Судно шло из Индии в Сингапур в районе, который сегодня, через четверть века станет очень печально известным случившейся страшной трагедией – смертоносным цунами.

На подходе к Малаккскому проливу со стороны Индийского океана, в тот злополучный день 1977 года экипажу выдавали «тропическое» - сухое вино, призванное восполнять

теряемые соли и какие-то минеральные вещества. Полагалось по триста грамм на душу в сутки. К тому времени накопилось по три бутылки. Выдали сразу всё.

 

Получился маленький, но праздник. Ну, и... одним словом, посидели механики неплохо! Слово за слово, история за историей, бутылка легкого сухого за бутылкой. Когда вино

закончилось,стали расходиться. Геннадий, молодой электромеханик, почувствовал, что немного перебрал и решил выйти на палубу, чтобы подышать свежим воздухом, а какой может

быть свежий воздух в тропиках? Даже ночью - жара, духота. Воздух густой, липкий и противный, а выпитое все настойчивей просилось на волю…

Делать было нечего, Геннадий с пустился на грузовую палубу, прошел на корму и перегнулся через релинги. Там, внизу, ревели буруны от вращающегося винта, и он знал, что никто

не увидит и не услышит его за этим неприятным занятием.

 

Опомнился в воде. Как там оказался - не понял. Помнил только, что вынырнул, толкаемый со всех сторон бурлящими струями и стал кричать вслед стремительно удаляющейся корме с

белым навигационным огнем посредине…

 

Время было позднее, за полночь, и криков, естественно, никто не услыхал. Судно умчалось дальше, так и не заметив потери. Только один этот огонек теплился в той стороне еще

какое-то время, но вскоре пропал и он... Геннадия окружила непроглядная, черная бесконечность тропической ночи.

 

«Все, приплыли …» - промелькнуло в голове. Он прекрасно понимал, что хватятся его только утром, через восемь часов, когда стармех соберет машинную команду на летучку.

 

«Я сейчас должен буду погибнуть. Шансов на спасение нет! - оформилась четкая, нелепая в своей реальности, мысль, но тут же другая сменила ее, - Нужно успокоиться!»

 

Верно говорят, что всё прочитанное однажды навсегда остается с нами. В голове Геннадия всплыла фраза, которую он когда – то прочел: «Оставшись в море в одиночестве, люди

больше всего гибнут из-за переохлаждения, а также из-за того, что не могут справиться с паникой».

 

Переохлаждение ему не грозило. Осталось разобраться с нервами. Неплохо плавая, Геннадий прекрасно понимал, что сил надолго не хватит и, успокоившись, лег на спину. Так и

лежал на спине, думая о том, что произойдет раньше – утонет или акулы съедят? А может быть, еще какой зверь морской пожелает пообедать... Это было самым страшным – думать о

том, что в любую секунду кто-то может схватить. Стоило неимоверных усилий воли, почти на грани истерики и затмения сознания, чтобы не перевернуться лицом вниз и не начать

отбиваться от предполагаемого врага…

 

Успокоившись и запретив себе думать о таком, он лежал на спине без движений, чуть покачиваясь на ряби от слабого ветерка. Время от времени, все чаще и чаще, сознание

затуманивалось, и он дремал.

 

Незаметно наступило утро... Проснулся от постороннего звука. Мимо, совсем рядом, шли два небольших судна. Геннадий, рискуя совсем потерять силы, стал махать руками, бил ими

по воде, поднимая брызги. Кричать не получалось – пересохший рот не издавал звуки. С одного из судов его заметили с ходового мостика, однако пронеслись мимо, разглядывая его в

бинокли, но не посчитали нужным задерживаться. Геннадий так переволновался, привлекая их внимание к себе, что не сразу заметил, насколько выбился из сил и еле держался на

воде. Больших трудов стоило не утонуть. Он опять перевернулся на спину и попытался успокоиться. До слез душила обида на весь свет, ведь те люди видели его! Как они могли

пройти мимо?! Через какое-то время пришло равнодушие.

 

Солнце быстро поднялось и стало жарить так, что иногда Геннадий терял сознание. А потом пришли медузы... В тех местах, в Малаккском проливе, водятся большие, до полутора

метров в диаметре, отвратительного вида медузы с длинными, по четыре – пять метров, похожими на внутренности каких-то животных, шлейфами и нитями тошнотворного, розово-

коричневого цвета. Геннадий часто разглядывал их с борта во время стоянок на рейде, в Сингапуре, Малайзии или Индонезии.

Медузы не жалили, он чувствовал, как поверхности их куполов легко касались тела. Вскоре они уже плотной массой прилегали к его телу. Он лежал, полностью открытый солнцу,

словно на большом, жестком ложе.

