Длинные тонкие пальцы, испускающие некий невероятный, приятного оттенка, свет, осторожно касались каменной материи – осторожно, словно соприкасаясь с какой-то очень древней реликвией, имеющий глубокий мистический смысл. Эти пальцы водили по камню, и как будто впитывали в себя истории прошлого – всасывали дух некогда забытых легендарных событий, насыщались знанием, которого жаждали долгое время.

И это был не просто камень – это была скульптура, высеченная из гранита, одной из самых твердых пород – это был памятник, как знак уважения и почитания чьей-то прожитой жизни. И, казалось, только эти тонкие пальцы сейчас могли понять истинный смысл этой жизни.

Здесь, на центральной площади города, находящегося глубоко под землей, в прекрасном саду перед ратушей стояло множество таких памятников – множество подобных жизней, запечатленных в камне.

Город помнил своих героев и заботился о том, чтобы каждый житель имел возможность ознакомиться с его историей. Здесь, в саду, всегда поддерживались чистота и порядок. Специально нанятые слуги постоянно следили за сохранностью и красотой архитектурного ансамбля, периодически облагораживая его. Удобно проведенные тропинки, заботливо расчищались. Вовремя подстригалась трава.

Лайнис, чьи пальцы с таким благоговением сейчас впитывали в себя истории, хранимые этими каменными скульптурами, любил это место. Юноша, сам происходящий из семьи каменотеса, часто приходил сюда в свободное от работы время. Казалось, здесь он соприкасался со своей мечтой, ощущал ее, как реальность – и растворялся в ней.

– А, вот ты где! – послышался сзади знакомый голос.

Юноша оглянулся.

– Лайнис, я, конечно, понимаю, что хотя бы раз в год каждый уважающий себя Светоч должен пройтись по этому великолепному саду и глубоко-глубоко задуматься над смыслом своего бренного, но прекрасного существования, и вспомнить своих великих героически умерших предков, и облапать все монументы, считая, что они дают ему какую-то силу, но… похоже, что у тебя уже началась серьезная патология.

Лайнис улыбнулся и покачал головой.

– Я тоже рад тебя видеть, Фито, – произнес он.

– Послушай, дружище, ты начинаешь меня беспокоить. Я надеюсь, ты еще не сошел с ума. Мне не хотелось бы увидеть тебя среди той кучки юродивых, что бродят по ночам у южной каменоломни.

– Я не сошел с ума, – все также снисходительно улыбаясь и качая головой, тихо ответил Лайнис. Фито был его близким другом, и мечтательный юноша уже давно перестал обращать внимания на его насмешки.

– Мне кажется, ты проводишь здесь слишком много времени. Твой отец заждался тебя дома и послал меня найти тебя. Я сразу понял, откуда нужно начинать поиски.

– А что ему нужно? – спросил Лайнис.

– Не знаю. Но он зовет тебя домой. Завтра в городе праздник. Может, твой отец готовит что-нибудь по этому случаю.

Фито обнял юношу за шею и повернул его в сторону выхода из сада.

– Пойдем, – произнес он. – Чего ты опять такой угрюмый?

– Мне не дает покоя это место? – ответил Лайнис, оглянувшись по сторонам. – Эти памятники поставлены в честь Светочей, которые вышли из города, чтобы осветить мир своим сиянием. Они умерли, как герои. И их помнят, как героев. И в честь памяти о них делают скульптуру из гранита. Такова многовековая традиция…

– Да знаю я, знаю, – перебил Фито, продолжая вести своего друга домой, обнимая его за шею. – Но эта традиция прошлого. Сейчас такого уже не делают. Никто не будет ставит тебе памятник, это никому не нужно. Эта традиция уже давно не соблюдается.

Фито встревожено посмотрел на своего друга.

– Надеюсь, ты не собираешься уйти из города.

Юноша улыбнулся.

– Знаешь, существует такое поверье, – начал он, – что Светоч, умирая во тьме, превращается в золотую руду и растворяется в земле. Здесь в городе это невозможно, но на поверхности – окруженный тьмой…

– То-то в наших шахтах осталось так мало золота, – поспешил ответить Фито. – Это всего лишь поверье. Надеюсь, ты не всерьез убежден в этом.

Лайнис ничего не ответил. Он только вновь улыбнулся и грустно задумался.

