Мы не были здесь уже двадцать лет и сильно ошибались в том, что нам предстояло увидеть. Обшарпанные улицы оказались скрыты за новыми мостовыми. Наш двор был занят словно ниоткуда выросшим детским садиком, а на месте дома пролегала дорога, сровнявшая тени нашего прошлого с землёй.

Когда отец получил повышение по службе, мы всей семьёй уехали в Америку навстречу её великой мечте. Мне эта мечта почему-то вовсе не улыбалась, и я всё время скучал по дому. Друзья говорили, что я не понимаю своего счастья, а я бы с удовольствием обменял его на тихий зимний вечер за семейным столом или пиво на лавке втихаря от родителей.

Тогда мне исполнилось шестнадцать, я заканчивал десятый класс и выбирал будущий универ, попутно обретая первый опыт общения с девушками. Младшему брату было девять, а сестрёнке всего четыре; они плохо понимали, что происходит. Сначала Галя расплакалась, когда ей сказали, что она больше не пойдёт в свой садик, но быстро успокоилась, получив плюшевого крокодила и дурацкую конфету. Серёжка наоборот мигом засиял и растрезвонил всем, что валит «в миграцию», как он это называл. Дворовые мальчишки завидовали ему и стали бегать хвостиком, слушая рассказы о его скорой новой жизни. А я… мне было недостаточно крокодила, конфет и зависти, я всего-навсего хотел оставить всё так, как есть.

Но меня никто не спрашивал. «Это же такие перспективы! Ты ничего не понимаешь! Да ты совсем пацан, скоро сам нам «спасибо» скажешь!» «Спасибо» я так и не сказал. Отец бросил нас ради своей секретарши пару лет спустя. Я тогда должен был идти в колледж, но остался, чтобы устроиться в местный маркет за жалкие гроши, которых еле хватало на пропитание и плату за дом. Мать была гордая и от отца ничего брать не хотела, а он и не настаивал. Она пахала на двух работах, а брат с сестрой не могли понять, почему им резко перекрыли поток дорогих игрушек и вкусной жратвы.

Даже до того, как отец ушёл, заграничная жизнь мёдом казалась едва ли. Он вечно пропадал на работе, задерживался по «срочным делам», мама нервничала и срывалась на нас. Она почти не знала английский, поэтому сильно комплексовала и, я видел, хотела обратно не меньше моего.

Меня бесили фальшивые улыбки, и всё казалось чужим. Старшеклассницы не походили на тех, что показывают в фильмах. Они были простыми девчонками с прыщами, лишним весом и обычными проблемами взросления. Нашлась одна, которая мне понравилась, но у неё сложилось предвзятое мнение о русских, поэтому желанием со мной общаться она как-то не горела.

Несмотря ни на что, Галька легко влилась в американскую жизнь, она, грубо говоря, другого и не знала. Что можно помнить в четыре года? Тогда сестрёнка и разницы-то особой не видела между разными городами, странами и континентами. Своих садовских друзей она вскоре позабыла и быстро завела новых. После окончания старшей школы Галя с лёгкостью поступила в колледж, где нашла себе приличного жениха. Они поженились, обустроили дом в пригороде Нью-Йорка и завели сынишку. Мы редко виделись и созванивались не чаще одного раза в два-три месяца.

Серёжка быстро понял, что «в миграции» не так уж и круто. Местная ребятня его не принимала, потому что он и пары слов связать не мог. Они над ним издевались и всячески унижали, пока я не пригрозил им, использовав все ругательства, которые помнил из боевиков и страшилок. Из этого чуть ли не скандал получился: они нажаловались своим родителям, добавив выдуманных подробностей; те вскоре наведались к нам и уже собирались «предпринять меры» против «понаехавших тут». Но мне кое-как удалось объяснить им случившееся на своём тогда ещё корявом английском, так что конфликт замяли, но попахивало им ещё долго. В итоге из Серёги вырос неплохой спортсмен, он получил стипендию в колледже и продолжил играть в команде местной футбольной лиги.