 

Солнце съедало, жажда убивала. Все чаще приходилось отбиваться от чаек, которые уже почти без страха подлетали и пытались клевать. Геннадию не нужно было заботиться о том,

чтобы не утонуть, поэтому удавалось вполне успешно отгонять птиц руками, однако они все настойчивей и настойчивей пытались добраться до него своими острыми, безжалостными

клювами.

 

Почти все время теперь проходило в полусознании. Приходил в себя лишь от ударов клюва очередной чайки, отбивался и вновь впадал в забытье. Сил уже почти не оставалось.

Наступил момент, когда терпение заканчивалось и наступал отчаянный приступ желания утонуть, но попытки прорваться через тела медуз были бесполезны. При своем желеобразном

виде, тела их оказались настолько плотными, что сил для повреждения поверхностного слоя было слишком мало. Минуты отчаяния и снова - полузабытье…

 

Наступала ночь, за ней – снова палящий зной, и опять ночь. Он потерял ощущение времени. Иногда приходил в себя и, понимая, что медузы по-прежнему здесь, опять проваливался

в забытье. Иногда, когда сознание прояснялось, Геннадий стал думал о медузах. Он вполне осознавал, что они - это единственное, что держит его сейчас на этом свете. Без них у

него, настолько обессилевшего, не получилось бы продержаться на воде и минуту. Да, он понимал спасительность их помощи, однако сил и желания терпеть уже совсем не

оставалось. Хватило бы сил - перегрыз бы себе вены, но и на это сил не было.

Очнувшись в очередной раз, Геннадий услыхал доносящуюся откуда-то человеческую речь и подумал, что это начались галлюцинации. Голоса, однако, не пропадали. С трудом

приподняв голову, приоткрыл на мгновение воспаленные, разъеденные солью глаза, метрах в трехстах увидел лодку с людьми.

 

Превозмогая боль одеревеневших мышц, он попытался помахать рукой, закричать, но звука не получалось - пересохшее, воспаленное горло разучилось его издавать. Поднять и

бросить руку на воду – это единственное, что удалось ему сделать пару раз

 

Это были рыбаки с островка возле того самого таиландского полуострова Пхукет, печально известного сейчас, после цунами. В те дни и сам Пхукет, и острова поблизости находились

в совершенно диком состоянии, не было там еще курорта, а только сплошные дикие джунгли, песок и немногочисленные туземные племена на островах, которые через три десятка

лет постигла трагическая участь - их попросту смыла гигантская волна цунами.

 

Геннадия течением принесло именно в те места. Позже выяснилось, что дрейфовал он четверо суток, проделав путь длиной около двухсот миль в зоне, где почти не было судоходства.

Шансов на спасение у него практически не было и, если бы не медузы и рыбаки…

 

С лодки донеслись крики, и он понял, что спасен! Как только весла ударили по воде, и лодка направилась к нему, медузы разом ушли, будто кто-то сказал им, что теперь уже можно...

Геннадий стал тонуть, не в силах что-либо делать, и потерял сознание. Как рыбаки спасли его и доставили на берег, Геннадий не помнил.

 

Очнулся от ощущения прохлады на лице. Медленно возвращалось сознание. События последнего времени всплывали постепенно, кадрами, будто высвеченные фотовспышкой. В

конце концов, он понял, что спасен и находится на твердой земле. Это было главным! Вслед за этим открытием пришло ощущение, что он не один, кто-то есть рядом. Геннадий резко

открыл глаза и тут же встретился с внимательными черными глазами на темном девичьем лице с чуть приоткрытым маленьким ртом со вздернутой верхней губой. Она так

сосредоточенно всматривалась в его глаза, что он невольно улыбнулся ей растрескавшимися губами, тут же скривившись от боли. Девушка улыбнулась во весь рот и, громко закричав

что-то гортанное, выскочила из помещения. Геннадий взглядом окинул его и понял, что лежит в хижине, стены, и потолок которой сплетены из стеблей больших растений.

В хижину стали входить люди. Все - типично малайской внешности. По их виду было ясно, что они очень далеки от цивилизации. Единственной деталью, которая показывала, что

они все-таки являются его современниками, оказались шорты. Старые, выцветшие и истертые до невозможности, они явно шились на фабрике, правда очень давно.

Туземцы о чем-то громко говорили между собой. Геннадий пытался понять их, уловить хоть что-то знакомое в этом потоке странных звуков, но все было тщетно. На большее сил не

осталось, и он заснул.