– Мне кажется, мы что-то упустили, Фито, что-то важное, – произнес он, медленно двигаясь к дому со своим другом. – С нами со всеми что-то не так.

 

…Где-то высоко на поверхности земли, в одном из карьеров по добыче очередного ценного металла, чьи-то грязные израненные и мозолистые руки, закованные в тяжелые цепи, сжимали деревянную рукоятку, заостренного с одной стороны, железного молота. Эти руки, рожденные в цепях, прожили в них всю свою жизнь, сменяя одни на другие – более подходящие по размеру, они выросли в этих цепях, и умрут в них, возможно даже, именно в этих самых, и возможно даже, очень скоро. Эти руки, продолжая сжимать деревянную рукоятку все того же, заостренного с одной стороны, железного молота, поднимали его высоко вверх и с силой, а, возможно, уже просто от бессилия, резко опускали на землю – твердую каменистую почву. Удар, отдающийся в руки – невероятная дрожь, быстро расходящаяся по всем одеревеневшим, и уже почти бесчувственным, пальцам – пальцам, не чувствующим боли, привыкшим к боли, и привыкшим даже к той самой дрожи. И эти пальцы продолжали сжимать деревянную рукоятку молота, и руки вновь поднимали его высоко над головой и снова, теперь уже точно от бессилия, резко опускали его вниз – и снова удар. И снова дрожь – эта болезненная дрожь, отдающаяся в пальцы, которая делала их все более бесчувственными, с каждым разом. И так весь день, и каждый день, и каждый месяц, а за месяцем – год. И так всю жизнь. Он родился рабом, он вырос рабом, он сейчас раб, и так рабом и умрет. И вся его жизнь определяется лишь тем, сколько ударов молотом он сделал, сколько телег с камнями он вывез, сколько прошел шагов в цепях, и сколько ударов розгой получил по спине.

Ко всему можно привыкнуть. И со временем пальцы немеют и перестают чувствовать боль. Со временем, кандалы перестают натирать кожу на запястьях и на лодыжках, появляются мозоли – даже не мозоли, а просто грубая корка омертвевшей плоти. К этому можно привыкнуть – ко всему можно привыкнуть. В конце концов, тебя кормят, тебя обеспечивают жильем, тебя защищают от опасностей, от диких зверей – в конце концов, ты ведь живешь. Но что есть твоя жизнь? Чем она определяется?.. Она определяется лишь тем, сколько ударов молотом ты сделал…

Это рабство. Из него невозможно выбраться. Из этого карьера невозможно выбраться. Вокруг – куча надзирателей. А за пределами рудника – водная преграда. Река, в которую нужно прыгать со скалы. А если повезет и не разобьешься о камни – вокруг густой темный лес, хранящий в себе множество опасностей. В нем страшно и много хищников, а ночью можно замерзнуть. А за лесом – Долина Тьмы – долина смерти, в которой нет света. Там невозможно найти дорогу – там всегда мрак, всегда темно. Но все же там есть дорога, ведущая в Страну Свободы. Но какой от нее прок, если ее все равно невозможно разглядеть – в Долине Тьмы нет света!

Это значит, что побег закончится смертью. Это неизбежно и вполне предсказуемо.

Сейчас у него есть хотя бы его собственная жизнь. А там – он потеряет даже это. Но чем определяется его жизнь?... Она определяется лишь тем…

Ко всему можно привыкнуть. Человек ведь ко всему приспосабливается.

– Нет, – тихо произнес Раб и выпрямил спину. – Приспосабливается животное. Человек – живет.

Онемевшие пальцы снова сжали рукоятку железного молота. Руки высоко подняли его над головой и, теперь уже с силой, ударили заостренным концом по тяжелой цепи, сковывающей ноги. Затем снова подняли – и снова удар. Никогда еще его пальцы не испытывали такого наслаждения от этой болезненной дрожи. Никогда еще его сердце не билось так часто, качая кровь с новой силой, насыщаемой адреналином.

Но это была крепкая цепь. С нескольких раз ее не разбить. Однако – это все же возможно. Теперь, делая это, Раб понимал – это возможно. И с каждым новым ударом он понимал это все сильнее.

