У меня обыкновенная семья и обыкновенная квартира. Хотя теща порой говорит, что такое ничтожество как я не должно жить в таких роскошных апартаментах. Может она и права, ведь я получил квартиру от своих родителей, которые верой и правдой служили народу и партии, по-моему, в городе где-то даже установлен их бронзовый бюст. Ну в общем они действительно заслужили и квартиру и горы антиквариата, которыми они ее захламляли, а я пришел на все готовенькое.

У тещи не было ничего кроме любимой дочери и квартиры в тундре, где она долгие годы строила коммунизм, поэтому она и нервничала. На ее любимой дочери я женился случайно – ей как раз не давали комнату в общежитии, а я оплакивал безвременно ушедших предков. Дочь принесла свои чемоданы ко мне и помогла мне справиться с одиночеством и пустотой. С приходом жены в мою жизнь я осознал свою незрелость и несамостоятельность. С этим можно было бороться только упорным трудом, к тому же наших доходов не хватало на продолжение моего образования. Выбора у меня не было, я бросил институт и отправился на стройку. Можно было конечно кое-что продать, но доходы от продажи папиного с маминым антиквариата были уже подсчитаны женой и должны были быть направлены на какие-то первоочередные нужды.

Мы продали отцовскую «Чайку» и купили жене мотороллер. Я был рад. На мотороллере и в мотоциклетном шлеме она походила на итальянку, а у меня была на них слабость.

Надо сказать она вообще ни в чем себе не отказывала и от сытой и довольной жизни преображалась на глазах, чему я тоже был несказанно рад.

Постепенно к нам перебралась и теща, медленно, но верно прощавшаяся с надеждой получить квартиру, как она говорила, «на большой земле». С тещей в мою квартиру пришел ремонт, что-то я делал сам, что-то теща, но она была постоянно недовольна и наняла среднеазиатских рабочих. Так проявлялась ее потребность руководить, ведь в тундре она была бригадиром маляров, окрашивавших какое-то грандиозное сооружение в течение нескольких пятилеток. Появившись в одной комнате, рабочие постепенно распространились по всей квартире, только спальню удалось отстоять усилиями жены.

Я перестал узнавать свою квартиру, где папа, усаживая меня к себе на колени рассказывал истории про отважных «барбудос», а мама готовила молодые побеги бамбука «по-вьетнамски», чему обучила ее супруга вьетнамского министра внутренних дел.

Я стал задерживаться по вечерам, выпивая пиво с друзьями и порой украдкой плакал во дворе, глядя на окна своей квартиры, где я был когда-то счастлив и беззаботен. К тому же я запутался в своей жизни и был в отчаянии. Жизнь казалась мне какой-то нелепой шумной вечеринкой, где все знакомы и пьяны, а я зашел туда чужой и трезвый. Я был уверен, что все, что происходит вокруг меня, зачем то обманывает меня и скрывает свою истинную суть, и стоит мне только отвернуться, оно снимает маску и становится самим собой. Не раз, неожиданно оборачиваясь, я успевал ухватить взглядом очертания неведомого чудовища, мгновенно растворяющегося в воздухе.

«А не изменяет ли тебе Зинка?» - спросил меня внутренний голос и сидевший напротив пьяница и дебошир прораб Сократыч.

Я решил разгадать все тайны, посоветовался с кем нужно и обзавелся микровидеокамерами. Поставил их во всех комнатах, не забыл про ванную и туалет.

«Вечером, посмотрим, чего тут происходит» - подумал я, и ехидно улыбнувшись теще, весело побежал на стройку.

В общем то я доверял и жене и теще и среднеазиатским рабочим, но почему то мне хотелось посмотреть на них всех со стороны, как бы не своими глазами. Даже была такая мысль, что при мне они стесняются быть такими, какие они есть – берегут мою нежную психику, ведь я был для них парниковым ребенком махровых аппаратчиков.

Вечерний просмотр я начал с камеры, установленной в спальне. Ну, тут все было тихо и безмятежно, и большую часть съемки я прокрутил не глядя. Однако, где-то ближе к концу в кадре замелькали какие-то бледные фигуры. Это, конечно же, была жена и ее любовник. Любовником был один наш общий знакомый, активно скупавший у нас антиквариат, не молодой уже человек, что меня как-то задело. Потом я вспомнил, что он человек творческий, писатель или критик, и, может быть, жена с ним сошлась не по любви, а так, ради карьеры… «Может она что-нибудь пишет и хочет войти в какой-нибудь писательский кружок, а там у них вроде как такса за вход…» – подумал я.