 

Проснулся с четким пониманием того, что сейчас – раннее утро. Скорее всего, виной тому было многоголосие птиц, доносящееся снаружи. Обведя вокруг взглядом, Геннадий увидел

на маленькой резной деревянной подставке большую черную чашку с каким-то питьем. Сел на толстой циновке, на которой и лежал все время, взяв чашку и стал пить из нее. Напиток

был очень вкусный, с явным вкусом тропических фруктов или ягод. Обметанные, обожженные солнцем губы немножко щипало, но выпил все, до последней капли.

Настроение - великолепное. Геннадий попробовал встать и понял, что это у него получается, правда не очень хорошо. Еще слабые, ноги все же держали. Сам вид их был страшен -

красные от ожогов, мелких язв от ударов чаячьих клювов, да от следов какой-то, явно растительной, мази. То же самое было и на животе, на руках.

«Еще тот видок!- подумал Геннадий.

 

Что, однако, было странно - ничто не болело. Скорее всего, это сделала та самая мазь, решил Геннадий. Сделав несколько шагов по хижине, шагнул к циновке, которая завешивала

вход.

 

Яркий солнечный свет ударил по глазам. Зажмурившись на минуту, вновь открыл глаза. Буйная зелень вокруг большой поляны, образованной точно такими же, из которой он вышел,

хижинами. Их было около десятка.

Посреди поляны стоял большой деревянный столб. Возле одной из хижин сидела обнаженная по пояс пожилая женщина в длинной узкой юбке. Рядом с ней копошились несколько

голых маленьких детей. Геннадий пошел в их сторону. Из одной из хижин раздался громкий возглас. Это была она, та девочка, которую он видел в момент пробуждения. На вид ей

было лет тринадцать - четырнадцать. Тоненькая, ниже на две головы, она с восторженными восклицаниями подскочила к нему и, взяв за руку, потянула в хижину, из которой только

что вышла.

 

В хижине сидел пожилой туземец. Он показал на циновку напротив себя, и Геннадий сел. Он очень надеялся на то, что старик знает английский, и своим неуклюжим, но все-таки

языком, Геннадий сможет объяснить ему, что произошло и узнает, где находится. Ни то, ни другое не получилось, поскольку ни единого английского слова туземец не знал.

 

Старик долго говорил что-то спокойным, размеренным голосом, делая это странно, чуточку даже нараспев, с закрытыми глазами. Судя по тому, как долго старик говорил, Геннадий

решил, что он рассказывает о своей деревне и, может быть, о своем племени. Этого ему не суждено было узнать никогда. Девочка сидела позади Геннадия, и оборачиваясь изредка,

он видел, с каким вниманием она слушает говорящего.

 

Закончив, старик встал. Геннадий - тоже. Девочка выбежала из хижины. Старик рукой показал на выход и, показав Геннадию знаком следовать за ним, повел его по деревне.

Зашли в ближайшую хижину. Кроме циновок, в ней ничего не было. Так обошли все. Ничего нового не увидели. Везде то же самое - только циновки. Когда закончили обход хижин,

старик свернул на широкую тропинку. Через сотню метров вышли на такую же поляну, только на ней стояли две большие хижины, метров по сто длиной. Старик откинул полог, но

едва Геннадий попытался войти, преградил ему путь и совершенно ясным жестом показал, что туда нельзя. Геннадий успел заметить там множество циновок, плетеные скамейки,

деревянные фигуры, развешанные связки растений и предположил, что это помещение предназначалось для каких-то ритуалов.

 

Второе, точно такое же, помещение старик показал ему так же быстро, но Геннадий все же успел заметить мешки с чем-то, металлические кастрюли и котлы. Сомнений не было – это

был женский, хозяйственный барак. Все было понятно, но зачем тогда те, маленькие хижины?

 

Старик повел обратно, к первой поляне. Недалеко от столба сели на траву, и девочка принесла деревянное блюдо с мелкими бананами, спелыми плодами манго и чашки с напитком.

Геннадий съел манго, и это было счастье! А ведь раньше, когда манго привозили на судно, из-за его приторности он так и не смог съесть даже один плод! Жизнь явно налаживалась!

К ним подошли еще женщины в таких же узких юбках, открытые выше пояса. Сильно смущаясь, Геннадий старался не смотреть на них, но постепенно привык и перестал обращать

на это внимание. Внезапно в голову пришла мысль, и, подобрав прутик, он стал рисовать на вытоптанной земле, как умел, кораблик и человечка падающего с кормы. Потом

нарисовал медуз под человечком на поверхности воды. При этом старик очень сильно разволновался, резко поднялся и стал что-то громко, скороговоркой говорить. Женщины, тоже

громко и гортанно, стали обсуждать это между собой, и все продолжалось бы еще долго, но старик сказал что-то резкое, и всех их словно ветром сдуло с поляны.

