Дисфункция «Слова не создаются в словаре; словарь лишь фиксирует их». Берл Кацнельсон, один из основателей Государства Израиль. Я деликатно постучал ногой в дверь кабинета. Для этого пришлось крутануть руками колёса инвалидной коляски назад и тут же крутануть их резко вперёд. Моя полностью загипсованная нога, установленная врачами-вредителями горизонтально на специально изобретённой подставке, врезалась, как таран во вражеские ворота. Я тут же отъехал назад и повторил маневр. На третий раз дверь отворилась, и заведующий реабилитационным отделением Ричард Адабашьян закричал: «Что ты мне тут изображаешь статую командора?!». Потом засмеялся и сказал: «Гы-гы, ты похож на Евстигнеева из «Итальянцев в России»!..» Словно в подтверждение его слов я лихо въехал в кабинет и со всей дури врезался гипсовой ногой в рабочий стол. Со стола посыпались мелкие предметы и бумаги, а я взвыл от боли. – Так тебе и надо! – мстительно сказал Ричард. – Боже, ну сделай так, чтоб он, наконец вылечил свою ногу и я его больше не видел в этой и других больницах!.. – Лечить надо правильно, – ехидно заявил я. – Что это за метод: лечить ногу через дырочку в гипсе? – Через окошко, – поправил меня доктор. – Это моё know how! – А трёхслойный гипс от правого яйца до правого пальца ноги плюс десятисантиметровый деревянный каблук – это какое «хау»?! – Я тебе готовлю know how с гипсацией hówальника, – радостно произнёс Адабашьян и, прекратив улыбаться, спросил: – Слышь, организм, у тебя совесть есть? Ты же солидный человек, а сколотил банду из молодняка, которая ставит на уши всё отделение! – Минуточку! – запротестовал я. – Это они из меня банду сколотили! Я не исполнитель, я только мозг. Что я могу поделать, если они выстраиваются в колонну и ездят за мной, требуя какого-нибудь нового прикола? Тут почти все по три месяца валяются. Со скуки скорее можно сдохнуть, чем от болезни… – Ах, опять я забыл заказать румынский оркестр!.. А всё потому, что сегодня полдня бегал от больных из-за тебя!!! – взревел Адабашьян. – На кой хрен вы пустили слух, что с завтрашнего дня питание платное?! Какая сволочь сочинила это меню с такими ценами? «Завтрак: блюдечко манной каши, крутое яйцо и 75 граммов йогурта – 25 шекелей…» В каком ночном ресторане ты украл меню, спекулянт? – замахнулся он на меня. – Ещё раз из-за вас мне придётся разбираться с «русскими» пенсионерами – выгоню к едрене фене всю компанию! Имею полное право!.. – и произнёс весьма странное для русского уха ругательство: «Isk , vorpeszi dzez arrneti avartvats» – или что-то вроде этого. Поскольку употреблял он его довольно часто, все больные – ветераны лечения знали, что в переводе с армянского это означало: «Чтоб на тебя крыса кончила!». Выговорить это было нереально, точно записать кириллицей или латинскими буквами невозможно. Мешало отсутствие звуков, идентичных армянским, но все знали, что банальное «твою мать» для любого из армян было поздравительной открыткой в сравнении с оскорбительными намерениями этой наглой крысы. В общем-то Ричард был отличным мужиком и классным специалистом, обладал незаурядным чувством юмора и часто рассказывал шутки из своего кавээновского прошлого. Когда у него случались несколько минут свободного времени, мы могли поговорить на отвлечённые от моего лечения темы. Вот и сейчас он озабоченно сказал: – Завтра из хирургии к нам переводят этот полуживой конструктор «Лего». Сейчас все начнут шастать в отделение, чтобы поглядеть на чудо израильской медицины. Пока его собирали в хирургии, там безвылазно сидели пятеро америкосов из Гарварда. Всё ждали, когда он склеит ласты. Завтра приедут ещё пятеро из Питтсбурга, – там крутой центр трансплантации. Они тоже подозревают какой-то подвох. Никто не верит, что после тринадцати операций этот фарш ожил. – Всё, я уже мечтаю посмотреть на это чудо, – потёр я руки. – Как его зовут? – Да какой-то Гассан Абдурахман ибн Хаттаб… – раздражённо сказал доктор и начал искать документы, собирая их с пола. – Араб что ли? – Да нет, – похоже, что репатриант с Украины. Вот, нашёл: Ильдар Сайфутдинов. – А, так это из татарских запорожцев, чьих предков казаки в полон взяли. Небось украинское сало трескает за обе щеки, потому такой живучий, – озвучил я свою медицинскую гипотезу. – А что с ним произошло? – А ты разве в газетах не читал, в новостях не слышал? – Что именно? Ричард поковырялся в ящике стола и дал мне газету со статьёй. Дальнейшее излагаю своими словами. Газетный герой с корешем, оба обдолбанные в утиль, сковырнулись вместе с машиной с двадцатиметрового моста, пробив ограждение. Машина приземлилась практически перпендикулярно, превратившись в куб. Приехавшие полицейские собрались куб распиливать, потому что на вопрос ведущего «Что в чёрном ящике?» ответили: «Мы посоветовались и решили: в ящике пара-тройка трупов!..» Приз ушёл к телезрителям, потому что ящик был пустой. Ночь, движения никакого, рядом трётся всего лишь один зевака, чего- то там мычит на туземном языке, пальцем показывает на руку в форме коленвала и ноет: «Ой, бона мне, ой бона!.. Ууу, тупi мусора! Ой, ой! Тупий, ще тупіше… Я думав, що тупіше, нiж українськi менти, не буває…» Тут они смекнули, что это вроде как пострадавший, но сомневаются. Он же ростом под два метра, а значит – должен быть тоже утрамбован в куб. Но он возвышается над этим ящиком, ноет «Ой, боно, блин» и поочерёдно показывает то на свой коленвал, то в небо. Тут подъезжает амбуланс, из него выходит русскоязычный фельдшер, прислушивается