан к этому отнесётся? Ведь я и старее-то его чуть не на десяток лет…Да оно хоть и не страшно. Если и не поживётся, так я уже не девушка и страдать по отданной чести не стану. -Ну так как, Агафьюшка? Попытаем для тебя счастья и для Степана хозяйственного возмужания, да и совместной вашей жизни на долгие годы? Ежели что – пойдёшь за Стёпку? -Да уж ладно, Павел Панфилович! Пригляден мне ваш Стёпка и отпускать его кому другому не хочется. А счастья-то своего как хочется! Может оно тут и образуется. Ну а ежели и не образуется, винить, корить никого не стану, пенять ни на кого не буду. -Ну вот и хорошо! Спасибо тебе,Агафьюшка, что с пониманием отнеслась, да с добрыми отзывами о Стёпке. Дай-то Бог чтобы все получилось! Дед Шаркунов ушёл, а Агафья всё раздумывала: «Чтоли я правильно поступаю, чтоли нет? Ведь парень-то молодюшшый. Ему бы девку молоденькую. Так ведь вон сколько молоденьких вдов – враз заманят. Стёпка уже постельную сладость почуял и, ежели какая затягивать станет, то не откажется. А чем я хуже других? Я ведь не мужнего какого от семьи, да от бабы отбиваю. Я ведь своего счастья хочу. Я ведь тоже баба и мне бабьего надобно. Да и опять же вроде, как он в доме моим мужем сделаться должон. А это совсем даже ни какого греха нет. Чужого мужика не отбиваю, в дом придёт… ежели придёт… не какой-нибудь там пьяница али ахломон, а статный парень-красавец и весельчак… Вон как на гармошке-то наяривает! И я при нём своей внешностью не испорчу его красы. Да вот … придёт ли?…Приживётся ли?… Чего греха-то таить – вроде я и не пара ему по годам-то...Ну да попробую! Хоть и не приживётся – я всё равно своего бабьего счастья поиспытаю никого не боясь и ничего не стыдясь – ведь всё по-законному, вроде бы как муж… Заманю Стёпку! Заманю и до поры , а то и вовсе не отпущу! Нарожу ребятишек...От ребятишек-то куда побежит? Да к тому времени уже и свыкнемся. А я всячески буду его улещать, да ублажать, чтобы он мою любовь почуял, да и свою ко мне обратил. Подумаешь Аксютка! В душе она у его застряла… Да это только потому, что пойти на ночёвку пока никто не приглашает. Вот вся смуругость, пасмурность. Ничего! Никуды ты, Стёпушка, от меня не денешься! Мой ты будешь! Мой! Никому тебя не отдам! Хватит мне вдовьи слёзы лить, да одной в холодную подушку их складывать! Хорошо, что старики-Шаркуновы позаботились, помогли мне. А теперь-то я справлюсь сама! Ишшо позавидуют мне бабы! И счастья своего вкушу…» Шаркунов-старший домой прибыл в добром расположении духа. Не раздеваясь сразу же заявил: - Степан всё по двору ходит. Уж всё повылизал до чистоты, а всё в избу не идёт. А вот у меня хорошая весть – Агафья согласилась на женитьбу со Стёпкой. Вот как бы только его самого-то уломать?...Вот как упрётся, так ничем не уговорить! Чичас пока не будем разговоров вести. Пусть немного обыгается. На вечёрки ему надобно. Там он скорее в себя войдёт. А там, глядишь и Агафья подступится… -Дак ведь как бы на вечёрках-то с кем не снюхался. От тоски-то к какой-нибудь распутной забредёт, да и будет опять кувыркаться абы как со злости-то. -Да нет! Агафья сказала, что не упустит. А раз сказала, то Стёпку к себе всё одно притянет. Позовёт так пойдёт. Она вон тоже красивая, да ладная. Хоть и не полюбови, а назло Аксютке, дома отсиживаться не станет, как Агафья позовёт. Вот поверь моему слову – пойдёт! И в мужья к ней пойдёт. Она уж постарается его привязать. Люб он ей. Только надо время выждать и пока не наседать на него. -Да уж давай потерпим. Не будем навязывать ему своё. Пусть как-то само-собой образуется. -Само-то собой не образуется. И нам придётся ишшо потрудиться над Стёпкой. Ну да сделаем всё, что в наших силах, чтобы только на его благо, а не в ущерб ему. В сенях запостукивала дверь. В избу вошёл Стёпка. -Ну что, Степан, всё поуправил на дворе-то? -Управился