Катя наблюдает за мамой из-под длинных ресничек. Прищуривает глаза и представляет себя в маленькой комнатке, откуда можно подглядывать за окружающим миром.

 

«Щелк» - и на картинке появляется затылок мамы. Волосы аккуратно уложены в прическу. Мама внимательно смотрит на дорогу. Еще один поворот, и машина остановится у мастерской художника Васильева.

 

Катя надменно повторяет: «Васильев…»,- точно копируя мамину интонацию. Она во всем ей подражает: и манере разговаривать, и даже пафосным восторгам по поводу красот природы.

 

«Ах, какие березки!» - и оглядывается по сторонам, чтобы все услышали и увидели, какая тонкая у неё натура.

 

Когда мамы нет дома, Катя красит губы и примеряет шелковый мамин пеньюар, но больше всего ей нравятся капроновые чулки. Осторожно, чтобы не сделать затяжку, примеряет чулочки и смотрится в зеркало, испытывая при этом необыкновенный восторг. Когда же, наконец (!) она перестанет носить надоевшие коричневые хлопчатобумажные колготки и станет настоящей женщиной, красивой и желанной, в тонких прозрачных чулочках?

 

Что такое быть желанной, она не понимает, но каждый раз, нарядившись в мамины чулки, погружается в ожидание чего-то необыкновенного, влекущего в мир радостных, волнующих событий.

 

Рядом с Катей в машине сидит сестренка и хнычет на одной ноте: «Я не хочу рисовать! Хочу смотреть мультики!» - ей не нравится художник, ревнует к нему маму.

 

А мама сидит на диванчике и рассматривает репродукции картин европейских мастеров.

 

-Босха детям не показывать! – напоминает менторским тоном, а Васильев нечаянно касается ее руки.

 

-Я хочу домой! К папе! – капризничает Ольга.

 

Катя ничего этого не замечает, пишет акварелью цветок, стрекозу и все, что по ее представлениям живет на лесной полянке.

 

«Щелк» - и в памяти возникает кленовый лист, плывущий по реке, тонкая рябь на воде, нежные прожилки осенних листьев, солнечные пятна, пробивающиеся на лужайку сквозь рыжие кроны деревьев, и душа ее полнится радостью.

 

-Мама! Мама! – кричит Ольга. – У меня река не получается!

 

В ответ звучит привычное мамино:

 

-Работай, Оленька, работай.

 

«Щелк» - и в Катиной копилочке появляется новая картинка - мама вскидывает руки и поправляет волосы…и такая загадочная, еле заметная улыбка мелькает на ее губах…

 

Но вот уже Катя и Оля стоят на столе. Васильев пишет два портрета одновременно. Мама с любовью смотрит на дочек.

 

-Васильев, а когда ты уже нарисуешь мой портрет? – Катя хочет в туалет, а потому подпрыгивает на месте.

 

-Во-первых, не «ты», а «вы», - поправляет мама. – А, во-вторых, не Васильев, а Николай Габриэлович. И прекрати смеяться.

 

Катя давится смехом. Не может выговорить отчество, таким нелепым оно ей кажется.

 

-Габри…Габри…э…? – и снова смеется.

 

-Портрет не рисуют, а пишут, - уточняет Васильев. – Чувствуешь разницу в словах?

 

-Чувствую! Пишу – генерал, рисую – солдат.

 

Теперь уже и Васильев смеется. Ей нравится разговаривать с ним, особенно, когда мама уходит по своим делам и не мешает заниматься. Он не отмахивается от вопросов, и даже объяснил, почему Босха Иеронима ван Акена многие считают сумасшедшим.

 

«А ведь мама запретила показывать нам его картины. Почему Босх ей не нравится?» - она забирается с ногами в огромное кожаное кресло, рассматривает альбом, пытаясь разгадать картины загадочного художника.

 

-Изучаешь Босха? – спрашивает с иронией Васильев и добавляет поспешно. - Я не считаю тебя глупой. Тебе предстоит еще многое постичь.

 

«Откуда он знает, о чем я думаю?»