и спрашивает у дылды: «Ты один в машине ехал?» – «Я вдвох їхав», – отвечает. «А где второй?» – спрашивает доктор. «Фьють, – говорит, – и нема!..» Затем попытался взмахнуть кривым крылом, но от боли отрубился. Короче, второго нашли в тридцати метрах от машины в состоянии мокрого пятна. Полиция пробовала рассчитать полёт этого беспилотника, и у них ничего не вышло. Привезли его, сделали рентген – цыплёнок табака, отбитый молотком для маринада, обычно целее. Вызвали жену, сказали: «Готовьтесь, с минуты на минуту прекратит дышать и предстанет пред татарским богом». А тут американцы, по обмену опытом. Ждали интересного случая и дождались. Наши доктора видят, что пациент хоть и без явного удовольствия, но дышит. На небесах его, как запущенный случай, тоже не сильно ждут, – это ж вам не исправительная колония. А чем чёрт не шутит? – и давай его до кучи собирать… Куча ожила и стала себя плохо вести. Первое, что из неё прозвучало: «Сонька, неси сигареты и пиво!..» Медсестра ему вежливо так говорит: «Алло, гараж! Ты что, головой ударился? На территории курить запрещено, а в реанимации так вообще как бы странно». «Та ты гонишь, – отвечает. – Чо вдруг халат нацепила? Ты кто?». «Я сестра», – отвечает. «Троюродная, штоль?..» Вглядывается и говорит: «Ну, ты поплыла… Совсем обкурилась…». Тут Ричарду позвонили, он стал разговаривать по телефону и показал мне жестом, чтобы я уматывал. Месяцем ранее Должен сказать, что если бы меня доставили в это отделение без сознания (не дай Господь!), то, придя в себя, я бы подумал, что меня по ошибке госпитализировали в дурдом. Концентрация такого количества олигофренов в одном месте с трудом походила на случайность. Это был какой-то эшелон душевнобольных, гуськом разъезжающих в своих колясках по коридорам больницы в поисках любого события. Причём совершенно неважно, какого. В палате нас было двое. Когда я увидел второго больного, то понял, что моя травма, несмотря на двадцатикилограммовый гипс – это лёгкий насморк. В кровати на спине лежала скульптура человека в классической боксёрской стойке. Расположением полностью загипсованных рук она одновременно изображала законченный «джеб» левой в голову и тромбониста с выдвинутой кулисой, у которого пионеры-вандалы отпилили тромбон. Почему-то первый вопрос, которым я себя озадачил, был таким: «Как же этот бедняга ест?». Следом я тут же спросил себя же: «Мамма-мия, а как же он делает всё остальное?..» Мои размышления были прерваны вопросом этой пионерлагерной скульптуры: «Закурить есть?». Я бы с удовольствием отдал ему всю пачку только чтобы посмотреть, как он будет это делать. Он довольно легко вскочил на единственную незагипсованную ногу, как кенгуру, которого мама в детстве уронила из сумки, подскакал к соседней палате и крикнул: – Пи́нгвин, хорош валяться, тут курево принесли!.. Из-за двери сначала показался длиннющий нос, затем колёса и только потом – упитанная туша в чёрной майке. Так, вспомнил я, «глупый пи́нгвин робко прячет тело жирное в коляске». Словно в подтверждение моей гипотезы он спросил: «Ма нишма?» – что на иврите означало: «Что слышно?». Я тут же приложил ладонь к уху и заорал: «А? Шо вы гритте?» – Он глухонемой, – объяснил Пи́нгвин моему соседу. – Не – у него такая нога! – сказал сосед, и я понял, что скучно не будет. Мы приехали на балкон, я дал птице две сигареты, он прикурил обе и начал совать одну из них в рот гипсовому боксёру. – Смотри, не перепутай, слюнявый! – строго сказал ему мой сосед. И добавил, обращаясь ко мне: – Он меня кормит из ложки, помогает писать и какать, а я за это даю ему сигареты. – Высокие отношения! – одобрил я. После обеда мы вернулись в палату, и я решил подремать. Не тут-то было! Мой сосед решил рассказать мне свою life story. Сначала я слушал вполуха, проваливаясь в послеобеденную дрёму. Но когда до меня дошёл смысл того, что этот Шехерезад рассказывает, сон с меня как рукой сняло. Я взял блокнот и начал записывать, боясь пропустить хоть слово. – А что ты пишешь? – спросил сосед. – Да ещё не знаю… Так, намётки для рассказа. Для книжки, может, сгодится, – сказал я. – И что, в книжке про меня будет? – удивился он. – Меня, кстати, Григорий зовут. Ты запиши: Петров я. Когда он закончил рассказывать, я отложил блокнот и, вздохнув, сказал: – Нормально, Григорий! Жаль только, что в книжку такое не вставишь… – Это почему? – огорчился Гриша. – Так ведь никто не поверит… Скажут: автор заврался. Такого же не бывает! – Да как же не бывает?! Вот же он я же ж!.. Рассказ номер раз, записанный со слов Шехерезада Петрова Г.И., про Г.И. Петрова и его «Ми-2» Во времена Леонида ибн Ильича, – да будет память о нём вечна, как о «докторской» за 2 рубля 20 копеек, – обретался Григорий в Учебно- тренировочном центре города Сыктывкара. В этом загадочном городе не менее загадочной АССР он пытался постичь программу обучения аварийной посадке вертолётов «Ми-2», ибо участились случаи аварий этих «Ми-2» ибн «Ми-1» вертолётов не по техническим причинам, а за счёт человечьего фактора. Одним из настораживающих этих факторов был Гриша. Проще говоря, Григория нашего отнюдь не случайно из Саратовской области отправили в этот центр: потому что вертолёт свой сажал он как-то не по-людски. То ли криво, то ли косо… И вообще создавалось впечатление, что взлетал он чаще, чем садился. Он ведь по свойствам души был классическим двоечником и вдобавок полюблял ликёр «шасси» на базе тормозной жидкости. Очевидно, по этой причине сам стал немного «тормозом». Забеспокоилось начальство, что машину дорогущую того и гляди вниз пропеллером посадит, и направило его в город Сыктывкар, дождавшись дня, когда Григорий случайно пришёл в состояние, позволяющее ему безошибочно повторить название этого города. Сейчас, возможно, будет малость скучно, но чрезвычайно познавательно. Без технических азов нам истории этой не понять. Несмотря на то, что у этого вертолёта отсутствуют крылья, он всё же может планировать в случае отказа двигателей. Думаю, в детстве многие бегали с бумажными пропеллерами на палочке с гвоздиком, которые вращались от ветра. Вот и у вертолёта предусмотрен режим авторотации, когда винт раскручивается за счёт снижения вертолёта. Раскрученный винт создаёт подъёмную силу и не даёт вертолёту упасть. Правда, чтобы это сделать, необходимы определённые навыки. Кроме того, пилот должен перевести винт в этот режим максимально быстро после останова двигателя, иначе потом будет уже поздно. Для того, собственно, Григория и направили в учебный центр, не дав даже возможности встретиться с корешем – прапорщиком со склада ГСМ, который снабжал его тормозной жидкостью. Тогда от обиды все командировочные он засадил в процессе маленького «бордельерро», устроенного им в одном из двух ресторанов Сык-тык… ну, в общем, вы поняли. Обучение экстремальному пилотированию строилось по тому же принципу, что и обучение плаванию крепостных крестьян, призванных служить матросами на царском флоте. То есть путём выбрасывания живого человека за борт. Выплывет – ай, молодца! Не выплывет – ну да и хрен с ним! Григория усаживали в кресло пилота, которое находится в кабине слева, а в правое садился инструктор, у которого были все дублирующие кнопки и рукоятки, чтобы Гриша не волновался. Х-ха! С чего бы это нашему «орлу» волноваться? Как только инструктор отключал двигатель, автоматически отключался и Гриша. Ох, не случайно республика называлась Коми, – в неё он и впадал. И так было все пять раз, пока инструктору не надоело повторять это упражнение вместо Петрова. Правда, разок Гриша не отключился, а просто закрыл глаза руками и попытался залезть под кресло, чуть не выпихнув инструктора ногами за борт. Ас Петров остался живым, но не аттестованным. С погонами лейтенанта пришлось расстаться, но с авиацией он не завязал, а каким-то таинственным образом получил лицензию и устроился пилотом «Ми-2» по грузоперевозкам. Причем практически за углом от Коми АССР – в городе Нахичевань Азербайджанской ССР. (Фу-у-у!.. Как он, бедняга всё это выговаривал?) В Нахичевани из достопримечательностей, которые интересовали Гришу, были аэропорт и портвейн «Агдам». Ходили слухи, что ещё Птолемей считал Нахичевань местом высадки Ноева ковчега, а из книги Бытия известно, что Ной, едва высадившись на сушу, первым делом посадил виноградник и вино, которое было сброжено, вылакал один. (Прощаем! Ну, не с козлами же ему было чокаться!..) Григорий лично не видал никакого ковчега, потому что после Центрального гастронома начиналась зона, свободная от портвейна, и ему там было неинтересно. Тем более такой непритязательный ценитель вин как Петров не прочувствовал никакой ассоциативной связи между словами «виноградник» и портвейн «Агдам». Традиции виноделия были утрачены с приходом исламской цивилизации. Но зато советские потомки Улугбека, Низами и Махтумкули, вдохновлённые тов. Микояном, освоили производство таких десертных вин, действия которых на мозжечок не перенёс бы сам Омар Хайям: портвейн «Далляр», «Алабашлы», «Марфтуни» и «Арпачай». Человечество тогда бы ни за что не узнало в этом шатающемся гастарбайтере великого поэта и математика. (Какая ещё геометрия-шмаметрия? Рупь семъдесят умножить на один равняется толко один бутылька портвеен!..) «Запрет вина – закон, считающийся с тем, Кем пьётся, и когда, и много ли, и с кем. Когда соблюдены все эти оговорки, Пить – признак мудрости, а не порок совсем.» © Хайям. Как видите, в число оговорок Омаром Хайямычем даже не включена оговорка о том, что «не каждое вино одинаково полезно» и даже может называться вином не от слова «виноград». На бутылке была невероятной красоты этикетка с виноградной лозой, но это был какой- то лоховской Fake. На самом деле этот портвейн делался из огрызков яблок, залитых древесным спиртом, полученным путём сухой перегонки древесных лягушек. К каждой бутылке прилагался антидот. Сейчас древнейший город Агдам, известный каждому советскому чернорабочему благодаря портвешку́ с аналогичным названием, заброшен, как Чернобыль, в результате Карабахского конфликта. Иногда Гриша покупал такой же гадостный напиток портвейн «777», который народ называл «три удара топором по печени». И вот Гриша совсем загрустил, потому что не с кем было пообщаться. Нонсенс: впервые в жизни он не смог найти постоянного собутыльника! Русских в городе было раз-два – и обчёлся: чуть более двух тысяч, включая хронических больных и младенцев с выборочно непьющими мамами. Местные жители, изрядно подпорченные советской властью, пили как- то совсем неуверенно, не по-христиански что ли, – ну вроде того, как Гриша сажал вертолёт; а выглядели, как говядина 4-го сорта: этакие булдышки, огузки и рульки (ежели кто помнит). Например, один из главных компонентов пьянки «А поговорить?» они просто игнорировали, как бесполезный… Школы пития у местных бусурман не было. Если и пили, то угрюмо и молча, не понимая, что ещё делать, если бутылку уже заждались в пункте приёма стеклотары. Опять же, порабощённые женщины востока, освобождённые