 

Вскоре на поляну вышла группа людей с корзинами. Их, наполненных рыбой, несли женщины на головах. Мужчины же несли сеть и плетеные мешки, наполненные чем-то. Увидев

Геннадия, мужчины заулыбались и по одному стали подходить к нему, жать его руки двумя руками. По почти дружескому выражению их лиц, он понял, что именно они и есть его

спасители!

 

За ними пришла еще одна группа. Геннадий прикинул, что всего в деревне жило около пятидесяти человек. Женщин оказалось гораздо меньше, чем мужчин, да и те, в большинстве

своем, были старые. Молодых оказалось всего несколько человек.

 

Женщины занялись рыбой. Мужчины закурили трубки с какой-то травкой, и не было никакой уверенности, что травка эта была совсем безобидной. Постепенно мужчины

развеселились, стали оживленно и громко болтать, постоянно обращая свои взгляды на гостя. Геннадий отказался от трубки, так как никогда не курил.

Добыча была приготовлена на углях, и ему вручили рыбку размером в две ладони на большом, жестком листе какого-то растения. А еще, дали густую кашу на таком же листе. Ужин

был великолепен! Рыбка имела совсем необычный вкус, видимо из-за трав, ягод и корешков в брюшке, заколотом маленькой веточкой.

«К этому бы еще вилочку и ложку, - подумал Геннадий и мысленно улыбнулся.

 

В ту ночь он спал, как нормальный человек - среди людей и сытый, совсем не переживая из-за того, что эти люди – туземцы, и языка для общения с ними у него нет. Пока что, для

счастья хватало и того, что он имел –жизнь!

 

Утром снова проснулся от ощущения, что на него смотрят, и резко открыл глаза. Она снова улыбалась ему своей неотразимой улыбкой. Геннадий тоже улыбнулся ей и скорчил ей

рожицу. Она еще шире улыбнулась и, протянув руку, потрогала его волосы. Он, совершеннейший голубоглазый блондин с белорусскими корнями, понимал ее любопытство. Для них,

имеющих жесткие угольно-черные, прямые волосы, его тонкие, мягкие и прямые, было дивом дивным, наверное.

Внезапно Геннадий с ужасом осознал, что прямо перед его лицом внезапно оказались маленькие, темные соски, увенчивающие ее острые грудки. Последствия этого открытия,

учитывая четвертый месяц нахождения в рейсе, не замедлили сказаться. И он был не единственным, кто это заметил. По-прежнему улыбаясь, она в упор смотрела на его позор,

продолжая так же широко улыбаться и теребить волосы. Геннадий окончательно смутился и резко сел, отбросив ее руку. Она залилась смехом и выскочила из хижины. Успокоившись

и приведя себя в порядок, вышел из хижины.

 

Мужчин не было. Скорее всего, они ушли на промысел. Женщины сидели кучками и занимались своими, женскими делами, тихо переговариваясь. Между ними носились дети и

тощие, совсем как собачонки, длинноногие поросята. Выход Геннадия отвлек их, и они стали приветливо кивать, произнося какие-то слова. Он тоже сказал им «с добрым утром», и

ему показалось вдруг, что женщины смотрят на него иначе, чем вчера. Перевел глаза на «свою» девочку. Она сияла, словно медный чайник! Весь ее вид показывал, что она

счастлива, а женщины понимающе кивали ей и ободряюще смеялись. Геннадий боком, как краб, удалился по тропинке в сторону леса. Не успел он выбрать дерево, у которого можно

было бы уединиться для утренних дел, как рядом, практически беззвучно, возникла она. Это было слишком…

 

Геннадий стал знаками показывать ей, что хочет остаться один, но она не понимала или не хотела понимать. Тогда он пошел на радикальное средство. Взяв ее за плечи, он развернул

и подтолкнул ее от себя. Она взглянула на него круглыми от удивления глазами и пошла. Геннадий, который не мог больше терпеть, быстро шагнул за дерево.

Потом он догнал ее, правда она и не старалась быстро и далеко уходить. Так, молча, пошли по тропинке. Через несколько минут перед ними открылось море. На песчаном пляже

стояли жерди с растянутыми между ними сетями. Всюду - следы ног и лодок, которые стаскивали в воду.

 

У самого леса был устроен навес из пальмовых ветвей с широкими листьями, на четырех столбах. Пошли к нему. Самое интересное, что Геннадий там увидел - три очень старых

лодочных мотора и несколько ржавых бочек с картинкой и надписью Shell. Это было открытие! Подошел к бочкам и постучал по одной из них. Она была полная! Девочка потянула его

дальше. Он вовсе не хотел уходить отсюда, но решил не форсировать события и сделал вид, что ему все это не очень интересно.

