Что хочет автор. Литературные конкурсы

Соседский мальчик принёс домой тетрадку, которую подобрал на подоконнике школьного туалета. Обыкновенную светлосалатового цвета двенадцатилистовую тетрадку в клетку. Он долго держал её в тайне, не показывал отцу, хотя не боялся его и не особенно заботился о том, что тот секрет раскроет. Не показывал мальчик тетрадку и товарищам...

Когда парнишка первый раз раскрыл тетрадь, его позабавил рисованный шариковой ручкой фашистский флаг, свесившийся с крыши рубленной избы, и немец, справляющий за её углом малую нужду. Другой рисунок был «натуралистичнее» - однополчане фашиста (один ножом, другой вилкой) ковыряли ставшим вдруг огромным пенис солдата. Они ухмылялись и что-то шизоидное было в их ухмылке.

Мальчика в детстве пугали неким монстром по имени «Бэ-мэ». Если он капризничал, проявлял неповиновение, кто-нибудь из взрослых стучал незаметно по какому-нибудь предмету и, принимал испуганный вид. «Кушай кашу! Это Бэ-мэ пришёл. Он охотится за непослушными мальчиками!»…

И вот в свои десять лет он, наконец-то, увидел этого монстра в тетрадке. Огромного роста волосатое существо, исходящее похотливой слюной, (даже язык высунул) своими волосатыми клешнями пытающееся обнять стайку кучерявых голеньких младенчиков... Он снова и снова в тайне от всех рассматривал это чудовище. Каждый раз его охватывал жуткий страх, он бледнел.Иногда мальчик задерживался у подоконника школьного туалета. Как будто ждал кого-то.

Однажды его "застукал" отец.Он отнял у ребёнка тетрадь. «Кто это нарисовал?» – спросил он. Мальчик молчал. Его бледность пугала родителя. Он позвал мать, что-то шепнул ей на ухо.

На следующий день отец отнёс тетрадку директору школу. Они вполголоса обсуждали содержимое тетрадки, и потом директор порвал её. С того дня у туалета дежурил кто-нибудь из старшеклассников. «К параше приставили!» – острила над каждым очередным дежурным ребятня.

Володя болел, очень серьёзно болел. Мать, пока она была жива, присматривала за ним. Потом она умерла. В это время Володя в очередной пребывал в больнице. Врачи не знали, как сообщить ему скорбную весть. Он был очень привязан к ней и в ожидании часами простаивал у зарешёченного окна. Она приносила ему книги, ученические тетради, шариковые ручки. Сын что-то чиркал в тетрадках. Мать беспокоило, что он почти ничего не ел и сильно похудел. «Володечка, я принесла тебе свежих булочек, - каждый раз приговаривала она. Эти булочки женщина покупала у входа на территорию больницы. Они приятно пахли, и пока она шла по дороге к корпусу, «в отдел психозов», куда помещали Володю, она успевала съесть один из трёх пышных тёплых хлебцев. Она сильно голодала. Приносила она с собой и что-нибудь из одежды. Тщательно расчёсывала его светлую шевелюру. Поэтому Володя всегда выглядел чистеньким и прибранным - астенического телосложения мужчина-мальчик, с печальной поволокой на глазах... Известие он принял спокойно. Когда санитар вёл его к врачу, он на ходу чиркал что-то в тетрадке. Делал тоже самое, когда его выводили из кабинета врача.

Он писал себе: «Наверное, ты обращал внимание, как малое дитя своими ещё неловкими пальчиками (указательным и большим) пытается подобрать пёрышко, выпроставшееся из перины. Вокруг много крупных предметов, но малыш прибегает к тонкому и целенаправленному действию, проявляя при этом упорство, оставаясь при этом совершенно спокойным. В такие минуты лицо малыша бывает интеллектуальным, как у шахматиста, обдумывающего ход».

Громила-санитар смотрел на него с усмешкой, дескать, совсем дурак – наверное, псих-поэт.

Ночью Володя долго сидел в постели и писал в тетрадке. Он не обращал внимание, когда начал вопить и биться в бреду больной в дальнем конце палаты, рассчитанной на 16 человек.

