У меня есть дед. Он очень любит поговорить. Особенно про свою молодость и, конечно, про то, как он воевал на фронте. А так как дед журналист, то рассказывать он может бесконечно долго с разными вступления, отступлениями, пояснениями…. Уф!

Нет, ничего сказать не могу. Дед у меня классный! Он умеет и пошутить и…. Да что там! Он английский язык лучше меня знает! Хотя я, словно дятел, его долблю уже не один год. Толку мало. Продвинутый у меня дед. Я его очень люблю, а он на меня обижается. Говорит, у него соседская кошка чаще бывает, чем я. А что поделать? По семь уроков каждый день, раз! Секция по бадминтону, два! Уроки сделать, три! И, конечно, друзья. Нужно же нам когда-нибудь общаться?

Деда часто приглашают в соседнюю школу на разные классные часы и мероприятия. Его там любят. Ещё бы! Как начнёт рассказывать о том, что зубами держал «стальной нерв» телефонного кабеля, который оборвался от осколка снаряда, а в этот момент сам Жуков командовал боем, мурашки по коже! Дед тогда очень боялся, что его убьют. Вокруг свистят пули, рвутся снаряды! А он лежит и думает: "Если меня убьют, наши пропустят момент атаки и вовремя не откроют огонь артиллерийские батареи". Не о том думал, что больше никогда домой не вернётся, а о том, что подведет товарищей! После этого боя, дед, получил свою первую боевую награду – медаль «За мужество».

Когда я был совсем маленький и плохо что понимал, но очень любил сидеть вместе с взрослыми за одним столом, много таких повествований слышал. Но если меня попросить пересказать, то вспомнить их не смогу, осталось только ощущение страха, пережитое дедом и тревога, которые с этими рассказами глубоко засели в моей памяти.

Представьте себе ровное, как ладонь поле. Ни деревца, ни кустика. Только траншеи, да минные поля. В окопах и блиндажах укрылись стрелки, и когда нет боя, они могут вздремнуть часок другой, пообедать, даже одежду заштопать. Только связисты не знают отдыха. Они налаживают связь перед боем, во время боя, после боя! Только вернулся с поля, восстановил связь, прилёг в тишине, а тут огневой налёт! И как замирает сердце связиста, когда звучит команда:

- Связи нет. На линию!

Я вот всегда думал, какую силу воли нужно иметь, чтобы заставить себя выпрыгнуть из траншеи на, это самое, гладкое поле под обстрел врага? Я бы за каждый такой выход, медаль давал! Ведь он может оказаться последним!

Все рассказы своего деда я услышал случайно, за праздничным столом или когда к нему приходили друзья, а я крутился в комнате со своими игрушками. Но однажды, 9 мая, когда мы всей семьёй вернулись домой после праздничного фейерверка, вместо вечерней сказки, он посадил нас с сестрой напротив себя на диван и, прищурив левый глаз, наклонившись близко, начал рассказывать:

- В этом бою порывы на линии были уже семнадцатый раз. Мы, связисты, снова и снова возвращались под пули. Ползёшь и прямо кожей чувствуешь, что к тебе уж наверняка присматривается вражеский пулемётчик. Каждая мышца, каждая клетка тела напрягается до крайности. Мысленно представляешь, как фашист разворачивает свой МГ, прицеливается, сейчас нажмёт на гашетку…..

Дед начал говорить шепотом, а закончил в полный голос и мы с сестрой вжали головы в шеи, как будто эти пули предназначались для нас.

- А потом вскакиваешь, - продолжал дед, - делаешь три-четыре прыжка и буквально «рыбкой» ныряешь в первую попавшуюся канаву или воронку! Спасение! Но задерживаться нельзя. Прорыв на линии. И снова вперёд! Грудью припадая к земле, в кровь раздирая ладони и колени об острые камни, ползёшь с катушкой на спине. Метр за метром разматываешь кабель. Медленно! Ох, как медленно! Нарастающий гуд! Фашистские самолёты!

А мы с сестрой поджимаем колени к подбородкам, я не выдерживаю и кричу:

- Дед! Быстрее! Быстрее же, дед!

Дедушка смеётся и говорит, что быстрее нельзя, тотчас попадёшь под минометный огонь.

Пехота ушла вперёд. Волоча тяжёлую катушку дед прыгнул в траншею. Вдруг что-то мелькнуло на солнце. Он инстинктивно пригнулся и упёрся лбом в холодный бок окопа. Тотчас раздался сильный взрыв. На бруствере разорвалась граната. Ещё чуть-чуть и она бы упала рядом с его ногами! Дед замер. Ждёт вторую гранату, но её нет. Тогда он медленно идёт вперёд. Ноги дрожат. Осторожно выглядывает из-за колена окопа.… На дне траншеи, вытянувшись во весь рост лежит немецкий солдат. Немец смотрит на деда не мигая, но страха в глазах нет. Дед поднимает автомат и … не может стрелять! Сзади идут санитары. Он машет им рукой и помогает уложить раненого в запряжённую собакой лодку-ледянку. Немец смотрит на деда и бормочет: «Камрад, камрад». По его щекам текут слёзы.

Я никак понять не мог, почему он его не убил! Но дед тогда сказал, что я ещё маленький, подросту и пойму.

Когда дед ушёл на фронт он был меня старше всего на четыре года! Эта мысль меня догнала совершенно неожиданно! Интересно спросить, как он запомнил свой первый бой?

Телефонный звонок. Это бабушка. Дедушки больше нет….

Я стою возле телефона и мысленно провожаю бегущий от него кабель. Вперёд, вперёд. Он бежит по нашему дому, по нашей улице, всё дальше и дальше. Мой взгляд спешит за ним и не может остановиться. Всё мелькает справа и слева.

«Деда больше нет. Деда больше нет», - стучит в голове.

Я возвращаюсь в комнату. Как-то пусто в душе. Мне совершенно нечего делать и время остановилось. То самое время, которого никогда не хватало…. Я подхожу к книжному стеллажу и выбираю сборники рассказов, в которых публиковался мой дед. Их оказывается много. Я их никогда не читал. Открываю …. «Мне было тогда восемнадцать»:

«Мне не приходилось подбивать немецкие танки. Доты я тоже не штурмовал. Мы связисты, шли за пехотой. Может, нас поэтому и называли «армейской интеллигенцией»». Теперь никто кроме этих рассказов не сможет рассказать мне о тебе.

У меня больше нет деда….