советской властью в газетных изданиях и радиоточках, в основе своей продолжали сидеть дома, мыли мужьям ноги и без родственников по улицам не шлялись. Незнакомым людям никогда не улыбались и шарахались от любого вопроса. Григорий считал себя непревзойдённым пикапером, то есть специалистом, который может уговорить женщину на секс за минимально необходимое время. Его счастье, что он не успевал показывать «кино». Как опытный кинестетик он всегда во время пикапа как бы непроизвольно дотрагивался до разных частей тела окучиваемой, чтобы немного её возбудить и расположить к себе. Если бы дело дошло до «кина», то в лучшем случае Грише пришлось бы управлять вертолётом с помощью одних лишь редких зубов – ввиду потери передних конечностей. Сидя вдвоём с «Агдамом» в комнате холостяцкой общаги, они посоветовались и пришли к выводу, что в этой стране жить ужасно скучно. Большинством голосов было принято решение угнать вертолёт в какую-либо весёлую страну. Григорий знал, что весело, к примеру, в Бразилии. Однажды он был в военном госпитале городка «Шиханы 2», где лечил «гусарский насморк». Там сосед по палате дал ему задрипанный журнал «Латинская Америка», в котором этот «киномеханик» увидел, что бразильские девушки «вышивают» на карнавале практически в нижнем белье. В панораме, открывавшейся ему при нагибаниях шиханских нянечек и медсестёр, он видел, что дизайн их трикотажного нижнего белья с резинками над коленной чашечкой уступает бразильским микробикини. Зато достичь такого ядовито-лилового цвета бразильской промышленности было слабо́. В его дипломе было написано «пилот тире штурман». Два этих специалиста в его голове ни разу не встретились (мешало тире). Когда- то он слышал, что дальности полёта его «Ми-2» хватает на 580 км. До Бразилии не хватало горючего, т.к. на «Агдаме» и портвейне «777» вертолёт летать по прямой отказывался. Пришлось Южную Америку отвергнуть. Под боком был Иран, – правда, Гриша не совсем был уверен, что там весело. Зато из единственного стихотворения, которое он знал наизусть, пикапер Григорий надеялся, что там есть девушки-персиянки, причём сплошные шаганы, обожавшие стихи Есенина, а значит – и тех, кто «с севера, что ли». В беспролётном воздействии стихов на девушек его убедили незамысловатые пэтэушницы, живущие в таких дремучих местах, где это стихотворение, исполненное с завыванием настоящим лётчиком (плюс «красненькое»), располагало их к задумчивости: «Может, дать?..» Может, если бы знал Гриша, что настоящая Шаганэ была училкой, армянкой из Батума по имени Шагандухт, что означает «благочестивая», то и дунул бы в христианскую Армению вместо мусульманского Ирана. Вот в Ереване, к примеру, народ ходил смотреть на футбольную команду «Арарат», а в Тегеране – на публичные казни. Так что, может, в Иране и было по-своему весело. Это было смерть как смешно: глядеть на странных людей, которые дрыгали ногами и показывали язык, причём отнюдь не оттого, что им было весело. Совсем чуток не дотянул Гриша до исламской революции. Везучий Петров либеральным, любящим вино и женщин шахиншахом Ирана был возвращён вместе с вертолётом взад в СССР. Могу добавить только, что проявленный идиотизм и несуразица, которую нёс на допросах в КГБ Гриша, вызвали у страдающих этими же симптомами сотрудников полное сочувствие. Особенно им нравилось его объяснение, почему он не убился вместе с вертолётом, когда у него закончилось горючее. Оказывается, знания, которые Гриша получил на курсах в Сык… тык… – ну, в общем, вы поняли, – находясь в анабиозе, в критический момент всплыли и подсказали ему, как перевести вертолёт в режим ротации. Поэтому он не только не признал себя врагом народа, но даже загордился и стал требовать назад армейские погоны с повышением звания до старшего лейтенанта. Отделался он легко: отсидел всего-то шесть лет, как шпион «Моссада». Уже отсиживая срок, он узнал, что является агентом израильской разведки, хотя понятия не имел, что это за фигня такая. Копия этого приговора заменяла ему паспорт и свидетельство о лишениях, вызванных антисемитизмом в СССР. Но главным была копия обвинительного заключения, которая извещала всех любопытствующих о том, что, Гриша является израильским шпионом. Это позволило ему без всяких бюрократических проволочек получить израильское гражданство, несмотря на фамилию Петров. Рассказ номер два, записанный со слов Шехерезада Гриши, повествующий о том, что лучшие тёлки мира живут в Израиле За то время, что Гриша рассказывал мне про свою полную приключений филейную часть, мы раз десять выходили на балкон покурить, причём он показал себя настолько щедрым и радушным, что неизменно приглашал покурить вместе с нами Пингвина, и мне пришлось распечатать вторую пачку сигарет. По впечатлению от первого рассказа у меня возникло ощущение, что бывший шпион в силу своеобразности характера не мог просто так получить столь тяжелые травмы. Ранения хоть и были совместимы с жизнью, но очень её усложняли. Как оказалось, предчувствия меня не обманули. На мой вопрос, где он получил такие боевые раны, Григорий, помявшись, ответил: «Я хотел угнать корову из кибуца». Я поперхнулся дымом и, откашлявшись, спросил: – В Иран? Вообще-то ты выглядишь так, будто это корова тебя угнала! – Хорошо тебе смеяться!.. – сказал экстремал. – За неё «потянули мазу». – Кто, евреи-колхозники? – засмеялся я. – Бык Абраша, – уточнил Пи́нгвин. – Он у ихних коров главный авторитет. – А, так вы подельники… – начала доходить до меня причина