Он писал: «Сад Рёандзи создан для созерцания. Меняя место, откуда ты созерцаешь этот сад камней, ты видишь новые сути. Ты закрепляешь в себе новое содержание, почерпнутое из меняющегося соотношения камней сада, имеющих своё имя и смысл. Один из них всегда исчезает. Напоследок окидываешь взором всю площадку (этот сад площадью всего 10х12 м) и вбираешь все его элементы в одно целое, всегда новое».

III

Однажды в мужской компании обсуждали немецкий (тогда западногерманский) фильм. Развлекала невинность тех, кто его поставил, и тех, кто подверг сей «шедевр» уничтожающей критике. Герой фильма - эксцентричный миллионер. Его одолевала привычка – нагнётся кто-нибудь, а тут правая нога начинала дрожать. Это чтобы ею поддать кому-нибудь под зад. Неважно чей. Эту манеру «капиталиста» советский критик назвал отвратительной. Для нас же она стала поводом для фантазий – заходите в кабинет и застаёте элегантную девицу, она нагнулась, чтобы достать из нижнего ящика стола бумагу. Тут неожиданно повёл себя наш коллега Герман. Он призвал нас быть профессионалами. Последовало: «Строим шкалу порядка!». Потом он быстро встал со стула и подскочил к доске.

- Первая ступень шкалы: «Я бы ничего не заметил».

- Ты-то! Знаем змия!

- Что на второй ступени?

- Я бы ущипнул... – крикнул Бено, другой наш коллега.

- Не так сразу. Шкала строится по мере накопления признака, постепенно.

Произошла заминка. Стали всерьёз обсуждать структуру шкалы – где исчерпывает себя психологический ряд, где он переходит в поведенческий.

- Вторая ступень: «Я бы отвел глаза».

- Третья ступень...

- Я бы поступил как тот самый миллионер, шутки ради.

- Четвертая ступень. Давайте, давайте, по мере испорченности!

- Я бы невзначай провел рукой.

- Теперь твоя очередь, Бено! – воскликнул Герман. Он чувствовал себя премьером. В руках мел, глаза горят.

- Именно так и поступил бы! – ответил «нетерпеливый» Бено.

- Шестая ступень! – торжественно объявил ведущий.

В этот момент в кабинет зашла машинистка Ирочка. Она подошла к столу и нагнулась, чтоб достать бумагу из нижнего ящика. Ничего не подозревая.

На Западе бушевала сексуальная революция - 60-е годы. Герман по штату занимался критикой лефтизма. Его адепты в теории и практике рьяно пропагандировали «половую распущенность». Но их антибуржуазный запал он похваливал. Герман собирался стать зачинателем сексологии, чем поделился с заведующим кафедрой. Шеф, ортодоксальный марксист, несколько встревожился, а потом тихо сказал: «Рановато ещё. Не поймут». Нам дозволялось только шутить на темы, интересные для сексологии.

Но произошло нечто. Не «спросясь» разрешения у начальства, первый опыт сексологического исследования позволил себе студент Веня Г.

В группе, где числился Веня, я преподавал социологию. На этот раз по программе была лекция о социальном эксперименте. Как обычно, слегка «поразмялись», поговорили о разном. Больше судачили о сексе, постоянно поминался Фрейд. В какой-то момент я решил, что пора перейти на предмет лекции.

- Поговорим об экскр... - обмолвился я и потом добавил, - прямо как по фрейдовой теории оплошал.

Шутка имела успех. Видимо, сам предмет лекции был не совсем неинтересным, раз нашелся студент, который вызвался написать курсовую работу о социальном эксперименте. Это был Веня. За него я мог не волноваться. Его считали предельно аккуратным, даже педантичным. В положенное время он принёс тетрадь, обычную в 12 листов, в клетку...

Кто мог подумать, что это «учёный сушок» вдруг проявит столь специфические интересы! Вроде не идиот, не перверт, а головную боль устроил.

Настораживало само название «труда»: «Отчёт по исследованию-эксперименту о некоторых аспектах поведения незамужних женщин». Автор сожалел, что у него нет достоверной статистики о количестве старых дев в стране. По его разумению, их много. Далее следовал анализ, какой вред это явление наносит обществу: от «сбоев в репродукции популяции» до «постоянно дурного расположения духа представителей этой социально-демографической страты». Веня писал: «Нет оснований полагать, что относительное число фригидных женщин превышает показатель импотентности среди мужчин, однако холостяков всё-таки меньше». Причина – дискриминационное положение женщин.