Мысль искупаться пришла не сразу. Он вовсе не хотел лезть в воду, ненавидел ее и боялся, но понимал, что должен сделать это... Она стояла на берегу и очень серьезно смотрела,

как он входил. Сначала по пояс. Постояв, присел, окунулся с головой и поплыл. Проплыв метров десять вдоль пляжа, встал на ноги, помахал ей обеими руками и заорал от всей души:

- Я могу!!!

 

Она рассмеялась, совершенно неожиданно сбросила свою длинную юбку на песок и, в чем мать родила, пошла в воду. Это получался уже «вредный цех»… Геннадий собрал всю свою

волю в кулак, сделал ей знак следовать за ним и поплыл. Плавала она гораздо лучше.

 

Жестко, стремительно, в несколько взмахов, она перегнала его, двигаясь совсем как дельфин, мелькая своей узкой спиной и плотными маленькими ягодицами. Стоит ли говорить, что

он сдался почти сразу, поскольку дыхания хватило всего-то на пару десятков метров.

 

Выйдя на песок, старался не смотреть на нее и медленно пошел в сторону деревни. Она догнала, взяла за руку и пошла рядом. Так и вошли в деревню. Все смотрели на них уже

спокойно, продолжая заниматься своими делами. Она подошла к женщинам и почти сразу вернулась с лепешками и еще чем-то странным, оказавшимся довольно вкусными печеными

бананами. После прогулки и купания это было замечательно!

 

И пошла спокойная, размеренная жизнь. Утром - купание с ней, потом встреча рыбаков, ужин и сон. Ближе к вечеру, она водила его к пресному озерцу, из которого вытекал

небольшой ручей. Чистая и прохладная, ключевая вода доставляла сильнейшее удовольствие и на какое-то время давала ощущение свежести.

 

Геннадий уже понял, для чего существуют эти маленькие хижины. После ужина мужчины шли в свой барак, и оттуда слышалось их недружное пение. Женщины сидели снаружи и

тоже пели. Туда им, как и ему, не было хода. Выйдя из барака, некоторые мужчины, взяв за руку женщину, уходили в одну из этих хижин, и оттуда доносились их недвусмысленные

стоны и крики. Кроме Геннадия, на ночь в хижинах никто не оставался. Днем же в любую из них заходил каждый, кто хотел отдохнуть или пары, чтобы провести время наедине с

женщиной.

 

Все было бы хорошо, если бы не терзающие Геннадия мысли о моторе и связанной с этим возможностью бегства к цивилизации. И все это он связывал с Сам. Именно так и звал ее

Геннадий, поскольку настоящее имя девочки было совершенно непроизносимым, и состояло не менее, чем из пятнадцати, прикидывал Геннадий, странных для уха звуков. К моторам

Сам старалась не подпускать его, каждый раз уводя от них.

 

Главным беспокойством же во взаимоотношениях Геннадия и Сам стало то, что она каждое утро будила его, становясь все более и более свободной в своих действиях. Совершенно не

стесняясь, она трогала его, как хотела, явно не понимая, почему он не делает то же самое. А он боялся этого, как огня, так как не знал, чем такое может для него закончиться. Не

секрет, что практически все тайские, малайские и индонезийские племена имели в совсем еще недалеком прошлом каннибальские традиции. Геннадий читал об этом. Кто мог

поручиться, что эти традиции давно изжиты на этом острове, если совсем неподалеку, на Борнео, Калимантане, Новой Каледонии и на многих островах Океании это до сих пор

существует, если судить по местным газетам?

 

Это была мука… Привычный к многомесячному одиночному существованию, он всегда довольно легко сосуществовал с этой проблемой, но теперь она становилась все серьезнее и

серьезнее, по мере того, как Сам становилась все более настойчивой, уже открыто требуя ответных действий и не удовлетворяясь слабыми откликами Геннадия.

Все разрешилось в один из вечеров. В тот день мужчины не пошли на рыбалку. Они встали гораздо позже обычного и пошли не к морю, а в другую сторону, в джунгли. Вернулись

довольно скоро и принесли на жерди большого, живого еще, кабана с перевязанными ногами и палкой в пасти, чтобы не орал. Как они добыли этого кабана, так и осталось загадкой

для Геннадия.

 

Мужчины выкопали посреди поляны неглубокую яму и снова ушли в джунгли. Вернулись с большими ветками. Женщины принесли охапки широких листьев и корзины с

различными корнями и травами.

