Отомстил

 

Рассветало. На поляне среди тайги стоял основательно срубленный барак, в котором временно проживали бурильщики, отдаленные от поселка десятью километрами труднопроходимого нетронутого леса. На фоне еле светлеющего неба то тут, то там возвышались буровые вышки. В основании вышек находились бревенчатые корпуса, из которых то дело доносился шум работающих механизмов.

Кончалась ночная смена.

– Все, амба, – устало произнес Пашка и отошел от бурильного станка.

– Нет, еще один раз, последний, – возбужденно улыбаясь, возразил Мих Ваныч.- Ты что? В этой пробе еще больше руды, чем в предыдущей. Может, сегодня доберемся до пласта. Ты не хочешь быть героем дня? Ха-ха! А зря! – и он снова встал к станку.

«Ага, хорошо тебе, ты спать не хочешь. Дома, небось, все бока отлежал, валяясь в постели со своей Лидухой. Молодожен несчастный!», – ворчливо подумал Пашка и в раздумье присел на металлический ящик.

Завтра он работает последнюю смену. Суббота, воскресенье и... не плачь девчонка. На прошлой неделе ему исполнилось восемнадцать, и теперь – «аты-баты шли солдаты». Отчего-то заныло сердце. Дождется ли его Нинка, эта бедовая девчонка, эта недотрога? Все может быть... Фу, духота.

Всю ночь на улице стояла жара, как бывает в этих уральских местах в середине июня, и теперь даже в корпусе бурильной установки вопреки обычной свежести наступившего раннего утра, было на редкость душно. Мих Ваныч тяжело дышал, и на его лбу блестели капельки пота.

– Иди, становись к лебедке, скомандовал он. Пашка в ответ загадочно усмехнулся, но тут же с серьезным видом уставился в открытую настежь дверь и, внезапно повернувшись, со спины подошел к мастеру и радостно прокричал ему в ухо:

– Мих Ваныч, а че твоя Лидка ночью сюда приперлась? Может, случилось что?

– Где? Что? Как? – испуганно затараторил тот.

– Да вон там, под деревом стоит. Ты как завопил: «Че, как?!», – она и спряталась.

Мих Ваныч стремглав выбежал наружу и ринулся в указанном Пашкой направлении. Немного погодя издали донесся его разъяренный голос:

– Ах ты, черт! Я те пошуткую! Ты с кем это тягаться вздумал? Ну, погоди, молокосос!

А Пашка, весьма довольный своим розыгрышем, весело похохатывая, уже бежал к речке умываться.

Речка сбегала с гор и, извиваясь по камням, скрывалась за деревьями. Юный бурильщик умывался шумно, как настоящий мужик: плескаясь, кряхтя и фыркая. Окончив процедуру, вытерся полотенцем и, голый до пояса, стал подниматься по склону к бараку, отворил дверь, вошел – никого. «Где это все?» – мелькнула вялая мысль, но тут же исчезла.

При виде кровати он уже ни о чем другом думать не мог. Лихо подпрыгнув, скакнул в постель, нырнул под одеяло и затих, погружаясь в сон. И сразу перед глазами возникло, невесть отчего заплаканное Нинкино лицо. Это так на нее не похоже!

– Сердечный ты мой, скоро тебе в армию идти... Знай, милый, я буду тебя ждать, – и она нежно улыбнулась и потянула на себя легкое одеяло, под которым после тяжелой ночи отдыхал ее сердечный друг.

– Нинка, ты чего? Нинка, перестань..., – смущенно забормотал он во сне и, поначалу нехотя сопротивляясь, с удовольствием покорился.

– Хорошая ты моя, иди сюда, – он выставил вперед руку, нащупал чей-то чуб: «Волосы... Но почему они жесткие?»

И вдруг девушка... зарычала! Ошалело распахнув глаза, он силился понять, что происходит, куда девалась его ласковая Нина! Но что это? Вот черт! Это медвежонок!

Медвежонок держал в зубах край одеяла, мотал головой и явно сердился. Не помня себя,

Пашка оттолкнулся от постели и... взлетел на тумбочку. Медвежонок испуганно глядел на него уже из-под кровати. Взрыв хохота раздался с улицы и, взглянув в сторону окна, незадачливый влюбленный увидел лица своих товарищей, ближе всех к стеклу стоял Мих Ваныч.

– Ах вы, морды, – с трудом приходя в себя, улыбнулся Пашка. – Ребенка напугали.

И он поманил:

– Мишка, Мишка.

Не отводя взгляда от «ребенка-медвежонка» и стоя на тумбочке соседа, ногой открыл ее дверцу, ласково произнес:

– Пожалуйста, на десерт – сахар.

Медвежонок, не долго думая, сунул туда голову и вытащил коробку рафинада.

– Кушайте, кушайте, дорогой гость, – вкрадчиво приговаривая, озорник носился по комнате, открывая все десять тумбочек, кроме своей, разумеется. – Это просто замечательно, что у всех есть рафинад. И тебе, Мишка, хорошо, и мне неплохо!

Занятый этим «делом», он не видел, как за окном у наблюдавших происходившим «безобразием» людей одна за другой вытягивались физиономии. Вдруг у Пашки в голове мелькнула мысль о том, что дверь-то не закрыта, и шалуны в любой момент могут войти и вмешаться... в процесс поедания сахара. Он кинулся к выходу, набросил на дверь крючок и бесшабашно-лукавым взглядом поглядел в сторону окна. Там стучали, орали, неистовствовали веселые шутники, которым внезапно стало не до смеха.