Ну в принципе я не расстроился… Можно было догадаться. И теща говорила, что я не достоин ее дочери, и было у нас с ней последний раз не помню когда… «Ладно, ничего страшного. Надо только сохранить компромат» – подумал я, нажимая не на ту кнопку. – «Черт!» Улика была потеряна и я от досады закусил губу. «Ну ничего, завтра небось опять будет с кем-нибудь кувыркаться»

Внезапно на меня накатила какая-то тоска, остальные записи я смотреть не стал, а вместо этого незаметно засунул голову в холодильник и опорожнил там полбутылки. водки. «Ну куда опять грязный!» - заворчала жена, когда я шмыгнул под одеяло, - «сегодня только свежее постелила, марш в душ!»

На завтра я весь день думал об измене жены. Раньше бы и в голову не пришло, что это может так меня обеспокоить. Кладу ли раствор, мешаю ли бетон все мысли об одном. Кое-как дождался вечера, чтоб проверить записи. Но на этот раз ничего не было. Только теща повалялась на нашей койке с одним из своих подчиненных иностранцев, что тоже, конечно, отвратительно, но я закрыл на это глаза. Потом посмотрел про среднеазиатских рабочих – они почти весь день молились, готовили плов и переставляли из одной комнаты в другую стремянку, банки с красками и другие реквизиты. Вроде бы все выглядело вполне безобидно, но что-то в их поведении было не так. Мне показалось, что они что-то замышляют. С такими бородами, пожалуй, трудно не замышлять чего-нибудь.

На следующий день опять не получилось уличить жену, и я занервничал. «Ну не привиделось же мне», – подумал я, – «или одумалась?»

А еще через день прихожу с работы, а к нам заглянул этот старый пень. Сидел пил чай из папиной любимой чашки и сделал вид, что очень рад меня видеть. Я тоже был рад, и мигом, делая вид, что задержался по большой нужде, просмотрел в туалете записи. Опять было пусто. Но это уже походило на какой-то обман – они вполне могли заменить в камере файл и теперь нагло надо мной подсмеиваться. Я взмок от досады и волнения и вышел из туалета.

– Ну вот, что, – сказал я нервно, даже как то пискнул, а не сказал, и в руке у меня блеснул папин наградной маузер, – ты можешь читателей своих водить вокруг пальца, старый козел.

Козел попятился, вставая и перевернулся вместе с креслом. Что и говорить, он был довольно пожилой измотанный непосильным творческим ремеслом человек и ему было трудно потом встать, особенно после того как я пару раз пнул его аморфное тело.

Жена завизжала, и я на всякий случай приставил ей к виску ствол.

– Мозги вышибу, а маме потом убирать. – усовестил я ее.

И как-то неожиданно миролюбиво добавил:

– Отправляйтесь в спальню.

Им ничего не оставалось. Они стали покорны как Адам и Ева пред лицом Господа и я заставил их раздеться.

– А теперь повторяйте, чего вы тут вытворяли на днях.

– По-моему вышло какое-то недоразумение… – проговорил дежурную фразу писатель. Видно было, что он не особо расположен повторять свои проделки, он даже как-то с укором посмотрел на меня, намекая на то, что человек он не молодой, порастративший по юности пыл в беспрерывных оргиях и нынче думающий исключительно о душе и внуках.

– Ну помоги ему тогда что ли, – я подтолкнул к нему жену, – видишь человек уже не донжуановского возраста.

– Ты чего? – жена напустила на себя такой потерянный вид, как будто она после этого сойдет с ума, покончит с собой или пойдет работать по профессии и будет до последнего дня исследовать каких-нибудь инфузорий в лаборатории, - ты делаешь сейчас ужасную ошибку…

– Приступайте, не стесняйтесь, – сказал я, наводя на них камеру, – только время теряем.

Жена долго еще бубнила что-то про то, что я сумасшедший и она ничего не понимает, писатель стращал меня какими-то своими бессмертными покровителями, но природа брала свое, и я добился желаемой картинки в кадре.

– Что писатель, небось, все попробовал в жизни, – ерничал я, – а вот под дулом пистолета еще не трахался.

Писатель был утомлен и на лице его было написано что-то вроде:

«Ах оставьте…»

– Ладно, хватит, - сжалился я, – я же не требую от тебя, чтоб ты надорвался на моей жене, исполняя мои обязанности.

Зрелище это было отвратительное, но мне действительно полегчало – я же ведь не на шутку засомневался в том, что видел это раньше. Теперь я был совершенно спокоен за свой рассудок.

– Ну все, всем спасибо! – улыбнулся я им, – теперь прошу всех обратно в гостиную докушать чай.

 

14 октября 2009 г.