 

«Щелк» - и запечатлела его лицо. Особенно глаза - такие карие, что кажутся черными, и не сразу поймешь, о чем он думает.

 

«По таким глазам трудно читать мысли…Не потому ли мама так долго смотрит ему в глаза?»

 

Катя, как слепая, пытается потрогать каждое слово, чтобы понять значение. Сначала почувствовать, потом понять. А ощущения не обманывают. Так и с рисунками – сначала почувствовать, потом уже браться за карандаш.

 

-Тебе нравятся картины Босха? – спрашивает Васильев.

 

-Они как кофта на изнанку.

 

Васильев, довольный, смеется.

 

-Правильно заметила про изнанку... Ты, скорее, фотограф, чем художник… Есть такое течение - поп-арт. Хочешь, покажу репродукции?

 

«Как он догадался, что я все фотографирую взглядом? " – и снова пыхтит над рисунком.

 

Но вот однажды занятия прекратились. Верой Борисовной одолела меланхолия, она слонялась, непричесанная, по комнатам, или лежала на диване, уставившись в стену. На просьбы девочек отвезти их к Васильеву, раздраженно отвечала: «Оставьте меня в покое!» - а вскоре улетела в Москву за пуговицами для нового пальто, оставив дочек на попечение мужа. А когда вернулась, повела их по магазинам и портнихам, наряжала в новые платья.

 

-Приучайтесь быть красивыми! – говорила возбужденно. – Красивая женщина всего в жизни добьется!

 

-А я хочу быть художником! – объясняет Катя. – Почему ты не водишь нас к Васильеву?

 

-Потому что он мерзавец! - губы сжались в гневе. – И прекрати им восторгаться!

 

-Почему мерзавец?

 

-Потому что приставал к вам! Так всем и говорите!

 

-Как «приставал»? - заинтересовалась Катя.

 

«Щелк» - и в копилочку попал растерянный мамин взгляд.

 

- Скажешь, трогал везде… поднимал платье. Разве такого не было? Ну, ведь было же, было!

 

-Не было! – заупрямилась Катя.

 

-Вот Иудушка! – сорвалась на крик Вера Борисовна. - Он тебя лапал, а ты будешь молчать? – и вдруг заплакала, всхлипывая, как маленькая. Девочки кинулись обнимать её, повторяя: «Мамочка, любимая, он приставал к нам! Только не плачь!»

 

-Катька! – рыдала Ольга. - Скажешь это?

 

-Скажу! – пообещала Катя, а сама задумалась над словом "приставал".

 

«Надоедал? Ну, вот, пристают же дети на улице, попрошайничают, обзываются. Только у мамы это слово как-то странно звучит... как в грязи искупалось".

 

-Ну не понимаю я этого слова!

 

-А тебе и не надо понимать! – кричит мама.

 

-А я все поняла! - хвастается Ольга.-Что тут непонятного?

 

Но для Кати слово «трогать» и «гладить» означают радость от прикосновений мамы и папы.

 

Она смеется.

 

-Прекрати смеяться! – сердится мама. - Это не смешно!

 

-Он мне не папа, чтобы трогать везде!

 

-А папа трогал везде? – у Веры Борисовны округляются глаза, она не знает, как реагировать на слова дочери.

 

-Когда купает, мочалкой трет, - объясняет Катя. Ей нравится, когда ее купает папа и терпеть не может, когда купает мама. Каждый раз, когда готовится купание, она плачет и просит маму не трогать ее, такими грубыми ей кажутся её руки, и шампунь попадает в глаза, и подзатыльников много.

 

-Иди отсюда, дура! – злится мама.

 

«Сама дура!»

 

«Щелк» и увидела радугу над домом: «Хорошо бы пробежаться по этой радуге…Разве Васильев обидел маму? Нагрубил ей? Однажды нагрубил!»

 

В тот день они с Олькой подсматривали в щелку, что мама с Васильевым делают в кабинете?

 

- Скоро уходишь на гражданку, – сказала мама. - Может, останешься здесь по контракту?

 

-Я художник, а не оформитель.