«Объектом» научного интереса Вени была Маринана – незамужняя особа за 40 лет. Окна её дома выходили во двор, где жил Веня. Каждое утро он видел, как она поливала цветы, стоящие на подоконнике. После очередной бессонной ночи, что объяснялось её нервным постоянным легким недомоганием, её лицо выглядело несвежим.

Подвигло на эксперимент Веню одно обстоятельство. Однажды он заболел воспалением лёгких. Марианна приходила делать ему уколы. В гости, навестить больного, наведались родственники. Одна из тётушек вызвалась сделать инъекцию племяннику, но неожиданно наткнулась на сопротивление соседки. Та, поспев к процедуре точно по графику, вдруг проявила прыть, и со шприцем на перевес, опережая пожилую женщину, поспешила к Вене. Уже лёжа на животе с приспущенными штанами, он не возражал, чтобы укол ему сделала симпатичная дама, а не родственница - старушка. Игла выглядела устрашающе большой и толстой, а Марианна была максимально нежна, когда всадила в ягодицу соседа изрядную долю клафорана. В этот миг Вени созрела гипотеза: «Она не безразлична ко мне. Но насколько?»

В другой раз они обсуждали один популярный тогда роман. Марианна выглядывала из окна, а Веня ковырялся в саду. Автор романа «глубоко сочувствовал женщинам». Он называл женщин заложниками общественного мнения. Дескать, им отказано в праве на личную жизнь, без того, чтобы не получить благословение общественности.

- Как он прав! - сказала Мариана и глубоко вздохнула. Потом добавила, обратившись к соседу:

- Только такие интеллигентные мужчины как ты могут понять, как тяжела женская доля.

И вот в одно летнее утро, приняв душ, Веня вышел во двор. Нагишом. Он умиротворенно прогуливался по тропинке сада, обратившись лицом к утреннему солнцу... Экспериментатор делал вид, что его совсем не интересует, наблюдает ли за ним соседка. Свои прогулки он повторил следующим утром, и потом ещё раз. На всякий случай, чтобы быть увиденным наверняка.

«Чистота» эксперимента была обеспечена. В это время в деревню уезжали родители Марианны, а Венины, как обычно, вставали поздно.

Описывая процедуру исследования, Веня подробно фиксировал свои анатомические данные. Отмечен был рост, вес, длина достоинства до, во время и после эксперимента... Данные фиксировались без прикрас, как и причитается учёному. Ему причитается быть объективным, и совсем нет нужды, чтобы он был ещё атлетом.

Аналогично он обошёлся с «объектом». Судя по описанию «объект» мог быть привлекательным. Но Веня не выказывал чувств. Главное было выяснить, как отреагирует на его прогулки незамужняя женщина. Именно это было задачей исследования.

- Твой студент – эксгибиционист, - заявил Бено, давясь со смеха. Я решил поделиться с ним и показал тетрадь. Коллега только и делал, что хихикал.

- Почему ты отказываешь ему быть учёным, ведь ради науки человек обнажился, - парировал я.

- А как же любовь?

- Видимо, сексологию он любит больше, чем Марианну, - заметил я.

- Потому отчёт так скучно читать, - заметил Бено, позевывая.

Действительно, Веня ни разу не изменил своему академизму. Но под конец всё-таки «сорвался». «Учёный» перешёл на патетику, когда излагал результаты изысканий:

- Эксперимент подтвердил главную гипотезу. Некоторые из женщин «холуйски» служат мещанским нравам. Особенно... старые девы – «эти церберы общественного мнения». Они отказывают в личной жизни всем, поступившись своей. Интим не для них, сплетни же - сущностная форма социальной активности...»

В отчёте Вени фигурировал сосед по имени Коста. Он невольно подсказал исследователю столь жесткий вывод. Этот субъект не подозревал, что и его наблюдают и используют в качестве «контрольного фактора». К сестре Косты, тоже старой деве, захаживала Марианна. Он, подслушав их пересуды, поспешил сообщить обо всём этом Вене по телефону. Сосед поздравил Веню, дескать, тот «стал ты героем местечковых сплетен!»