А нам с мамой так и не удалось прижиться, но денег на возвращение никогда не хватало. Я не смог получить образование и был обычным неудачником среднего возраста, а она жила мыслями о далёком доме, где всё понятно, тепло и уютно. Там было хорошо, там впереди маячили надежды, и был верный любящий муж. Здесь её муж её бросил, надежды разбились о суровую реальность, а впереди не было ничего кроме воспоминаний о недооценённом прошлом.

Частенько мы садились с мамой за вечерним чаем и вспоминали истории из моего детства.

- А давай вернёмся! – в сотый раз предложил я, тридцатишестилетний мужик с неустроенной карьерой и отсутствием личной жизни.

- Вернёмся, - грустно улыбнулась мама.

Это «вернёмся» уже много лет вертелось перед нами, как морковка перед осликом, который всё никак не мог её нагнать. Мы жили только мыслями о прошлом, о родной стране, в которой мы были своими, были нужными.

- Нет, я серьёзно, мам. Продадим дом, раздадим долги, купим билеты, денег хватит на однушку. Давай, а?

Она молча долго на меня смотрела и, не найдя аргументов против, наконец согласилась. Мы не знали, что нас до этого останавливало. Наверное, ничего, кроме страха.

Домишко наш был небольшим и старым, так что покупателей пришлось подождать и повозиться с постоянными осмотрами и бумажной волокитой. Тот дом, в котором мы жили ещё с отцом, он забрал при разводе, нас же сселил в то, что можно было назвать халупой по сравнению с теми хоромами. Брату с сестрой до нас с матерью особого дела уже не было, они строили свои жизни вдали от нас и наших проблем. Мама радовалась за них, но как-то грустно. Ей их не хватало, а я в какой-то мере им завидовал. Завидовал, что они нашли своё место, что были счастливы и востребованы.

Когда всё было готово, мы прыгнули в самолёт и пересекли Атлантику, мчась навстречу нашему будущему в надежде, что оно окажется не хуже столь любимого прошлого.

Сняли комнату на отшибе Москвы на первое время и рванули в наш старый район, чтобы встретиться с покинутым счастьем. Я так боялся смотреть на электронный суррогат отчего дома через компьютер, что даже не удосужился найти свой старый район на электронной карте, посмотреть фото со спутника, воспользоваться общедоступной «виртуальной прогулкой». Мне нужен был мой дом, милый настоящий дом, воспоминания о котором грели меня все эти годы. Вот старое кресло, в котором спал наш верный пёс, которого пришлось оставить на соседей при переезде. А вон и стол, за которым мы собирались по праздникам или пили чай из блюдечек в лютую грозу, от которой вырубало электричество, и мы зажигали свечи.

Теперь ничего этого не было. Перед нами предстал совершенно новый район, поглощённый многоэтажками и культурными насаждениями. Мы сначала даже подумали, что ошиблись, что не туда приехали; но нет, новая стела со старым названием настаивала на своём: вы здесь, но совершенно не там, где хотели быть.

Картинки воспоминаний быстро сжирались новыми образами сменившейся обстановки. Старый ларёк был «растоптан» новым магазином; пятачок, на котором мы с друзьями встречались после уроков и втихаря курили родительские папиросы, уступил место общественному парку с еле «дышащим» фонтаном. Это больше был не наш «дом». То, куда мы стремились, осталось только в воспоминаниях; и я знал, что мама, так же, как и я, думает: «и чего мы сюда припёрлись?» - но точно так же боится сказать это вслух.

Мы хотели вернуться туда, где было хорошо, и продолжить свою некогда прерванную счастливую жизнь. А получилось, что приехали в очередное совершенно незнакомое место, где нас никто уже давно не ждал, и где всё нужно было строить заново.

Всё казалось чужим, непривычным и отталкивающим. Угрюмые лица бесили и сильно резонировали с теми жизнерадостными масками на другом краю света. Большую часть своей сознательной жизни я прожил там и, хотя так и не смог стать своим, впитал многие привычки, порядки и то неуловимое, что переставало делать меня русским.

«Вернёмся?..» - вертелось в голове, но осторожно цеплялось за кончик языка, чтобы не быть произнесённым.

«Куда вернёмся-то?» - одёргивал разум.

Некуда возвращаться.

Лет ещё через двадцать, возможно, мы созреем для того, чтобы окончательно понять, как там было хорошо и уютно.

Так же, как может быть и в любом другом месте.