как следует. -Ну теперь садись ужинать. Ты на вечёрки-то сёдни пойдёшь? -Да неохото как-то. -Тю-ю! Неохото…Да ты подразгуляйся сходи, вот и охота придёт. Потом удержу не будет. По себе знаю. -Да ладно, деда. Знаю к чему ты клонишь. Чтобы меня из дому спровадить, не дать скучать. Пойду, чего уж там. Подразвеюсь от работы-то… …С осенними делами Семён Семёнович успешно управился ко времени. Хлеб был вовремя убран в скирды, а молотить его будут ещё долго по зиме… Для уборки пришлось нанимать, одному-то не управиться. В эти дни у Прасковьи тоже дел значительно поприбавилось. Она с ребятишками убирала огородный урожай, а он в этом году уродился богатый. Готовила всякие соленья-варенья. Да к тому же и пищу готовить пришлось много больше обычного – ведь работников-то тоже кормить надо было. Вот так и крутились обои с Семёном до самого праздника Казанской. К этому празднику готовились все в деревне и старались быстрее управиться с осенними делами. А уж праздник встречали и отмечали , хоть и по достатку каждого, но с большим размахом. Заранее «варили пиво», «медовуху». А накануне готовили всеразличные блюда из мяса и постряпушки с вареньями, грибами, маком, овощами и прочими снадобьями. Готовились и в доме Семёна и Прасковьи. Семён норовил всё чем-то помочь Прасковье, но она смеялась и шутливо прогоняла его: -Давайк-ко, папка, шлёпай отседова во двор и занимайся там своими мужитскими делами, а в бабьи незачем лезть. У меня здесь вон сколько помощников, а ты на дворе один. Вот и шлёпай, чтобы всё успеть переделать до праздника-то. Ребятишки застрекотали: -Да, да, папка! Мы здесь маме поможем. Сами без тебя управимся. У тебя свои дела. И даже Васятка, как всегда, не преминул вклиниться в разговор: -Давай, слёпай…Свои деля… Мы сами… Семён рассмеялся: -Ах вы сами, мои сами! Ну давайте! Сами, так сами. И я тоже сам пойду пригляжу по хозяйству. Васятка опять рассмешил всех: -Ну давай, сам, плиглязу сам!... Вот так и стали заниматься всяк своими делами: Семён Семёныч на подворье, Сёмка и Петьша в горнице с малышами, Прасковья в кухонной половине и Сенька, как всегда крутился возле неё, не переставая о чём-нибудь да стрекотать… После вечерней управы Семён с Прасковьей сходили в церковь к вечерней, уложили ребятишек спать, улеглись и сами, рассуждая как лучше и с кем отпраздновать предстоящий праздник. -Оно бы, Прасковьюшка, пора ужо пригласить в дом сестру баушки Шаркунихи с мужиком. Обстоятельно попраздновать, да погутарить о том-о сём. -Да и то верно. А то всё как-то набегом, да наскоком, а так вот с посиделками да без торопков всё как-то не приходится. Они ишшо и песенники. Ух! Как Ульяна затянет: «Скакал казак через долину», а Фёдор подхватывает: «Через Манжурские края»…И так у них это складно получается, заслушаешься. А ишшо надо и соседей пригласить. Вот Харитоновну с Иваном, да Марию с Никифором. Мы с бабами-то дружненько живём. Друг другу помогаем. -Да, да. Совсем даже не супротив. Надо пригласить. Вон и мы с мужиками-то… То они мне, то я им чем можем помогаем. А как же! С соседями так и надо жить, дружно. Ведь не даром есть присказка: «Прежде чем избу купить – купи сначала соседей». А ишшо и «К соседям не за мукой, так за золой…» Соседи – это святое дело. При добрых-то всё по добру идёт. А это складывается из того – если ты сам с добром, то и к тебе с добром же. Вот ишшо году нет, как ты здеся, а гляди-ко – и с соседями сдружилась и в деревне к тебе с уважением. А мне-то как это приятственно! Мужики, которые, уже и завидуют. Смотри не сбеги к какому-нибудь! – пошутил Семён. Прасковья прижалась к Семёну: -Не сбегу Сёмушка! Никуда я от вас не сбегу. Родными вы мне стали. Куда ж от добра-то бежать? (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ) |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