их обоюдной привязанности. Я достал блокнот и поехал в палату в сопровождении несостоявшихся угонщиков слишком крупного рогатого скота. Оказалось, что речь идёт не просто о корове, которую гоняют хворостиной и считают скотиной. У израильской коровы и того грустного животного, которое когда-то погоняли хворостиной, общим является только название. Израильская корова гордо носит браслет на ноге, высокотехнологичный ошейник и приборчик у челюсти, который называется «жвачкомер». Если корову ничего не беспокоит, она жуёт не переставая. Это говорит об её хорошем душевном и физическом состоянии. Летом каждые полчаса её обливают водой из-под душа и обсушивают вентиляторами. Лучшая корова – Мириям – дала за двенадцать лет своей жизни 166 тысяч литров молока (больше 46 литров в день!) и продолжает в том же духе. Второе место занимают американские коровы с девятью-десятью тысячами литров молока в год; на третьем – Нидерланды – 8 тысяч литров в год. Посреди коровника стоит аппарат искусственной дойки, к которому коровы подходят самостоятельно в любое удобное для них время. Во время дойки они получают «вкусняшку». Большинство коров быстро научились ладить с новыми технологиями, а тех, кто так и не освоил «компьютер» (то есть не научился пользоваться роботом), отправили на выбраковку, –словом все, как у людей. Вот, к примеру, батьку Лукашенко, который заявил, что тыкать пальцем в айфоны – не президентское дело, из коровника отправили бы на выбраковку. Он же так и сказал: «Дай мне комп и скажи: найди что- нибудь! Мой семилетний пацан это сделает в течение нескольких минут, если есть такое матерное слово как вай-фай. А я – нет». Во время каждого подхода коровы робот лазерным лучом считывает расположение сосков на вымени, мягкой губкой моет корове вымя, делая одновременно массаж, и дезинфицирует его, затем надевает доильные стаканы и включает вакуумный аппарат доения. И вот к такой интеллигентной, я бы даже сказал – гламурной тёлке подваливает какой-то безработный жлоб, уровень жизни которого несопоставим с уровнем жизни на этой коровьей Рублёвке, и без всяких ухаживаний тащит её в сторону второго «шмока». Пи́нгвин запустил уже двигатель своего раздолбанного грузовичка, и только тогда начал думать о том, что корову весом около 600 кэгэ никто не обучал самостоятельно в него забираться. Правда, до этого дело и не дошло. Неизвестно, что так возбудило быка Абрашу: то ли возмущённые возгласы Мириям, то ли пары от водки «Империал», на которую перешёл Григорий потому, что её вкусовая гамма ностальгически напоминала тормозную жидкость… А может быть, Абраша хотел разжечь межнациональную, религиозную рознь и выразить свою сионистскую ненависть к необрезанному Петрову. Тем не менее он вырвался из загона с топотом, сотрясающим землю, погнался за Гришей и догнал его у самого грузовичка. Там озверевший серийный осеменитель изрядно его потоптал, надел на незаслуженные рога и забросил в кузов вместо коровы. Долго бодался бык с грузовиком, в кузове которого сам не свой от страха метался и звал на помощь Гриша. Когда Абраша устал, угомонился и нехотя оставил поле боя, появились кибуцные охранники, несущие на руках раненого Пи́нгвина. Нет, в него никто не стрелял. Просто увидев бегущего Григория и мчащегося за ним быка, пугливый Пи́нгвин, преодолевая земное притяжение своего стокилограммового тела, воспарил со страху над землёй, влетел в яму для кормов и сломал ногу. На момент описываемых событий на этих двух коровьих террористов было возбу́ждено уголовное дело. К друзьям с незавидной для них регулярностью захаживал «хокер», по-русски – следователь. Для них и для других зрителей с билетами на балкон его посещения были как «Лебединое озеро». Конечно, оба дурня знали на иврите чуть больше, чем «что слышно» и «как дела», но сознательно прикидывались шлангами типа: «Твоя моя не понимайт». Событие стало резонансным, поскольку настолько немотивированного преступления среди евреев просто не могло быть. Следак не спал ночами, его мучил вопрос: «Зачем?!!» Как каждый нормальный еврей, он ставил себя на место злоумышленников и задавал себе вопрос: «А что же я, например, с этого буду иметь?». Выходило, что «гурништ», то есть совсем ничего… Это было выше его понимания. Выведенный из себя, следак потребовал у начальства, чтобы дело передали русскоязычному следователю, но с ними была напряжёнка: у них была тьма работы с нашими кавказскими «пацанами». Каждый второй из «пацанов» ввергал израильских ментов в ступор тем, что бил себя в грудь и кричал: «Я вор!». Следователь с сочувствием говорил ему: «Ну какой ты вор? Ну украл в «супере» бутылку водки…» Бывает, мол. «Я ворр!!! – яростно кричал сын горр. – Меня все знают. Век свободы не видать!» – И, задрав майку, показывал татуировку церкви с десятком куполов, обозначающих число ходок. Вместо крестов каждый купол венчала шестиугольная Звезда Давида. Правда, при этом старались скрыть тату «скрипка со смычком», что означало «маэстро минета». Однако, терзаемый любопытством не менее следака, я расколол эту сладкую парочку. Оказалось, что нападение на ферму всё же имело мотив, вернее – мотивчик, причём совершенно дурацкий, типа «шансон». Гриша где-то познакомился с арабом, живущим на «территориях». Тот предложил ему бизнес. Грише предлагалось украсть корову из конкретного кибуца за $600. Бравый вертолётчик, услышав эту астрономическую цифру, согласился, не раздумывая, полагая, что при помощи топора сделает из коровы Венеру Милосскую, частями