«Дале немость, Господь, остаемся молчать»

 

«Космополис архаики», 3.2. Псалмы

 

* На фоне всплеска сиюминутных эмоций по поводу именования очередных лауреатов национальной литературной премии «Большая книга» культовая неоантичная трагедия «Космополис архаики» выглядит эфемерным фолиантом из Императорской библиотеки Древнего Рима. Упадничество низвергает высоты, новорусский местечковый декаданс пытается примерить классические порфиры.

 

Эзотерическая культовость «Космополиса архаики» мигом определила форму, формальную семантику поля критической восторженности. Интернет-сюрприз всех застал врасплох, многие и сейчас в оторопи. Совершенство формы, вероятно, временно затмило сенсационность смысловой несущей конструкции. Действительно, добиться художественного совершенства литературного произведения удавалось немногим, однако более фатумным представляется код письма Есепкина, точнее -- коды. Уже говорят: он есть литературный Мессия, воскресение (воскрешение) и жизнь. Воскресение, поскольку автор «Архаики» вводит бесчисленные толпы в вечное изящество, празднество, балы Агамемнона, Цезаря и Сколы, Ксеркса, Диора и Сатаны вкупе меркнут в сравнении с есепкинским, его бал вневременен и венчает мировые застолья, суть пиры. Откуда начинается шествие? Это вопрос. Мистик сакрален, он едва не впервые соединил реальный мир и кафедру, церковь, мистичность и литургику. Есепкин, словно играя, дразня Историю и не замечая современных эстетствующих, но невооружённых знанием, даром литнеофитов, заключает в своём «Космополисе архаики» множество поистине феноменальных тез, причём их парадоксальность мнимая, они точны алгебраически. Вот откровение. Мир сейчас и ретроспективно не един, хотя мучительный человеческий крестовый поход завершился вроде как тождествованием конфессионального священного полифонизма, единобожие утверждено, торжествует некая панцерковная симметрия, надконфессиональность, Есепкин мимоходом сеет в умах иное сомненье (его идеи столь просты, сколь простой должно быть явленной историческим массам гениальности, вселенской идеологемной аутентичности), мир – иллюзия, игра разума, его реальность и единство невозможны хотя бы на атомном, прамолекулярном уровне. Писатель словно соединяет, фигурально говоря, отчаяние Паскаля с беспечностью Кальдерона и речёт: реальный мир возможен в ином поле Земли, в ином круге творительства, сущая пейзажность иллюзорна, т. к. неверна. Фокус не тот, угол зрения. Если мы смотрим не с определённой верной точки на объект, духовный, метафизический или физический, он искажается, в итоге он иллюзия, фокус. Сам Есепкин иллюзионистом, пусть и великим, быть не хочет, их на Земле в достатке, поэтому автор «Космополиса архаики» прелагает обман, вековую манерность творцов истории человечества, с высокой степенью допустимости возводя новую громадную ловушку, в которой ловцы человеков ученические поколения не обманывают, а просто спасают ибо по-другому нельзя.

 

По Есепкину, космос (отсюда космополис) средоточен в земном сфероиде, он безмерен, исторические же духовные обретения во многом ложны, истинно знающим речь не давали. Такое нельзя именно здесь, сейчас, ныне и присно. Большею частью обманывались и обманывали не готовые к учительству, открытию, патриции и униженные средой, меньшею – иные. Сии иные в «Космополисе архаики» спектрально препарированы, Есепкину это совершить было несложно, он создал новейшую литературную Вселенную и прочёл энциклику по поводу, обе системны, стройны. Кстати, в скобках стоит заметить, что подвиг автора «Архаики», быть может, даже не в создании демиургального эстетического космоса, а в молчании до и после, мастер, в совершенстве владеющий словом, добровольно певца внутри ограничил, отделил от речи, отсюда минимализм, затворничество, пророческая поэма включает, условно, разумеется, докосмополисные «Пир Алекто», «Перстень», «Классику» и т. д. В одном из ранних интервью Есепкин признался, что вынуждал себя молчать, не писать (написанного хватит) и принуждение к молчанию оказалось самым тяжёлым трудом. Кто же иные? Банально – враги человеческие, когда само человечество загадка («человеческое, слишком человеческое», «широк человек, я бы сузил» -- Ницше, Достоевский), враги определённы, они видны, по крайней мере Творителю. Многим речь не давали и не дали, Есепкин как-то преследователей, пусть на время, обманул и рёк. Яви Интернет один лишь «Космополис архаики», он уже святыня, Иерусалим и Мекка, в вечности оправдан. Кажется, буде спросить у Есепкина формулу отличной от человеческой крови, генома «колпачников» (аллегория автора), он её предоставит. И ранее многократно свидетельствовалось, человечество разделено, тише – идёт эксперимент, Есепкин определил всю глобалистику проблемы, детерминировал частности. То, что не дано свершить человеку, с лёгкостью совершает иной, адник-голем, чучело из преисподней. Вспомним, всегда, начиная от мифов, в стереотипном сознании существовали ад и рай, художник просто перенёс в реальность мифический стереотип, одновременно учеников обнадёживая: если ад здесь, нового не бойтесь, его не будет для оглашенных, войти в их круг – вот в чём бытийная героика, однако и слабым долженствует рассчитывать на помилование, благо, за ними, за каждым следят, латентный эксперимент математичен. Детализировав разномерность сущего миростояния, странник пошёл дальше. Хождения принесли инакие золотые плоды, повторим, удивительных гипотез в книге множество. Вспомянутая выше мотивирует развитие постконфессионального духостроительства, т. к. объясняет необъяснимое ( в частности, зачем Иуде целовать узнаваемого Христа, апостолу отрекаться, как, предавая, жить и жизнью наслаждаться, сколь весело убийце мучение жертвы, грядущее празднество). Филигранные приговоры Есепкина никак не отменяют главного действа «Архаики», того самого празднества, бала, пирования. Соединяя в нём всех и вся, мучеников и мучителей, распорядитель-невидимка исполняет роковое назначение, ему открыта и явлена тайная суть миссионерства, только страдание даёт полноту знания, поэтому знающий, посвящённый обречён вести на бал, даже если устроители его неизвестны.