За необъятным столом неизвестных пород дерева, со столешницей тёмного стекла, застыло в неудобной позе тело Льва Углеродовича Порыкаева, директора известной издательской фирмы «Чёрная дверь». Но, несмотря на неудобную позу, и то, что данное повествование в начале своём обозначено как детективное, Лев Углеродович трупом не был, как можно было бы предположить с первого взгляда. Его душа, по воле его же мысли лишь временно рассталась с телом и порхала вокруг последней строки, пятой строфы, седьмой главы третьей части некоего стихотворного опуса под названием «О метаморфозах качества любви». Именно эта, нерождённая, ещё не вымоленная у музы строка, китайской стеной встала между благородным седеющим виском Льва Углеродовича и маленьким пистолетом во втором снизу ящике стола со столешницей тёмного стекла. Она, единственная, несуразная, никак не хотящая влезть в размер стиха строка, задерживала его на этой несовершенной, и потому грешной земле. Дело в том, что «Чёрная дверь» терпела финансовый крах.

Заместитель Порыкаева, Володырев, холёный молодой человек, лет тридцати пяти в безукоризненной тройке, стоял в непосредственной близости от безжизненного тела, и, глядя в небольшое окно на осеннюю столицу, курил тонкую бразильскую сигару. Затягиваясь, время от времени сказочным по красоте жестом, он выпускал изо рта облачко дыма, по форме напоминающее знак вопроса. Докурив сигару ровно до половины, он безжалостно смял её в позолоченной директорской пепельнице тонкими наманикюренными пальцами. Изумруд на мизинце сверкнул, как свет в конце тоннеля. Точёный профиль заместителя в поле зрения отсутствующего Льва Углеродовича сменился не менее точёным фасом. Заместитель нарушил неврастеническое молчание.

- Алтарь литературы требует свежей крови. Нас спасёт только смерть!

- Я не могу погубить дело всей своей жизни! – не без некорого пафоса, но, всё ещё пребывая в сомнамбулическом состоянии, пролепетал Порыкаев.

- Нет, Лев Углеродович, вашу кровь, при испорченной селезёнке, свежей, не назовёшь. Для жертвоприношения, смею вас уверить, она не подходит. Я имел в виду кого нибудь из наших авторов. Правильно выбранный и удачно отправленный на тот свет автор, обеспечит нам возрастание продаж и заодно увеличит свои тиражи. Потом мы выпустим полное собрание его сочинений. Какой нибудь «преданный друг» накропает проникновенные воспоминания. Учредим премию его имени. Может даже получим разрешение назвать его именем улицу. Не в центре, конечно. А так, подальше, но возле метро. Так что всё будет справедливо. Ему Слава, а нам всего лишь презренный металл. Я ему просто заранее завидую.

- Боги мои, боги! Володырев, мальчик мой, вам, как моему заместителю я очень рекомендую между теннисным кортом и массажистом почитать словарь русского языка. А то вы всё путаете. Мы терпим финансовый, поймите, дружочек, финансовый, а не моральный крах!

- Скажите, что делает шатающаяся от голода мать, когда её бедный ребёнок умирает от голода? Вскрывает себе вены и даёт ему пить!

- Фу, Володырев, что потом вырастет из этого кровососа? Зарабатывать на смерти непорядочно, более того, негуманно.

- Зря, дорогой шеф, смерть – лучшая реклама. И если вы такой гуманный, стреляйтесь сами. Я поскребу по сусекам и организую вам шикарнейшие похороны.

Порыкаев выпрямился в своём кожаном кресле.

- Я не могу уйти со сцены жизни, не закончив свою поэму, не доведя до конца это главное дело моей жизни.

- Вы пишите поэму?!

- Это пока тайна. Но когда она будет издана, мир перевернётся. Изменится само представление о любви, да и о дружбе тоже…в частности…

- Так, и на какие шиши вы собираетесь это издавать? Мы с вами практически нищие. Продадите пепельницу? Но это не Фаберже, смею вас уверить, вас обманули. И много за неё не дадут. И за стол тоже, вы ведь не Хемингуэй.

Голова Льва Углеродовича поникла как не политый с утра тюльпан. Поэма, его незаконная дочь от прекрасной и гордой музы, взятой силой, должна быть погребена в собственной колыбели, то бишь рукописи. И никогда не примерить ей подвенечного наряда первого издания! Не обрести своего суженного читателя! Тогда лучше смерть!

- Кого вы наметили в покойники?

Володырев оживился, переставил антикварное кресло восемнадцатого века с перламутровыми инкрустациями поближе к столу. Уселся на него, что категорически ему запрещалось и перед носом шефа розовую бумажку.

- Вот список, гений на гении. Пять человек, выбирайте сами, Лев Углеродович.

Порыкаев пробежал глазами по фамилиям и нахмурился.

- Со Львовым вы играете в теннис и постоянно ему проигрываете. Сестров увёл у вас любовницу, если не ошибаюсь. А Митеньку Кирова за что? За то, что на той вечеринке, он подложил на ваш стул кусок шоколадного торта? Помню, на вас был тогда изумительный костюм цвета сливок. Мир с вами, дружочек, разве можно на Митеньку обижаться. Он ведь у нас единственный сатирик. Курослепова и Недотягова. Ну не знаю, чем вам не угодила пара безобидных лесбиянок.