Но вот где-то недалеко показался надзиратель. В его руке была огромная тяжелая плеть – такая же огромная, как и он сам. При желании этой плетью он мог с одного удара размозжить голову. Это был не надзиратель, это была машина для убийств – убийств таких непокорных, как он – как этот Раб. Осознание этого заставило Раба с еще большей силой бить по железной цепи – с еще большей яростью, не взирая ни на боль, отдающуюся в ноги, ни на страх оказаться под ударом огромной тяжелой плети – не взирая ни на что.

Надзиратель приближался. Он заметил необычное поведение Раба. Он с интересом присмотрелся к нему, и пошел в его сторону.

– Хэй! – окликнул он, подойдя к Рабу и встав у него за спиной. – Что это ты делаешь?

Последний удар, и железный молот, высекая искры, разбил цепь на две части.

“Успел” – только мелькнула мысль в голове Раба. Он еще крепче сжал пальцами деревянную рукоятку и, резко развернувшись, с невероятной силой вынес свой молот вперед.

Мелькая своим блестящим острием, молот с удивительной легкостью вошел в шею надзирателя, раздробив его ключичную кость.

Надзиратель упал.

Собрав остатки сил, Раб, как пружина, вылетел из карьера на поверхность.

Его заметили не сразу. Не сразу подняли тревогу. Это дало Рабу немного времени.

Он бежал. Бежал так, как никогда еще не бежал. Вскарабкиваясь по пригоркам, преодолевая стены камней и руды, он все выше выбирался на поверхность. Не обращая внимания на цепи, бьющие по ногам, он рвался на свободу.

Наконец, он добежал до края пропасти и остановился. Внизу текла река. Нужно было прыгать. Но так высоко!..

– Что теперь, Раб? – насмешливо послышалось сзади. – Ты разобьешься, если прыгнешь. А если и нет – дальше темный лес. Ты станешь обедом какого-нибудь медведя или стаи волков.

Раб оглянулся. К нему медленно, даже не бегом, а развязным шагом, приближались надзиратели – с плетками, с дубинами. Злобно скаля зубы, они упивались наслаждением от своей правоты.

Теперь, видя их лица, Раб даже не задумывался, что ему выбрать. Он ближе подошел к краю пропасти и прыгнул вниз.

– Лучники! – крикнул один из надзирателей.

– Не стоит, – остановил его другой и усмехнулся. – Он все равно не выживет. Не тратьте на него стрелы.

 

…Громкая веселая музыка, звучащая на Площади Радости, мощной волной расходилась по всему городу, проникая в самые узкие и темные переулки, отражаясь эхом от стен домов, захватывала каждого жителя и заставляла пускаться в пляс. Яркие вспышки фейерверков то и дело освещали собой серебряный купол, грозно нависающий высоко над головами сотен тысяч Светочей. Хлопки взрывов гулко разносились по всему металлическому каркасу, заставляя его резонировать и издавать очень специфические, но довольно приятные звуки. В Городе Света был праздник. Жители бегали по улицам, радостно распевая песни, и водя хороводы. Дети визжали от восторга, а взрослые стремились уподобиться детям, беззаботно предаваясь веселью и всецело вверяя себя его власти.

Лайнис грустно бродил между домами, стараясь оставаться в стороне от этих празднеств. Поначалу он просто не обращал внимания на то, что происходило вокруг него, но потом его все это начало раздражать. Весь этот фейерверк, и вся эта громкая музыка, яркие огни – раньше он любил это, но теперь – яркие вспышки света резали глаза, громкая музыка давила на уши.

“Мы что-то упустили, – думал про себя юноша. – Что-то не так со всеми нами. Чего-то не хватает”.

И вроде бы все было хорошо. Город процветал, развивался, люди были счастливы, но была какая-то пустота во всем этом благополучии. И, казалось, каждый житель города это понимал, понимал по-своему, это было видно в их взглядах, написано на их лицах – где-то в глубине их сердец была пустота, как будто их чего-то лишили, но все боялись в этом признаться, и старались заполнить эту пустоту весельем и радостью.

Юноша вышел на Площадь – центральное место проведения всех праздничных мероприятий. Где-то здесь, во всей этой огромной толпе, веселился и его друг Фито.

– Ла-а-айни-исс, – кто-то тяжело навалился сзади всем своим телом.

“А вот и Фито” – уже понял юноша.

– Лайнис, пойдем, разомнем косточки, – развязно протянул Светоч. Что ты опять как в воду опущенный.

– Извини, я не хочу танцевать, – ответил юноша.