- Я понимаю, что ты ведёшь здоровый образ жизни, гуляешь голышом по саду. Но не мог ли ты «для своих прогулок подальше выбрать закоулок», - разглагольствовал «контрольный фактор».

- Как ты думаешь, удобно показать работу шефу? – спросил я Бено.

- Его хватит инфаркт? Скажет, что аморалку на кафедре завели. ЧП! До райкома дойдёт! Надо бы притормозить этот «труд».

- Автор – зануда, не уймётся, пока не получит «научнообоснованный» ответ!

Здесь Бено разразился тирадой:

- Кто-то не польстился на твои телеса, а ты делаешь такие глобальные заключения. Чего не хватает работе твоего студента - это обоснования репрезентативности исследований. Надо бы увеличить количество объектов наблюдения и при этом соблюсти единообразие ситуации эксперимента.

- Где ему набрать столько старых дев и ходить перед ними нагишом?! – посетовал я.

При встрече со мной М. ощеривался и пытался изображать «мавашигери». При этом покрикивал «йа-йа». Я же противопоставлял ему «хиданбарай» и воинственный возглас «иу, иу». Потом на совещании он отчитывался о своей поездке куда-нибудь в Страсбург, Нью-Йорк. Бывал красноречив, умело увязывал «задачи текущего момента», стоящие перед офисом, со значением того опыта, которым обогатился или его обогатили зарубежные коллеги.

Иногда в коридоре офиса он подпрыгивал до люстры и касался хрустальных висюлек. Те приходили в движение, и был перезвон: «тленьк-тленьк». Перезвон ласкал его слух. Только ему со своим двухметровым ростом было допрыгнуть до люстры. Была ещё у него такая манера – говорить по телефону и при этом класть ноги на стол. Его слюни фонтанировали, а свободная рука блуждала и ломала, крошила, мяла, рвала всё, что попадалось. Когда он «приходил в себя», то каждый раз удивлялся «погрому», который учинил. Иногда во время пространных бесед по телефону неугомонная рука сосредотачивалась, чесала затылок, ковырялась в носу и так далее.

Офис, в котором мы работали, специализировался на защите прав человека. М. очаровал начальника знанием иностранных языков. На таких ребят бывшие партийные бонзы смотрели с придыханием. Для них они были представителями особого сословия. Они мало отличались от парикмахера дяди Арама, чей салон находился в здании ЦК партии. Арам рассказывал мне, когда брил меня, что Берия всем одеколонам предпочитал «Шипр», что Шеварднадзе в молодости был блондином. Затем добавлял, что Эдуарду Амвросиевичу не давали повышение, пока тот не выучился русскому языку. Когда я проходил мимо салона, старичок, заметив меня, быстро наклонялся к клиенту и говорил высокопарно:

- Этот парень говорит по-французски!

М. знал ещё четыре иностранных языка, помимо французского, или пять, если русский язык считать ныне иностранным.

На одной пресс-конференции, когда после каверзных вопросов журналистов окончательно потерял дар речи косноязычный шеф, М. вовремя подключился и урезонил репортеров. Несомненно, мощный, резвый на язык молодой человек произвёл впечатление. После этого он нашептывал начальнику ответы на вопросы не унимающихся представителей прессы. В какой-то момент М. зазевался, и шеф проявил инициативу – ответил сам. Смех в зале прекратил пресс-конференцию.

Он был моим начальником. Совершенно либеральным. Наверное от того, что редко наведывался на работу. Постоянно раздавал интервью, участвовал в ток-шоу. Рутинная аппаратная работа претила ему. Переждав катаклизмы перестройки, бывшие комсомольские и партийные чинуши понемножку начали теснить М.

- «Заграманичные наварситеты» мы не кончали, - острил один из них, - и пристрастия к люстрам не питаем.

Я как-то заметил ему, почему не столь прыткий Сталин одолел талантливого Троцкого.

- Пока Троцкий устраивал бенефисы на митингах, Сталин корпел в кабинетах, создавал аппарат.

- Знаю, – был ответ.

Мне запомнился случай с ученической тетрадью.