- Лев Углеродович, они ведь позорят род человеческий!

- Нет, друг мой, это не имена, это просто фамилии. Назовите мне Имя! Имя! Достойное нашей светлой цели. Вот, например, Брюхатов. Брю-хатов! Слышите, как звучит? И не видится ли вам при этом погост, село, русские хаты с дымком над черепичными крышами. Робкая зелень ранней весны и мельница на холме.

- Мельницы это в Голландии.

- Всё равно, дружочек, представляете какой поднимется шум когда он того…Красавица вдова по телевизору…Нежнейшая Серафима с заплаканными фиалковыми глазами и растрепавшимися льняными кудрями.

- Которой вы и посвятите свою поэму!

- Володырев, вы смотрите на проблему не с того конца. Ну, ладно, чёрт с ним, с Брюхатовым. Пусть живёт. Всё равно он литературный труп. Его последние книги читать тошно. Его как автора не реанимирует даже смерть! Предлагайте вы!

- Кикиндов, он мэтр. У него куча книг, а народ наш ужастики любит.

- нет, Кикиндов не подходит. Бум на него прошёл год назад. Он уже не интересен, все газеты уже написали о нём по два раза. Каждый ребёнок знает, что перед сном он обязательно заглядывает под кровать, не притаились ли там гномики-убийцы. Избегает пользоваться унитазом, так как после «Голубчика» боится, что из канализации вынырнет нечто и цапнет его за чувствительную часть тела. И продукты ему носит сестра, а он в корзинке подтягивает их на шестой этаж, что бы не открывать дверь, в которую могут ворваться бандиты и убийцы. Кроме того, в завещании он обговаривает как обязательное условие обследование своего тела на предмет удушения и прочего насилия. И там же, в завещании прилагается список лиц, которые могут быть заинтересованы в его смерти. Я думаю, мы с вами там, на четвёртом и пятом месте после сестры, её мужа и сына. Смерть Кикиндова невозможна. Лучше не трогать этого премудрого пескаря.

- Ну, тогда Голюков.

- Голюков? Алкоголик. Одинок. О нём некому будет писать мемуары. Смерти столь бесцветной личности никто не заметит.

- Суроб?

- Суроб? Увольте, Володырев, с ним ангина по одной тропинке опасается ходить, не то что смерть. Солдафонские шуточки, а большинство наших читателей – женщины. «Лучше быть живым жеребцом, чем живым пророком» - его слова. А что если Хмуряев?

- А-а, дорогой шеф, значит, вас тоже достали сексменьшинства?

- А по-моему неплохой вариант. Он читаем, и вообще в траурной рамке будет смотреться весьма, и весьма…Он молод, симпатичен, его смерть вызовет искренний интерес. Откровения гей-тусовки, это, знаете ли, впечатляет обывателя. С его последним романом из жизни казармы, о расквартированной в тундре погранчасти, мы сделаем из него национального героя. Женщины будут рыдать на его могиле. Если он, конечно, ещё не умер от СПИДа. Что-то я не видел его месяца три.

-Значит решено. Хмуряев.

- Хотя, послушайте, дружочек, а делать из, простите, педика, национального героя, это не слишком э…?

- Вы сами предложили. На Хмуряева я согласен. Но нам всё равно надо запастись запасным вариантом.

- Володырев, мальчик мой, вы же закончили Литинститут. Что значит «Запасёмся запасным»? Я такого русского языка не понимаю.

- А язык арабских цифр вы понимаете? Если через месяц мы не отдадим банку кредит, нам крышка!

Володырев поколдовал над клавиатурой компьютера на боковом столике.

- Вот, Агата Семёновна Тороплипушкина. Бывшая фотомодель. Творит под псевдонимом «Астарта Целебес». Куча друзей и поклонников. Каждый наверняка захочет вспомнить, о чём нибудь, связывающем его с Астартой. Это будет непрекращающаяся реклама.

На этом с теоретической частью проекта было покончено. На следующий день было решено приступать к практической. С Хмуряевым, как выразился Володырев «дело обломилось». Он уехал собирать материал о жизни «зеков» на Колыме. Короче, в данный момент находился вне досягаемости «Чёрной двери».

Порыкаев вызвал Агату Тороплипушкину, она же Астарта Целебес для решения срочного вопроса с обложкой её новой книги. По ходу дела героиня то и дело меняла линзы на глазах, и была то кареглазой, то голубоглазой. Художник, плохо разобравшись в этом тонком вопросе, нарисовал не женщину, а просто кошку с зелёными, как доллары глазами. В ходе беседы с длинноногой авторшей Лев Углеродович очень удачно пролил ей на костюмчик от Тома Клайма чашку кофе. В ходе околоюбочной суеты появился галантный Володырев, и великодушно предложив даме свой пиджак вместо халата, проводил её до ближайшего крана с водой. Порыкаеву оставалось только достать из её сумки портфеля ключи и сделать с них отпечатки на пластилине. Всё это напоминало ему вздорную детскую игру. Дубликаты были готовы на следующий день. Прихватив на всякий случай пистолет, и взяв такси, шеф и его заместитель подъехали к дому Астарты Целебес. С самого начала Порыкаев был против совместного похода, уверяя Володырева, что тот отлично справится один, воспользовавшись своим природным обаянием и войдя в доверие к искомой личности. Но Володырев отказался от чести быть единственно ответственным за смерть известной романистки.