– Да пошли, – настаивал друг.

– Нет, не хочу.

– Пошли, я говорю! – с силой потянул за собой Фито.

– Я же сказал, не хочу! – раздраженно ответил Лайнис, резко вырвавшись из объятий своего друга.

Фито недоуменно вытаращил глаза.

– Ну, и черт с тобой, – сердито ответил он. – Я не позволю тебе испортить мне праздник. Но смотри у меня, мы с тобой еще поговорим.

Светоч нырнул в веселящуюся толпу и мгновенно растворился в ней.

Лайнис развернулся и пошел прочь.

Как же ему надоели все эти веселья.

Минуя несколько кварталов, он быстро оказался у себя во дворе.

Он подошел к своему дому – прекрасный яркий, раскрашенный в теплые летние цвета, дом. Он открыл дверь и вошел внутрь – темная комната в миг озарилась светом. Дома никого не было, вся семья была на празднике.

Лайнис постоял немного, о чем-то задумавшись, и решил идти на центральную площадь. Закрыв дверь, и унеся за собой весь свет, он одиноко побрел по узкой улочке, освещая своими шагами темные углы.

Повсюду звучала музыка. Город со специально продуманным расположением домов не переставал удивлять своими акустическими эффектами. Но чем дальше юноша удалялся от Площади Радости, тем тише становились звуки веселья. Наконец, придя на центральную площадь, Лайнис окончательно перестал слышать уже надоевшую ему громкую музыку и крики толпы. Здесь, в саду перед городской ратушей всегда должна была сохраняться относительная тишина. Это место в некотором роде считалось священным в городе, и здесь проводились только важные торжественные мероприятия.

Лайнис вошел в сад и остановился перед очередной скульптурой, являющейся знаком памяти и уважения чьей-то жизни.

– Я так и знал, что ты пойдешь именно сюда, – послышался недалеко знакомый голос. Это был Фито. – Что с тобой происходит? – спросил он.

Юноша покачал головой.

– Я не знаю.

– Послушай, Лайнис, у тебя просто хандра, или плохое настроение, или что с тобой? Ты становишься каким-то странным.

– Странным? Это я становлюсь странным? А по-моему этот город становится каким-то странным.

Юноша посмотрел в глаза своему другу.

– Послушай, Фито, с нами со всеми что-то не так. С нами что-то не в порядке. Мы живем, развиваемся, но у нас как будто бы нет чего-то самого главного. Мы как будто что-то потеряли, что-то очень важное, что-то, что делает нас теми, кто мы есть.

Лайнис вплотную подошел к Фито.

– В этом городе есть какая-то пустота, – произнес он. – Как будто кто-то взял элемент общей системы и вырвал его, и на его месте ничего нет, а это меняет все. Пустота – она чувствуется повсюду. Она царит в воздухе. Она видна во взглядах людей. Она в каждом доме. Неужели ты не чувствуешь этого, неужели ты ее не ощущаешь?

Фито смотрел на своего неугомонного друга и молчал. Он не знал, что ответить и только изредка сглатывал слюну и напрягал скулы.

– Что есть твоя и моя жизнь, чем она определяется? – продолжал Лайнис. – Неужели только весельем, количеством праздников в году, количеством взрывов фейерверка под куполом? Или что? Что еще? Что – работа? Что? Семья? Каждый живет по стандартной схеме: рождается, растет, взрослеет, работает, заводит семью, рожает детей, воспитывает их, а потом в старости сидит на кресле-качалке с трубкой в зубах или вязальными спицами и наблюдает за тем, как резвятся его внуки – а потом умирает. А потом взрослеют его внуки и цикл повторяется. И исе! Неужели это все? Неужели больше ничего нет. Это вся жизнь. И твоя и моя жизнь – ни чем не отличается от остальных. Пройдет сотня лет, а о тебе никто даже и не вспомнит.

Юноша на некоторое время замолк, пристально вглядываясь в глаза своего друга, и затем продолжил:

– Вот ты, Фито, ты хотя бы помнишь своего прапрадедушку? Ты хотя бы помнишь, как его зовут? Его, вообще, хоть кто-нибудь помнит? Нет! О нем уже все забыли. И так будет с каждым из нас.

Лайнис подошел к скульптуре.