 

Мужчины недалеко от ямы сложили большой костер и положили в него большие черные камни. Костер разгорался все больше. Все туземцы стали не очень стройно, как бы в

полголоса, петь. Через какое-то время пение стало приобретать ритм, и мужчины начали ходить по кругу вокруг лежащего, по-прежнему живого, связанного кабана, иногда замедляя

или ускоряя движения и ритм песен. Песни эти были такими, что Геннадий чувствовал, как эти ритмы и звуки входят в него, завораживают… Через какое-то время из хоровода

отделился пожилой мужчина с коротким копьем. Скорее всего, острый наконечник был сделан из зуба какого-то животного или рыбы. Медленно приблизившись к кабану, мужчина

быстро, одним ударом… Дальнейшее Геннадию никогда потом не хотелось ни вспоминать, ни, тем более, рассказывать об этом. Убитого кабана отнесли в сторону, где за него

принялись женщины. Мужчины же продолжали петь, не прекращая танца. Геннадию было уже плохо и от увиденного, и от густого, тошнотворного запаха, исходящего от того места,

где орудовали женщины, но он чувствовал, что уйти невозможно. Это ощущение подтверждалось еще и тем, что во время танцев мужчины часто оборачивались к Геннадию и

выкрикивали одни и те же слова, как бы обращаясь к нему. Все происходящее каким-то образом было связано с его, Геннадия, персоной.

 

Вскоре разделанную на большие куски тушу поднесли на плетеных носилках к яме. Женщины подавали мужчине, спрыгнувшему в яму, большие пальмовые листья, и он толстым

слоем застилал ими дно. За листьями пошли коренья и травы. Уложив сверху куски мяса, их также обложили травами и кореньями, и покрыли, плотно укутав, слоем широких листьев.

Затем мужчины большими жердями стали выкатывать из углей раскаленные камни и сбрасывать их в яму. Сбросив все камни, яму засыпали небольшим слоем земли и так же,

жердями, переместили поверх насыпанной земли весь жар от костра. Пение, то почти затихая, то вновь взвивающееся громкими голосами продолжалось долго.

Солнце село и постепенно стало темнеть. Не прерывая пения, мужчины сели кругом вокруг кострища. женщины разнесли всем чашки с напитком. Судя по запаху, это был все тот же,

знакомый уже напиток, и Геннадий с удовольствием пил его вместе со всеми. Песни не смолкали. Теперь пели вместе – мужчины и женщины. Незаметно, Сам куда–то исчезла. Это

показалось странным – в последние дни она совсем не отходила от него.

 

Стало совсем темно, когда пение вдруг стало совсем другим. Угли прогорели, и мужчины, вновь встав в круг, начали танцевать и петь песни с более жесткими и странными ритмами,

будоражащими кровь…

 

Внезапно пение резко оборвалось, и несколько человек стали отгребать, разбрасывать тлеющие угли и руками вскрывать яму. Ловко пользуясь стопками листьев, они выбрасывали

все еще горячие черные камни из ямы, доставали листья. За ними последовало мясо. Аромат его был настолько восхитительным, что Геннадий забыл о мысленном зароке не

прикасаться к мясу этого кабана!

 

Старик сам распределял мясо. Мужчины получили самые лучшие куски. Женщинам и детям достались кости, шкура и сало… Геннадию дали совсем маленький кусок мяса, чем очень

удивили его. Он ожидал совсем не этого. Трапеза проходила в тишине. Только сосредоточенное чавканье вокруг. Мясо кончилось быстро. Остался только самый красивый кусок –

килограмма три чистого мяса. Женщины уложили его в плетеный короб и унесли. Вслед за ними ушли все дети.

Потом, через года, когда все воспоминания стали сглаживаться и приобретать некую стройность, Геннадий узнал, что то, свидетелем чему он был в тот вечер, было самым настоящим

ритуалом по поеданию человека…

 

Мужчины закурили трубки и, выкурив их, встали и затянули песню. Она отличалась от тех, которые были до этого, мелодичностью и плавностью. Окружив Геннадия, они церемонно

подали ему чашу с напитком, которую передавали из рук в руки. Каждый мужчина, приняв чашу, смотрел в нее несколько мгновений, прежде чем передать следующему.

Геннадий понимал, что в ней - другой напиток, но заставил себя пить его, потому что ситуация явно не предполагала иного – все мужчины очень серьезно смотрели на него, ожидая,

когда он выпьет все содержимое чаши. Когда оказавшийся вполне сносным на вкус, напиток был выпит, все стали радостно улыбаться, одобрительно кивая головами. Выпитое вскоре

начало действовать. Геннадию стало настолько хорошо и радостно, что он готов был всех их обнимать и называть лучшими друзьями!