 

В армию его призвали после окончания Суриковского училища. Выделили мастерскую, где он оформлял стенды, транспаранты, писал портреты детей, жен военных и выдающихся лиц города.

 

-Я тебе нравлюсь? - спросила громко.

 

-Ты красивая.

 

-И неприступная.

 

-Тогда не делай глупостей, за которые потом будет стыдно.

 

Девочки по очереди подглядывали в щелку, толкаясь и хихикая. Катя увидела, как мама обхватила руками Васильева за шею и поцеловала в губы. А он вдруг стал целовать её, как безумный, но вдруг оттолкнул от себя и закричал грубо.

 

-Иди домой! Уходи! Уходи отсюда! – сёстры вздрогнули и, посмотрев друг на друга, заревели в голос. В этот момент в мастерскую вошла жена полковника.

 

-Что здесь происходит? – спросила гневно.

 

-Вот, дочек перепугал…Идиот! - она схватила девочек за руки и потащила в машину. - Он приставал к ним!

 

Больше уроков рисования не было.

 

Вскоре Катю и Олю вызвали на «допрос». Перед допросом Вера Борисовна еще раз проинструктировала дочек.

 

-Если не хотите меня потерять, говорите, что он к вам приставал!

 

В кабинете было несколько мужчин, один из них вел протокол. Мужчины принялись расспрашивать девочек, как проходили занятия рисования, и что говорил им художник.

 

Олька, обрадованная такому вниманию к себе, стала тараторить, как Васильев поднимал ей юбку и просил снять трусы, как она ненавидит и боится его, потому что он грубиян.

 

И к тебе приставал? – спросил Катю мужчина в погонах, которого все называли полковником.

 

«Щелк» - и в копилочке остался его взгляд, а во взгляде удивление и непонимание, как можно приставать к такому крохотному существу, как Катя, или как это такое крохотное существо, как Катя, способно так бессовестно лгать?

 

Она замкнулась в себе и не отвечала на вопросы.

 

-Надо увести ее в отдельный кабинет, - сказал психолог. – Быстрее расколется.

 

-Я не орех, - обиделась Катя, и психолог извинился перед ней за свои слова.

 

-Я хочу присутствовать при разговоре с дочкой, - заявила Вера Борисовна.

 

-Нет, - ответил полковник. – Вы заинтересованное лицо.

 

Катю отвели в отдельное помещение.

 

- Теперь Васильеву труба, - сказал полковник.

 

-А что такое труба? – не поняла она, но догадалась по интонации, что говорят не о музыкальном инструменте.

 

-Тюрьма, - пояснил психолог и посмотрел на нее - понимает ли, что такое тюрьма и махнул рукой, мол, бесполезно, что-то объяснять.

 

А полковник с любопытством спросил:

 

– И за письку хватал тебя этот Васильев?

 

«Фу...какой дурак!» - Катя отвернулась.

 

-Вы ее провоцируете на обратную реакцию, - предупредил психолог.

 

-А тебе непонятно, что они врут? Приведи Васильева! – приказал солдату.

 

В кабинет вошел Васильев. Лицо осунулось, и весь он был какой-то измученный и неприветливый.

 

Катя уставилась ему в глаза и прочитала его мысли: «Босх видит изнанку…» , - он улыбнулся ей, и она улыбнулась ему.

 

Уведите его! - закричал психолог. – Они разговаривают глазами!

 

-Что ты несешь? – изумился полковник и все-таки позвал солдата.

 

Васильева увели.

 

-Позовите маму и Олю, - попросила Катя. - Я все расскажу.

 

В комнату вошли Вера Борисовна и Оля.

 

-Оля, - спросила тихо Катя. – Габри к тебе приставал?

 

-Да! – крикнула Оля. – И к тебе тоже!

 

-Это неправда. Нас мама научила это говорить!

 

-Что ты мелешь? – возмутилась Вера Борисовна.

 

«Щелк» - и в копилочке остался взгляд, полный отвращения к дочери, которая предала свою мать.

 

-Хватит врать! – схватила дочь за руку.

 

-Стойте! – приказал полковник. – Вы не на прогулке!

 

«Щелк» - и Катя заметила, как полковник смотрит на маму: «И ему тоже нравится моя мама?»