– Посмотри, – сказал он. – Эти люди запечатлены в камне, их жизни запечатлены в камне. Их до сих пор помнят, до сих пор знают их имена – потому что они что-то сделали в своей жизни. Они сделали что-то великое. Они герои. Скажи, неужели тебя устраивает твоя жизнь, неужели ты не хочешь чего-то большего?

Фито устало посмотрел вверх и покачал головой.

– Послушай, Лайнис. Эта старая традиция, которую уже давно не соблюдают. Сейчас не ставят памятников, Лайнис. Это в прошлом.

– Мы Светочи, Фито, мы испускаем свет, – как будто бы не слушая своего друга, продолжал юноша. – Мы живем под землей, не пользуясь дополнительными источниками освещения. Подумай, сколько мы могли бы осветить дорог, выйдя на поверхность земли. Мы могли бы светить людям. Подумай, сколько жизней мы могли бы спасти. Может быть, где-то нет света, может быть, где-то он очень нужен. Неужели ты не хочешь вырваться от сюда? Неужели ты не хочешь чего-то большего?

Лайнис подошел к своему другу и, взяв его обеими руками за голову, пристально посмотрел ему в глаза.

– Я ведь вижу, Фито, в твоих глазах – пустота. Все та же пустота. Она в глазах каждого Светоча в этом городе. Все хотят чего-то большего от этой жизни, но боятся. И ты тоже – ты тоже понимаешь, что наша жизнь – она определяется чем-то более значимым. Чем-то, что мы потеряли.

Фито вырвался из рук Лайниса и отошел назад.

– Чего ты хочешь?! – прокричал он. – Выйти на поверхность? Светить, там, где нет света? Светить там, где тьма? Зачем?!

– Да потому что это… – начал Лайнис и осекся.

Наступила небольшая пауза.

– Предназначение каждого Светоча? – прозвучал где-то рядом незнакомый голос.

Друзья обернулись. Немного в стороне от них стоял один из Старейшин города – один из его правителей.

– Ты это хотел сказать, Лайнис? – спросил он.

– Да, – ответил юноша, немного помедлив.

Старейшина посмотрел на Фито, мягко улыбнулся и произнес:

– Позволь нам поговорить наедине.

Фито ушел.

Старейшина подошел к Лайнису и по-отцовски положил ему руку на шею.

– Я знал, что рано или поздно, ты поймешь это, – начал он. – Твой отец уже говорил мне, что с тобой что-то не в порядке, что ты как-то странно себя ведешь. Я сразу же понял причину твоей грусти и задумчивости. Позволь, я расскажу тебе нашу историю с самого начала.

Старейшина с Лайнисом медленно побрели вдоль тропинки, ведущей вокруг сада.

– Когда-то – когда человеческий род потерял свет, мы были созданы, для того, чтобы освятить их жизнь – для того, чтобы люди окончательно не погрузились во тьму. Мы были созданы для того, чтобы помогать им. Это было наше призвание – предназначение нашей жизни. Это было в самой сути нашего бытия. И поначалу все шло хорошо. Люди ценили нас. Они были нам благодарны. Но человеческая природа испорченна – она эгоистична и непостоянна.

Старейшина глубоко вздохнул.

– Кроме того, объединяясь в большие группы, люди перестают самостоятельно думать и идут на поводу у своих животных инстинктов. Люди стали использовать нас в своих целях. Они просто пользовались нами, как вещью. Они заставляли нас светить там, где им это было удобно. А там, где они не хотели видеть свет – они изгоняли нас. Потом люди стали издеваться над нами. А еще позже – открыто притеснять. Жестоко и надменно. Они превратили нас в своих рабов. Мы стали исполнителями их грязных и мерзких дел. Мы подчинялись их воле. А когда, они узнали, что Светоч, умирая во тьме, превращается в золото…

– Так это правда? – перебил Лайнис.

– Да, – ответил Старейшина. – И когда люди узнали об этом – они просто стали нас убивать. Убивать целыми группами. Началась война. Мы сопротивлялись. Мы больше не позволяли им господствовать над нами. Мы сами диктовали им свои условия. И мы всегда светили там, где хотели, и где это было необходимо – не зависимо от их воли. Но нас было мало, очень мало. Мы не могли долго сопротивляться. И тогда мы просто решили уйти под землю.