Вдвоём они поднялись на двенадцатый этаж и позвонили. Вернее, Порыкаев делал вид, что звонит, тем временем заслоняя от соседского глазка Володырева, отмыкающего дверь. Квартира была пуста, как и ожидалось. Володырев надел перчатки и вытащил из кармана пузырёк. Осторожно вытряхнул из него два белых кристалла. Порыкаев взял кристаллы и переложил их в солонку. Всё, миссия была закончена. Следовало побыть в квартире какое то время, что бы сымитировать полноценный визит. Любопытный Порыкаев зашёл в комнату и наклонился над листом, воткнутым в пишущую машинку. И прочитал отпечатанный текст: «Я к миру иду, а он от меня бежит. Выше головы не прыгнешь. Я не состоялась ни как любовница, ни как писательница. Прошу в моей смерти никого не винить. И тела моего не искать. Агата Тороплипушкина. (Астарта Целебес).

Порыкаев подпрыгнул на месте. «Она покончила с собой!», - свистящим шепотом сообщил он Володыреву, флегматично прислонившемуся в входной двери.

- А где же тело?

- Она просит его не искать!

- Кого «его»?

- Кадавр, простите, тело!

- А это не глава из книги?

- Да нет, не похоже. Очень коряво написано. И подпись есть. Целых две.

- Что же нам теперь делать.

Порыкаев не без удовольствия заметил, что его зам в замешательстве.

- Дружочек, нам крупно повезло! Надо срочно освободить солонку от цианида! А сам подумал: «Глаза у него как у бенгальского тигра упустившего полярного зайца».

На кухне Володырев аккуратно высыпал соль в раковину.

- Где у неё соль, надо насыпать в солонку новую.

Пачка соли оказалась с браком. Одинаковое количество соли попало и в солонку и на пол. Но окрылённые надеждой, они этого не заметили. Как не заметили, что на рассыпанной соли осталось два чётких следа. Один от «ленвестовских» башмаков с дырочками, другой от французских остроносых туфель, сшитых на заказ. Они прожили день счастливыми. Им не пришлось никого убивать. Тело романистки так и не было найдено. Её загадочная смерть вызвала множество толков. Каждая «Жёлтая» газета считала своим долгом выдвинуть свою версию её таинственной гибели. Смерть действительно оказалась отличной рекламой. Тиражи множились, как мушки-дрозофиллы.

«Чёрная дверь» теперь не колыхалась от каждого финансового сквозняка, а была надёжно заперта на золотой ключ. Порыкаев присматривал вторую пепельницу от Фаберже. Но однажды двое ужасно вежливых молодых людей встретили его на улице и бережно, словно потерявшегося ребёнка усадили в чёрную машину и увезли в одном им известном направлении. Порыкаев и Володырев были одновременно арестованы по подозрению в убийстве Астарты Целебес. По описанию соседки были составлены фотоработы двух респектабельных мужчин, выходивших в день исчезновения из подъезда пропавшей Астарты. Сыграл свою роль в истории след на соли. Поскольку оба деятеля не могли объяснить, что они делали в квартире писательницы, внутренние органы были непреклонны. Их подопечным детективщикам, среди которых было немало бывших служителей Фемиды, удалось только облегчить их участь, но не более. Питание три раза в день доставлялось из ресторана.

Для Володырева самым большим испытанием оказались носки Льва Углеродовича, которые тот упорно не хотел стирать. Однажды в книге, которую ему передали, Володырев наткнулся на записку следующего содержания: «Когда я выхожу из дома, я всегда оставляю предсмертную записку. Не хочу, что бы судили невинного водителя, если я по рассеянности попаду под трамвай».

Бумага, очевидно пропитанная каким то химсоставом, истлела у него в руках. В тот день погрустневший красавец заместитель в разговоры упорно не вступал, и от принятия пищи отказывался. Ночью он вскрыл вены, заточенной пряжкой от французских туфель, сшитых на заказ. Утром Порыкаев нашел его тело в неэстетичной бурой луже и записку: «Меня доконали две вещи: вонь от ваших носков, Лев Углеродович, и то, что эта дура жива и разбогатела».

«Жил и умер красиво»,- не без зависти подумал Порыкаев, и, чувствуя, что должен что то произнести для истории, но не найдя своих слов сказал: «безумный, безумный, безумный мир!» И присовокупил орт себя: «Ну как тут не сойти с ума, кругом одни маньяки!»

Через три недели, его, как то внезапно начавшего дряхлеть, выпустили из тюрьмы. Дело закрыли вследствие отсутствия состава преступления. Астарта Целебес нашлась в Южной Америке.