погрузит в пингвиний грузовичок, отвезёт мясо арабу и получит кучу денег. Араб понял, что имеет дело с полным идиотом, и объяснил, что мясо столько не стоит. Столько будет стоить живая корова «гольштинской породы». Григорий понял, что эта задача – не для слабонервных, но в уме уже успел потратить все $600; поэтому, после разговора с таким же слабоумным Пингвином, согласился. Покупатель виртуальной коровы условия себе выбил беспролётные: никакого задатка не дал и в случае чего собирался озвучивать позицию «Мой бейт с краю, ничего не знаю». Это куда ж я попал? Отделение послеоперационной реабилитации выгодно отличалось от других отделений. Во-первых, оно было спланировано с учётом того, что почти все пациенты передвигались на колясках. Поэтому все помещения были просторными, чтобы в любом месте можно было без труда развернуть коляску. Даже туалеты на выходе из палат имели двери – вертушки шириной в две коляски. Но главным преимуществом отделения был гигантский балкон, на котором разрешалось курить, тогда как курящие пациенты других отделений должны были спускаться во двор. Понятно, что с девятого этажа спуститься могли только ходячие. Те из нашего отделения, кто не верил во вред пассивного курения, тоже целыми днями торчали на балконе, потому что там было весело. Медсёстры приходили на балкон с термометрами, аппаратами для измерения давления и уровня сахара. Им это было гораздо удобнее, чем отлавливать больных поодиночке в разных местах. На следующий день, после завтрака, все «озабоченные» сидели на балконе и вяло приставали к ещё более озабоченной Нельке, которая в свои двадцать шесть лет умудрилась заработать инсульт во время драки с мамашей. Та требовала, чтобы дочкины кавалеры обновлялись хотя бы раз в неделю, а не каждый вечер. Трудность произношения членораздельных звуков не мешала ей заигрывать со всем, что движется, мужского пола и выезжать на балкон в провокационном халатике, демонстрирующем, что трусики меняются ею ежедневно. С минуты на минуту должна была появиться её мать, которая насколько возможно блюла Нелькину зашкаливающую озабоченность, а также приносила ежедневно целый тазик ещё тёплых белорусских драников. Вскоре Нелькина маманя появилась. Одной рукой она придерживала дверь, пропуская на балкон нового больного в коляске. Второй рукой она придерживала прижатую к бедру здоровенную миску. В этот момент раздался истерический Нелькин вопль и мамаша, с грохотом уронив миску, помчалась к дочке. Нелька выла, показывая пальцем на двух молодых дебилов, которые вечно ездили за мной и просили придумать «прикол». Получив взбучку от Адабашьяна, я отказался с ними сотрудничать и теперь, глядя на этот переполох, понял, что «прикол», который они сочинили без моего участия, был, мягко выражаясь, не слишком умным. Я подъехал к ним и спросил: – Признавайтесь, петросяны, что накосячили? Один из них, мотоциклист-самоубийца, наехавший на кошку, летя со скоростью 120 км/час, в отделении тотчас получил кличку «Куклачёв». Сейчас иногда пишут в титрах кино: «Во время съёмки ни одно животное не пострадало». Так это касается кошки, которая удрала. Но второе млекопитающее всё-таки пострадало, и очень прилично. – Подумаешь!.. Ну развели мы эту овцу. Она же сама хочет – аж пищит!.. У Нельки была ещё нейропатия, из-за которой она периодически начинала сильно дёргаться. Тогда маманя давала ей сразу четыре таблетки какого-то лекарства и увозила в палату. На ночь мама уезжала домой и утром рано приезжала в больницу. Вот до чего эти немирович и данченко додумались: усевшись за Нелькиной спиной и будучи уверены, что она слышит каждое слово, разыграли такой диалог: Куклачёв. Мишка, я так хочу бабу, что аж бейцы опухли! Мишка. Ой, не говори, а у меня каждую ночь поллюции… К. Что же делать? Может, вызвать путану? М. У тебя что, есть полштуки? К. Да ты очумел! Откуда?! М. Надо что-нибудь придумать. Я уже не выдерживаю! К. О, а давай женимся на Нельке! М. Вдвоём что ли? К. А почему бы и нет? – Многожёнство есть, пусть будет многомужество. М. Точно! – У тебя же загипсована верхняя половина туловища, а у меня нижняя. В этот момент Нелька испустила жуткий вопль, который всех насмерть перепугал. Я решил надавать оплеух этим двум олигофренам, но неожиданно для себя представил эту инвалидную свадьбу, начал дико хохотать и ничего не смог с собой поделать. Меня хватило только на то, чтобы корчась от смеха сказать: «Придурки, она же могла умереть!..» – От хорошего секса не умирают, – сказал Куклачёв. И в мою душу заползло подозрение, что я чего-то недопонял. Когда мамаша укатила орущую Нельку, запихивая в неё це́лую жменю таблеток, внимание народа переключилось на нового пациента нашего психо-посттравматического отделения. Гордость израильской медицины В коляске сидело чучело летучей мыши, имеющее все признаки рязанской внешности, но с хитрыми глазами азиата. Двигая глазами на манер часов с маятником, оно сказало, обращаясь к Пингвину: – Ты чо, обалдел – жрёшь с пола блинчики? На них же кило микробов. Хотя через твоё сало хрен что просочится! – Эй, чучел, курить есть? – продолжая жевать драник, спросил Пингвин. Не отвечая на вопрос, чучело безошибочно подкатило ко мне и спросило: – Две пачки «Мальборо» за пачку твоего длинного «Парламента» – пошло́? – Давай попробуем! – сказал я. В ответ он достал пачку, на которой большими буквами было написано, что Минздрав Украины снимает с себя всякую ответственность за мгновенную смерть от одной затяжки. Более мелкими