Старейшина провел рукой по воздуху, и, повысив голос, продолжил:

– Мы основали этот город и навсегда поселились в нем, а человечество погрузилось во тьму. Мы живем здесь уже много веков и ни в чем не имеем нужды. Мы добываем золото и другие ценные металлы и торгуем ими с людьми. Наш контакт с человечеством минимален.

Старейшина вздохнул и тихо произнес:

– Люди жестоки, Лайнис. Поверь мне – они не достойны того, чтобы посвящать им свою жизнь.

– Но ведь мы тоже люди, – ответил юноша, после небольшой паузы.

– Да. Но мы не просто люди – мы Светочи.

Лайнис остановился и задумался.

– Но ведь не все люди такие, как вы говорите, – сказал он.

– Нет, не все, – согласился Старейшина. – Но большинство.

Лайнис насмешливо улыбнулся. Его глаза как-то неестественно блеснули.

– Так вот в чем дело! – произнес он. – Наша жизнь определяется лишь тем светом, который мы можем дать людям. Теперь я понял. Теперь я понял, почему моя душа не может найти себе здесь покоя.

Наступила пауза. Долгая напряженная пауза.

Наконец, Лайнис засмеялся. Но засмеялся как-то недобро – так, как не понравилось Старейшине.

– Теперь я понимаю, почему в этом городе – в каждом доме, в каждой семье, в глазах каждого Светоча – боль и пустота, – сказал он. – Мы потеряли саму суть своей жизни! Мы потеряли свое предназначение. Мы потеряли самих себя. – оскалившись, злобно произнес он.

– Но ведь мы, Светочи, – продолжил юноша, – Мы сами можем выбирать, куда нести свой свет. Мы сами выбираем, что освещать – какие дороги, какие жизни. Мы сами можем изменить этот мир. Мы сами можем сделать этот мир таким, каким захотим. Мы не рабы, мы – Светочи!

– Лайнис, – покачал головой Старейшина, – Это сложно. – тихо произнес он.

Юноша пристально посмотрел в уставшие потухшие глаза своего правителя. Затем он еле-заметно улыбнулся и побежал прочь.

Он прибежал к себе домой. Ворвавшись в свою комнату, с грохотом, распахнув дверь, он кинулся к столу. Он отыскал какой-то старый рюкзак и бросил в него несколько своих вещей. Затем вытащил из-под кровати кирку и прицепил ее на пояс. Он влетел на кухню, схватил несколько лепешек хлеба и также сунул их в рюкзак. Затем наполнил водой флягу и вышел из дома.

– Лайнис, не дури! – услышал он знакомый голос. – Я не позволю тебе сделать это.

– Фито, друг, – ответил юноша, – я не могу. Я здесь задыхаюсь. Я должен уйти.

Фито крепко схватил Лайниса за рукав.

– Это бред! Ты просто погибнешь. В этом нет смысла.

– Нет, – ответил юноша. – Не держи меня. А хочешь – пошли со мной. – неожиданно предложил он.

Наступила пауза.

– Ведь ты понимаешь меня, – произнес Лайнис. – Ты понимаешь, что я чувствую. Ведь ты такой же, как я. Вы все здесь такие же. Мы все одинаковы.

Фито с горечью посмотрел на своего друга. В его глазах на мгновение мелькнул какой-то огонек, но – тут же погас. Он медленно разжал пальцы и отпустил Лайниса.

– Я не могу, – ответил он.

– А я не могу оставаться здесь, – медленно произнес Лайнис. – Я проживаю свою жизнь зря. Я никогда не буду здесь счастлив… Как, впрочем, и ты… Как и все вы.

Юноша сорвал со своей шеи светящийся амулет в виде остроконечной звездочки и вложил его в руку своего друга.

Фито взял амулет и отошел назад.

– Ты умрешь там, – произнес он. – Один Светоч умирает во тьме.

– Пусть так, – Ответил Лайнис. – Все лучше, чем гнить здесь под землей.

Он развернулся и быстрым шагом пошел по улице, ведущей из города на поверхность земли.

Фито стоял и смотрел, как удаляется фигура Лайниса. Может быть, сейчас он хотел бы идти рядом с ним, но что-то держало его – что-то, что давно преодолел Лайнис – никак не отпускало его самого.

– Тебе не поставят памятник, – наконец прокричал он. – Эта традиция давно забыта.