 

Все мужчины смотрели на Веру Борисовну с обожанием. И Катя восхищалась ее красотой. Но сегодня ей было стыдно за все, что здесь происходило, а еще она пыталась как-то исправить ситуацию.

 

- Он отказался писать наши портреты, - проговорила через силу и тут же покраснела, даже уши и шея её покраснели от стыда. – И мама обиделась.

 

-Отказался рисовать ваши портреты?

 

-Не рисовать, а писать, - поправила Катя. – Потому что мы баловались.

 

-А как он обидел маму?

 

-Сказал, не надо делать глупостей, за которые потом будет стыдно.

 

Мама расхохоталась.

 

-Вот врет! Это надо же такое придумать?!? - и крикнула полковнику. - Вы еще это мужу моему расскажите!

 

-Предательница! – заорала Оля. – Правильно мама называет тебя Иудушкой!

 

«Пусть так, - подумала Катя. – Но Васильев не виноват».

 

«Щелк» - и мама морщит капризно лоб.

 

-Вы думаете, девочки солгали? А, может, это правда? Надо опросить всех детей, кто ходил в мастерскую.

 

-А ведь он про вас слова худого не сказал.

 

-А я давала повод? И заканчивайте уже это безобразие! – приказала строго. - Муж скоро на обед придет, а меня дома нет. И поклянитесь, что опросите всех детей!

 

-Клянемся! – вскочили мужчины.

 

Полковник поглядывал на Веру Борисовну как-то очень озорно, а психолог, улыбался: «Вот вы и убедили нас Вера Борисовна!»

 

«А папа называет ее адмиралом в юбке!» - с неприязнью подумала Катя и с тех пор перестала подражать матери.

 

-Ну, теперь он вам все нарисует этот Васильев! - сказал полковник.

 

-Напишет, - поправила Катя.

 

На следующий день Васильев, молча, писал портрет Ольги, а Катя сидела вместе с мамой на диванчике. В комнате стоял солдат и наблюдал за порядком.

 

-Почему ты не пишешь два портрета сразу? - прервала молчание Вера Борисовна. Васильев не ответил. - Так и будешь молчать? А мог бы и извиниться, - она гордо вышла из мастерской.

 

Ольга с криком: «Мама! Я его боюсь!» - кинулась следом, а Катя вздохнула – так хорошо стало, когда мама вышла в коридор.

 

Васильев положил кисти на стол и заглянул ей в глаза.

 

-Я ничего плохого о тебе не сказала! – похвасталась она.

 

-А я должен благодарить тебя? – спросил сурово. – Правдой не хвалятся, ей живут.

 

Кате стало стыдно. Она заплакала.

 

-Я не стала слушать маму.

 

-Слушай свое сердце…и станешь художником.

 

Больше Васильева она не видела. А слова его поняла, когда стала взрослой и училась уже в Суриковском училище.

 

Приехав однажды на каникулы домой, спросила у мамы.

 

-Ты помнишь того художника?

 

-Какого художника?

 

-Васильева.

 

-Не понимаю, о ком ты?

 

«Щелк» - и в копилочке отобразились глаза, внимательно изучающие дочь.

 

«Чего ты хочешь, Катя? Припереть меня к стенке? Но разве ты можешь что-то помнить?»

 

- Сколько тебе тогда было? Пять? Шесть?

 

Вера Борисовна в шутку , называла дочь Иудушкой Головлевым, помня о том, что когда-то та ее предала.

 

«Но разве сказать правду, означает предать?!?»

 

-Что с ним стало, мама?

 

-Откуда я знаю? – зевнув, Вера Борисовна взяла с тумбочки журнал мод. – Между прочим, тогда многие дети пожаловались на Васильева, только ты одна почему-то уперлась.

 

-Он меня не трогал!

 

-Ты с детства позволяла себя лапать. Смотрю на тебя и думаю, как бы не принесла в подоле!

 

С тех пор Катя домой не приезжала. Да и мама о ней особо не вспоминала. Зачем? Если под боком живет Оля, которая никогда не предаст.