буквами было написано: «Фабрика імені Клари Цеткін». Затянувшись и откашлявшись, я спросил – Этот самосад ты сам набиваешь в гильзы? По-моему, на пачке опечатка: фабрика должна называться имени Фани Каплан. – Да ты чо? Этот табак только в Донецкой области произрастает! – Хорош, – сказал я, – но без пятидесятиградусного самогона не проканает. – Не вопрос, заказывай. Моя кума гонит из чистейшего галилейского пшена. Первач кошерный, чтоб я сдох! – Кума тоже здесь? – удивился я. – Ну а где ж ей быть?! – Кума, как я понимаю, русская? – Чо вдруг? – удивился тот. – Татары мы. Тут я совсем запутался и спросил: – Кого же она крестила? – Джамильку, сына моего. Теперь он Женька. Дальше у меня сильно разболелась голова и я прекратил расследование. В этот момент любопытный Пингвин, не выдержав, что чего-то не знает, подкатил к чучелу и спросил: – Ты русский? – Кочевник я, – ответил новый пациент. Пингвин от удивления раскрыл рот и выдал: – А это чего? – Нация такая, – сказал татарин. – А, ну да, – согласилась птица. – А чего на тебе столько гипса? У тебя что? – Половая дисфункция, – на полном серьёзе сообщил татарин. – Это ж надо… – запереживал Пингвин, делая вид, что понял. – Не волнуйся, у нас Ричард – классный спец по переломам. Поставит тебя на ноги. Сопоставив факты, я понял, что имею дело с «гордостью израильской медицины», и решил, что плата размером в блок «Парламента» вполне эквивалентна интервью с ожившим летающим трупом. Оказалось, что Ильдаром его папа, родившийся и выросший в Донецке, назвал в честь и вопреки русскому языку, – так же как Эльдара Рязанова. Кум заметил: «что Эльдар, что Ильдар – оба жидовины». Прав был кум, ведь жид – это не ярлык, а имманентное состояние. Перестать быть алкашом можно, а жидом – нет. Ильдар и Соня были вместе с седьмого «Б» класса, когда гормоны их взыграли настолько, что Ильдар распечатал Соньку. Инициатором их совместного проживания, как ни странно, явились не Сонькины родители-«ботаники», а татарские родственники, решившие, что для их сына лучше девственницы ничего быть не может. Что касается Ильдара, попросившего меня называть его Илюхой, – он тоже был, так сказать, «девственником». Он ведь даже не представлял, как у других женщин расположены половые органы. За девять лет совместного проживания он даже во сне никогда не видел секса с посторонней женщиной. Точно так же вела себя и Сонечка, только кто же мог залезть в её сны, чтобы увидеть, какое кино она смотрит?.. Оказывается, Илюху к нам в отделение привезли не сразу из хирургии, а из дому, куда его с опаской отправили на «Амбулансе», боясь, что по дороге он развалится. Он-то не развалился, а вот семейная жизнь, похоже, дала глубокую трещину… Сонька давно и безуспешно боролась с зелёным змием – неразлучным илюхиным корефаном. Змий побеждал, да ещё и подсовывал кочевнику «косяки» с коноплей. Татарин уже несколько месяцев не работал, а оформлять инвалидность и всякие страховки не позволяло здоровье. В доме было пусто, сыну Женьке в школу заворачивали бутерброд с маргарином. Соня была в бешенстве: её зарплаты продавщицы косметики хватало только на оплату счетов. Кроме всего прочего у Илюхи в результате травмы произошло сексуальное расстройство. Желание у него было непреходящее, эрекция, как у гориллы, а вот достичь кульминации ему не удавалось. Соньку эти пытки, продолжавшиеся часами, выводили из себя; она стала психованной и орала на всех с утра до вечера. Вдобавок Ильдаровы друганы, один за другим приходившие его проведать, несли с собой спиртное. Сонька их гоняла, но они лезли, как тараканы из всех щелей. И тут она сказала: «Вали назад в больницу и запомни меня хорошенько! Не удивляйся, если в ближайшее время ты меня не увидишь. Я молодая, красивая женщина и заслуживаю нормальной жизни с нормальным, состоятельным мужчиной, а не с алкашом весом в тридцать три килограмма и ростом полтора метра с тюбетейкой, который нажирается и падает с моста на свои яйца. В больнице пожалуешься на свой гоголь-моголь, а то у меня всё болит от твоей суходрочки!..» Прошла неделя. Сонька не показывалась. Пришёл проведать папу Джамилька, ничего не принёс и сказал, что мама поздно приходит, а его отправляет ночевать к куме. В столовой я, Гриша, Пингвин и Илюха обычно сидели вместе. Девочки- практикантки подкатили тележку и спросили, что мы будем есть. Тут мы заметили, что татарин ещё не приехал. – Давай возьмём ему куриную грудку, он её всегда берёт, – сказал Пингвин, который всё про всех знал. Мы уже заканчивали есть, а Илюха всё не появлялся. Вдруг в столовую влетели сразу два охранника, потные и взъерошенные. Один подошёл к нам и спросил: – Сайфутдинова не видели? – Нет, а что случилось? – спросил любопытный Пингвин. – Вот его курица стынет. – Похоже, это он рулит на своей коляске по торговому центру, распевает песни, а в руках держит бутылку водки… – А откуда это известно? – спросил я. – Позвонили в больницу, чтобы сообщить: в центре города катается какой-то карлик в гипсе и орёт матерные песни. На коляске сзади написано: «Больница Дизенгоф, отделение реанимации». У нас кошмарный балаган, нам всем достанется! За ним уже послали две машины, хотят успеть его перехватить раньше полиции. На следующий день Илюха вырулил на балкон как ни в чём не бывало, только сильно помятый и ещё не до конца протрезвевший. – Всё, меня выписывают за нарушение режима… – грустно сказал он. – Как же так, тебе же ещё лечиться и лечиться?! – ужаснулся я. – Главное, что я по-прежнему не