 

Через какое-то время из темноты, в сопровождении женщин, вышла Сам. Она буквально светилась от счастья! Мужчины стали петь громче, и ее подвели к Геннадию. Он несколько

растерялся, уже вполне отчетливо понимая, что происходит, но это длилось какое-то мгновение. Мужчины начали танцевать хороводом вокруг них. Сам взяла Геннадия за руку и так,

в кольце танцующих мужчин, повела в хижину. Хоровод разорвался, открыв вход. Откинув циновку, он впустил ее и вошел следом.

 

Она находилась в таком же, полузомбированном состоянии, и оба были легки и свободны настолько, насколько это вообще возможно между мужчиной и женщиной. Непрерывное

пение за плетеными стенами хижины добавляло страсти в кровь.

То, что происходило потом, невозможно описать! Он был любвеобилен, изобретателен и неутомим, а она - искусна и нежна, как опытная взрослая женщина, хотя в ее девственности

не пришлось сомневаться. Все время, пока они наслаждались друг другом, звучали песни. Совершенно выбившись из сил, они заснули в объятьях друг друга и не слыхали, как стихли

песни.

 

Утром проснулись одновременно, или она проснулась раньше, но тихо ждала его пробуждения. Открыв глаза, Геннадий увидел, как Сам тут же открыла свои, и в них было столько

радости, что он растаял и стал жадно целовать ее. Долго не выходили они в то утро. Когда же, наконец, она убежала, а он выглянул из хижины, все было как обычно. Женщины

занимались своими делами и, улыбнувшись ему, продолжили свою обычную работу.

 

С того дня, Сам каждый вечер приходила к нему. Под редкие стоны из соседних хижин, они занимались любовью. Утром - то же самое. Все остальное шло по-прежнему. Каждый

занимался своим делом. Каково же было его удивление, когда в очередной раз они пошли к морю, и Сам сама подвела его к моторам. Улыбнувшись широкой улыбкой, она ушла в

деревню, оставив его.

 

Обследовав моторы, он обнаружил, что в каждом была пробита одна из двух высоковольтная катушка. Проблема серьезная, однако имея три мотора, Геннадий был уверен, что сможет

собрать и оживить один мотор. Этим и занялся. Нужен был нож и какой-нибудь инструмент. Нож ему дали, а вот инструмент… Его не было на этом острове.

Нет смысла описывать, что и как он делал, но процесс шел очень медленно. Геннадий нервничал, но Сам умело успокаивала его своими мягкими, словно кошачьими пальцами, делая

то, что называется тайским массажем, как он определил гораздо позже. Это было так здорово, что после ее рук и ног он будто возрождался и готов был снова биться с этими

катушками, перебирая и отмывая бензином все части моторов, выбирая лучшие и собирая все это в одно целое. Мужчины часто приходили и подолгу, молча смотрели на то, что он

делал.

 

В один прекрасный день Геннадий завел мотор. Дергал шнур очень долго, а когда уже отчаялся, мотор вдруг чихнул и пару раз провернулся, выбросив облачко сизого дыма. Это был

триумф! На следующий день, когда лодки вернулись, Геннадий жестами показал им, что хочет опробовать мотор на лодке. Они поняли и сами понесли мотор. Он гордо нес топливный

бачок. На берегу собрался весь народ.

 

Под ликующий крик всей деревни, мотор завелся сразу. Сделали небольшой круг и ткнулись в берег. Все население деревни ликовало. Все веселились, кроме одного человека. Сам

тихо плакала, стоя в сторонке. В последнее время это случалось все чаще и чаще. И вообще, поведение ее изменилось. Иногда она внезапно вскакивала и убегала, а возвращалась с

виноватым видом. Несколько раз вообще не приходила целый день. Как мог, Геннадий утешал ее. Он все прекрасно понимал, но других вариантов не было - он должен будет уехать

при первой же возможности. Возможность же такая была слишком призрачна... Самому ему было не справиться с лодкой, он не смог бы даже спустить ее на воду, а без присмотра

лодку в воде не оставляли никогда, обязательно вытаскивали ее на берег.

 

Дни шли один за другим. Сам становилась все тише и мрачнее. Мужчины же улыбались - теперь они ходили на рыбалку с мотором. Геннадий возился с остальными моторами, чтобы

занять свободное время. Дни летели быстро, почти незаметно.

 

Женщины вскоре стали часто делать то, чего раньше никогда не позволяли себе – подходили к Геннадию и, погладив по руке, дружелюбно улыбались. Сэм теперь редко появлялась

рядом. Геннадия это беспокоило, но он относил это на ожидание неминуемой разлуки.