 

…Раздвигая руками густую листву, Раб пробирался через лес навстречу своей мечте – навстречу той жизни, которую он сам выбрал, той жизни, которую он желал, а не к которой ему приходилось бы приспосабливаться. Ломая жесткими мозолистыми ступнями ног сухие ветки на земле, наступая на камни, он шаг за шагом, все больше осознавал правильность своего выбора.

Течением реки его прибило к берегу. Он понял, что все еще жив, когда из его горла и ноздрей с болью начала выходить вода. Вода, которая сначала объяла его своей невероятной массой и поглотила полностью, а потом вынесла на сушу – бережно, словно хранила, словно понимала, куда он идет, и отдавала честь его выбору. Эта вода – которая разом смыла с него весь позор и всю грязь, засохшую на ранах изорванной плоти. Вода, которая смыла все прошлое и старую жизнь унесла с собой по течению, утащив на дно последние воспоминания о ней. Теперь его ждала новая жизнь. Новая реальность, которую он выбрал сам. И пусть даже, если она продлится не долго – но она стоила этих мгновений.

На берегу, придя в себя, раб первым делом избавился от цепей. Он разбил их о камни, и теперь больше ничто не держало его позади. Теперь – дорога вела только вперед.

Он шел по лесу, собирая и поглощая то, что давала ему природа, наслаждаясь сладким вкусом сочных ягод, свежесть которых сводила его с ума и, насыщая, давала силы идти дальше. Он чувствовал себя обновленным, он чувствовал себя способным свернуть любые горы, он чувствовал себя сильным – впервые он ощущал себя человеком. Он знал, что теперь он сможет сделать все, что захочет, и ничто не сможет ему воспрепятствовать.

Но лес становился все гуще. А света становилось все меньше. Ему начинало казаться, что он просто блуждает среди кустов и деревьев, растворяясь в небытии. Но даже это блуждание не шло ни в какие сравнения со старыми попытками сохранить себе жизнь, довольствуясь малым – приспосабливаясь.

Лес кончился. Раб думал, что когда он выйдет из него, то наконец-то, вокруг станет светлее. Но он ошибся. Наоборот – света стало еще меньше. Его практически не было.

“Видимо, это и есть Долина Тьмы” – подумал Раб.

Дальше идти было очень сложно. Но он пошел. Шаг за шагом, осторожно, неспешно он продвигался по незнакомой поверхности, слабо представляя себе, что может его окружать в этот момент. Выставляя вперед руки, он медленно, но верно шел во мраке к своей цели.

Он шел и шел, пока, наконец, не понял, что абсолютно перестал что-либо видеть. Полное отсутствие света. Полное отсутствие каких-либо теней или очертаний. И тут он почувствовал легкую прохладу, чуть-нежно касающуюся его кожи. Он присел на землю, пошарил руками и нащупал какой-то камушек. Он бросил его перед собой и потом долго слушал, как тот летит вниз, не натыкаясь ни на какую преграду. Впереди была пропасть. Тогда Раб остановился.

Он мог долго сидеть и ждать, обдумывая свои дальнейшие действия, а мог сразу с разбегу сигануть вниз. Но этот вариант никогда не поздно было воплотить в жизнь. Пока было время – он предпочел первое. А времени у него было достаточно.

Но в этот самый момент Лайнис, уже давно покинувший пределы города, усталый и изможденный, карабкаясь по земле, из последних сил пробирался наверх. Он цеплялся израненными окровавленными пальцами за рыхлую почву и продолжал лезть в гору. Его света вполне хватало, чтобы осветить себе путь, но он начинал понемногу угасать. Светоч, оторванный от своих братьев, один, умирал во тьме. И сейчас, все больше удаляясь от города, Лайнис чувствовал, как силы покидают его. Он впервые вышел за пределы своего отечества. Он впервые ощущал, как ему не хватает своих братьев, своей семьи, отца, Фито. Он впервые понимал, как много значил для него их свет. И впервые он понимал – только вместе Светочи могут выжить. Он даже в какой-то степени уже пожалел о своем решении, но назад дороги все равно не было. Теперь был только один путь – наверх.

Лайнис слабел. Он устал. Он задыхался. Его пальцы уже плохо слушались. Его свечение угасало.

Но, наконец, он добрался до самого верха и уперся головой в твердую засохшую землю. Он дрожащими руками достал кирку, собрал последние остатки сил и с размаха всем телом вынес ее вверх.

