В этом городе столько тоски!.. В этом городе столько печали!.. Поздней ночью подростки кричали, разминая свои кулаки. Утром - плакала женщина. Вскоре - мчался крик: безбородый мужик бесконечное женское горе заглушать тумаками привык. Двери хлопали!.. Чувства кипели!.. Падал чайник!.. А грохот такой, будто чертовы люльки-качели понеслись над промозглой Москвой. Будто кончилось все в одночасье: мир свалился, прогнила любовь, и ненужным нам сделалось счастье, м война начинается вновь. Но не та, где гранаты и танки, самолеты, бомбежки, «Ура!»; приближается с видом мещанки, с криком женщины, битой с утра, а еще - плачем тихой старушки, точно вжатой в рукав «кольцевой», и приникшим к вагонной теплушке черноглазым мальчишкой, Муллой. Не свершилось вселенского чуда! Мир не вспыхнул от боли, когда вышел он, неизвестно откуда, (так всегда и приходит беда). Вышел он, холод мертвенно-черный между ждущим живым и живым, между плачем, густым, обреченным, и бегущими по мостовым. Не война - но упавших бросают; Не беда – но обиженных бьют. Наши души в Москве остывают, круче всякого камня стают. И проносятся люльки-качели, и не знаешь, укрыться куда, плачет женщина утро,.. недели,.. а в итоге проплачет - года. |