могу кончить, пожаловался татарин. Они приволакивают каждый день вакуумный доильный аппарат, но он тоже уже не выдерживает, прям как Сонька. – Ух ты, – вмешался Пингвин. Ну и везунчик ты, Илюха! Я на обходе скажу, что тоже не могу «приплыть». Илюха посмотрел на него, как на пришибленного (каковым, собственно, тот и являлся), и сказал: – Попроси, чтобы тебе онанировал ваш Гамле́т. Лично меня он возбуждает гораздо сильнее, чем эта противная докторша Виннер!.. – Ты имеешь в виду Ричарда? – радостно заулыбался Пингвин. – Да, он самый классный! – Вот сегодня на обходе будет профессор Штейн – попроси у него, чтобы Ричард тебе подрочил. После обеда к Илюхе пришёл посетитель, мужчина лет сорока, очень прилично одетый, и принёс ему блок сигарет. Они долго беседовали, затем татарин подъехал ко мне и сказал: – Познакомься: это Габи, мой начальник. Мы обменялись рукопожатиями, и Габи сказал: – Не можем дождаться, когда Ильдар наконец встанет на ноги, он нам нужен как воздух!.. Тут до меня дошло, что я ни разу не поинтересовался у Илюхи, чем он занимается. Моё воображение рисовало его с метлой, лопатой или в очереди на бирже труда. – И что, его некем заменить? – осторожно спросил я. – Ильдар – программер от Б-га! – с гордостью сказал начальник и нежно погладил его по голове. Хорошо, что я сидел в коляске, а то ненароком мог бы и грохнуться… Всё-таки окончательно поверить в это мой разум отказывался, и я спросил, щёлкнув себя по шее: – А алкоголь? Вообще-то этот жест понимали уже почти все коренные израильтяне, но, вероятно, Габи его не знал. – Ну что ты! Алгол как язык программирования уже не актуален. Мы используем PHP, JavaScript, а ещё... И он начал меня грузить по полной, очевидно, не зная, что мир состоит не только из программистов. В это время Илюху позвали на процедуры, и я решил поговорить с его начальником о проблемах, которые ожидали татарина в ближайшем будущем. – Ты знаешь, что его отправляют в пустой дом, где он будет совершенно один? Надо что-то делать, он же пропадёт. У меня есть знакомая социальная работница, очень хорошая, неравнодушная женщина. Но чтобы она им занялась, нужно содействие и помощь. Ему же надо оформлять инвалидность. Дать тебе её телефон? – Конечно! – сказал Габи. – Я этим обязательно займусь. – Тогда я ей позвоню и скажу, что дал тебе её номер. – OK! Мы обменялись телефонами, он сел в лифт и уехал. Ильдара выписали. Габи и соцработница активно взялись за дело, и вскоре на Илюхины счета начали поступать первые деньги. Поступали они из института национального страхования, с работы, где накопилась немалая сумма, и ещё из каких-то страховых компаний. Я почти каждый день говорил с ним по телефону, но разговаривать он мог только о своей Сонечке. Кума сообщила, что Сонька не живёт дома а снюхалась с каким-то мужиком лет под пятьдесят. Прошло какое-то время, и Илюха мне позвонил, чтобы рассказать о Сонечкином визите. Татарин был сильно возбуждён и находился в растерянности. Его единственная пришла и сразу, по-деловому, заявила, что он должен давать деньги на содержание ребёнка. Ильдар сказал, что будет давать ежемесячно сколько понадобится, чтобы Женька ни в чём не нуждался. Затем она спросила, сколько ежемесячно он будет получать, сделала какой-то сложный подсчёт и сказала: «За то время, что ты не работал, мне полагается такая-то сумма». И она назвала сумму, которую Илюха слышал только из уст акул Уолл-стрита в фильмах про банкиров. Еще через несколько дней он позвонил совершенно ошарашенный и сказал, что любимая опять приходила. На этот раз она заявилась с сыном и объявила, что может вернуться при условии, что он ни о чём не будет спрашивать. – Я ей сказал, что со вторых рук ничего не покупаю. А теперь она ушла и мне плохо. Посоветуй, что мне делать? Слава Б-гу, что мой жизненный опыт не разрешал мне давать советы в таких делах! И несмотря на то, что у меня было особое мнение об этой ситуации, я ему сказал: – Делай, Илюша, как сердце подскажет, и не слушай ничьих советов!.. Сонька вернулась. Ильдар перестал мне звонить, а через некоторое время его привезли в больницу с тяжёлым осложнением. Я приехал к нему в палату и застал в очень плохом состоянии. Сонька сняла со счетов все деньги и ушла, ничего не объяснив. Вечером мы, как всегда, сидели на балконе и курили. Из коридора послышались крики и топот. Пингвин помчался на своей коляске в коридор, затем снова появился и закричал: – Татарин повесился!!! У меня упало сердце, во рту стало сухо и закружилась голова. Я с трудом поехал по направлению к палате Ильдара. Ещё на подъезде к ней я услышал громкие стоны и крики. Из двери открывалась такая картина: на горизонтальной перекладине Илюшиной кровати, предназначенной для того, чтобы больной, покрытый гипсом, мог подтянуться, висела петля. Петля обвивала Илюхину шею, а сам Илюха каким-то образом помещался между гипсовыми руками угонщика вертолётов и коров Петрова в положении предположительно украденного тромбона. Григорий стоял на единственной не загипсованной ноге, поднимая тридцать пять кило татарина, орал от боли и матюгался: – Ааа! Чтоб ты сдох! Ооо! Из-за лахудры!.. Ой-ой-ой! Да я тебе пригоню стадо шлюх! Пили уже, блин, быстрее!.. Последнее пожелание было адресовано дежурным медсёстрам, которые с двух сторон скальпелями заканчивали перепиливать петлю. В коридоре навстречу мне катил Пи́нгвин. Я не удержался и дал ему подзатыльник. Edward Shteingolts Haifa/Odessa. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