Прорвавшись сквозь безжизненный слой каменистой почвы, разбросав ее в стороны, тонкий лучик света резанул своими острыми краями по загустевшей тьме.

– Что это? – с недоумением прошептал Раб, закрывая от боли глаза.

Еще удар киркой и второй луч света вырвался на поверхность, разорвав материю мрака.

Теперь Раб разглядел небольшой склон, по которому можно было безопасно спуститься вниз. Вниз – туда, откуда, словно из клетки, вырывался свет. Не раздумывая, он бросился к этому свету.

Спустившись по склону, Раб, все еще от непривычки щуря глаза, увидел Лайниса, пытающегося выбраться из земли. Он кинулся к нему и, взяв за руки, одним рывком, вытащил на поверхность.

О чудо! Теперь Раб видел вокруг себя долину с множеством дорог.

– Кто ты? – в изнеможении спросил Лайнис.

– Я Раб. Я иду в Страну Свободы. А кто ты?

– Это не важно, – ответил Светоч. Он медленно встал и посмотрел вокруг себя. – Тебе туда, – произнес он, указав на одну из дорог.

– Откуда ты знаешь? – ни чего не понимая, спросил Раб.

– Просто знаю, – ответил Светоч. Он сделал несколько шагов вперед по нужной дороге и в бессилии упал на землю.

Раб попытался его поднять, но Лайнис тяжело произнес:

– Оставь меня. Я умираю. Я указал тебе путь. Теперь ты – иди по нему.

Раб хотел возразить, но Светоч перебил его:

– Не спорь. Так надо.

Он вытянул руку вперед, чтобы еще дальше осветить дорогу, ведущую в Страну Свободы.

– Иди, – произнес он. – Тебе нужно спешить, – его свет начинал угасать и из непрерывного белого превращался в тускло-желтый – мигая, говоря тем самым о скором прекращении своего существования.

Раб поднялся на ноги, не отрывая взгляда от лежащего на земле Лайниса.

– Кто бы ты ни был, друг – спасибо тебе… Светоч, – сказал он.

– Когда я умру, – напоследок произнес Лайнис. – Я превращусь в золото и растворюсь в земле – я стану рудой. Потом меня найдут золотоискатели и превратят в нечто ценное, и я в виде монет или украшений, стану путешествовать по миру. Я найду тебя, где бы ты ни был. Докажи мне, Человек, что можешь прожить достойную жизнь.

– Хорошо, – тихо кивнул головой, теперь уже бывший, Раб и пошел по дороге в свою страну.

И с каждым новым шагом он все больше чувствовал себя свободным и все сильнее убеждался в правильности своего выбора.

 

…Главный Правитель Города Света сидел за бриллиантовым столом в окружении Старейшин и держал в своих руках амулет в виде небольшой остроконечной звездочки – теперь уже не испускающий света, что, безусловно, говорило о смерти его хозяина.

– Он что просто взял и ушел? – спросил Правитель.

– Да, – ответил один из Старейшин. – Фито – его друг последним видел его в городе. Еще я перед этим разговаривал с ним.

Правитель тихонько постучал звездочкой по столу.

– Что вы ему сказали?

– Я только рассказал ему нашу историю, – ответил Старейшина. – Еще от меня он узнал, что Светоч, умирая во тьме, превращается в золото.

Правитель посмотрел на амулет.

– Судя по всему, с ним это уже произошло, – произнес он.

– Может, мои слова покажутся несколько циничными, – осторожно начал другой Старейшина. – Но в городе как раз заканчивалась золотая руда.

– Н-да, – вздохнул Правитель. – Жаль осознавать такую печальную выгоду.

Он снова легонько постучал амулетом по столу и спросил:

– Надеюсь, вы не сказали ему, что в честь каждого Светоча, добровольно ушедшего из города на поверхность, высекают памятник в саду перед ратушей. Это ведь традиция.

– О, что вы, конечно нет, – отозвался Старейшина. – Большинство традиций среди горожан считаются утерянными. Если бы все знали, что мы продолжаем соблюдать эти традиции, у нас бы так, вообще, в городе никого не осталось.

– И то верно, – согласился Правитель. – Ну что ж. Поскольку в данной ситуации было бы неправильно нарушать многовековые традиции… похоже, что на нашей центральной площади суждено было появиться еще одному памятнику.