 

И вот, настал день, когда рыбаки снова не пошли на рыбалку. Утром, после завтрака, старик подошел к Геннадию и протянул обе руки. Геннадий пожал их, не понимая, в чем дело. Со

стороны женского барака шла Сам. По ее виду, по красным, заплаканным глазам он понял все. Они не обнялись и не поцеловались. Взявшись за руки, пошли за мужчинами к морю.

Вслед за ними шли все остальные жители деревни. Там уже готова была лодка с пятью мужчинами в ней.

 

Геннадий хотел обнять Сам перед посадкой в лодку, но она оттолкнула, дав понять, что этого делать нельзя. Словно окаменевшая, она стояла неподвижно, и только в глазах её можно

было увидеть все, что она чувствовала в тот момент. К ней никто не подходил. Пока лодка не ушла за мыс, Геннадий смотрел назад. Сам так и стояла, не шелохнувшись, в

одиночестве…

 

Лодка долго шла вдоль берега, пока в глубине небольшой бухты не показались такие же, как в той деревне, хижины. Двигатель заглушили и долго лежали в дрейфе. Вскоре раздался

стук мотора. Из-за мыса показался катер. Он был настолько старый и допотопный, что вообще было непонятно, как он мог держаться на воде и, тем более, ходить куда-то. Завели

мотор, и пошли навстречу катеру.

 

Как выяснилось, на катере был полицейский патруль. Раз в месяц он обходил острова и, если у кого-то на этих островах появлялись проблемы, им давали знать. Генннадий и был

такой проблемой. У полицейских на лицах отразился очевидный шок. Они долго переговаривались с мужчинами в лодке, записывали что-то в блокнот, и дали, в конце концов, знак

Геннадию перебираться в катер. Потом катер больше суток болтался на волнах, переходя от бухты к бухте, от острова к острову.

Когда катер ткнулся в берег, Геннадий был очень возбужден, волнуясь и ожидая, что его уже ждут и сразу повезут куда-то. Никто, однако, его не ждал. Не повезли его никуда еще

долгих три дня. Английским языком по-прежнему никто не владел.

 

Когда приехал старенький, дребезжащий всеми своими частями джип с молодым офицером за рулем, Геннадий даже не обратил на него внимания, настолько устал уже волноваться.

Когда же офицер подошел и обратился к нему на хорошем, насколько Геннадий мог судить, английском, едва сдержался, чтобы не броситься к нему с объятьями, однако вид офицера

не располагал к таким нежностям. Начался долгий допрос. Их, допросов, потом было очень много, но этот стал первым, а потому самым запоминающимся. Кроме того, впервые за

столько времени, он мог общаться с кем-то не только жестами, но и словами!

 

Они долго ехали по разбитым дорогам среди джунглей, по деревням и маленьким городкам, мимо пагод и каких-то странных, явно религиозных сооружений. А потом был город

побольше, снова допрос и снова дорога. Когда въезжали в Бангкок, Геннадий ужасно разволновался, но ему предстояло провести в полицейском участке целую ночь. С трудом заснул

на жестком топчане, ворочаясь и вспоминая Сам...

 

Утром - кофе и снова допрос. В обед привели в очередной кабинет и, накормив, велели сидеть и ждать. Вскоре вошли два офицера и мужчина в белых брюках и белой рубашке.

Взглянув на Генннадия, мужчина улыбнулся, подал руку и поздоровался на русском языке, представившись советским вице консулом. Радости не было предела!

Подписав целую кучу бумаг, он увез счастливого Геннадия в генконсульство, где опять предстоял допрос, но теперь уже на русском языке, почему он и воспринимался как праздник!

Ни о тропическом вине, ни о Сам, естественно, Геннадий не рассказывал, прекрасно зная, к какой стране принадлежал и куда возвращался…

А потом было попутное судно и долгий путь домой, после четырех месяцев рейса и стольких же месяцев приключений. И было волнующим до слез возвращение в родной город, а

после множества допросов и «разговоров по душам» - отпуск.

 

То, что ему даже не закрыли визу, явилось следствием абсолютной фантастичности происшедшего и, если бы не официальные полицейские бумаги, где все это подтверждалось

показаниями туземцев и протоколами, никто бы не сказал, где и в каком качестве Геннадий оказался бы по возвращении домой…

После отпуска Геннадий снова пошел бороздить моря и океаны. Все у него было прекрасно, только по ночам являлся ему во сне образ хрупкой темнокожей девочки, ее полный любви

и тоски взгляд. Одна мысль неотступно преследовала Геннадия - не остался ли после него там, на далеком тайском островке, живой след?

 

Были у него кое-какие мысли на этот счет. Ответа не было. И уже никогда не будет…