Очень долго в офисе говорили о необходимости разработки одного не сложного, но важного закона. Дело было деликатное. Касалось меньшинств. По умолчанию считалось, что меньшинства у нас уважают и любят, и зачем, мол, эти сантименты возводить в ранг закона. Был такой аргумент. Но западные новоявленные коллеги не унимались и гундосили на эту тему.

- Я думаю, что пришло время молодёжи заявить о себе, - заметил шеф на совещании и имел в виду М.

- Легче пареной репы, - последовал ответ.

Через некоторое время по офису для ознакомления сотрудников курсировала ученическая тетрадь. Обычная, в клеточку, 12 листов, салатового цвета обложка. Мало разборчивым почерком был написан закон. Я не стал читать текст. Поленился и посчитал, что не обязан читать рукопись, если в офисе есть компьютер и машинистка. Шеф похвалил молодого сотрудника и предложил сделать ксерокопии. И вот началось совещание. М. опаздывал. Начальнику доложили - ксерокопии делает. Тот понимающе кивнул. Он приветливо улыбнулся, когда М. вошел в кабинет, но потом помрачнел... По рукам пошёл текст, написанный мало разборчивым почерком в 12-листовой тетради в клетку. Оригинал с обложкой салатового цвета оставался у автора. Возникла неловкая пауза. Я прервал её, сказав, что документ интересный, но требует доработок и консультаций с «бенефициариями». Это слово произвело впечатление. Обсуждение прошло шатко-валко. Несколько раз прозвучало слово «бенефициарий». Решили, что вопрос надо отложить.

Тема всплыла неожиданно. На очередном заседании М. отчитывался об очередной командировке за рубеж, на конференцию. Он сообщил присутствующим, что написанный им проект закона привлёк внимание.

- Вы не только следуете европейским стандартам, Вы их создаете, - сказали ему устроители конференции.

Один из бывших партийных работников ехидно заметил мне на ухо:

- Надо полагать, он повёз туда не ученическую тетрадь.

Что бы ни говорили, но некому было сравниться с М., когда он желал. Он не желал, а алкал. Харизматически! Казалось, что хаотическое движение атомов под действием его энергетического поля получало направленное движение. Создавалось жуткое предчувствие катастрофы. Вдруг темнел небосклон...

Кажется, я был первым, кто предрёк, что быть ему «очень большим человеком». В тот момент его амбиция ограничивалась желанием (не больше - не меньше) стать послом в Америке. Но его обошёл бывший партийный бонза.

- Не кручинься, тебе только 24 года, всё впереди, пройдёт время этих ископаемых, - успокаивал я его.

И тут последовала моя фраза о его будущности. Помню, что бросил её, выходя из комнаты. Какое действие она произвела, я не увидел, более того, выйдя в коридор и закрыв за собой дверь, забыл о ней. Вспомнил через 10 лет, когда пророчество начало сбываться. Я чувствовал себя Нострадамусом, разглядевшим в прохожем монахе будущего Папу Римского...

Как-то через третье лицо я попросил его содействия в одном деле. Он не оставил без внимания мою просьбу и обратился к начальнику ведомства, куда я хотел протиснуться. М. сказал:

- Только не думайте, что я составляю кому-нибудь протекцию. Мы тут строим демократию. Но есть такой кадр (назвал моё имя), который хочет у вас работать. Подумайте, может, он будет вам полезен.

- Я подумаю, - ответило ему начальствующее лицо. Уже прошло 5 лет. Оно по-прежнему размышляет.

СРЕДСТВО ДЛЯ ВЫВЕДЕНИЯ ТИРАНОВ

Светописец комсомольского городка фотографировал так же, как и говорил. По своему косноязычию, запинаясь и заикаясь, он выговаривал фразы и каждый раз убеждался, что имел в виду совсем другое. Так и со снимками: фотографировал одно, а при проявке отпечатывалось нечто иное...

С обезображенным от злобы лицом белый расист (почему-то с комсомольским значком) замахнулся заступом на негритянского юношу, прикрывающего своим телом маленькую ёлочку. В действительности таким образом запечатлелась закладка аллеи Дружбы, где наш Первый Секретарь совместно с африканским комсомольцем сажает ёлочку.

Или Шеф танцует вприсядку. Видимо, некстати. Потому что гости - группа генералов несколько отстранившись, с недоумением наблюдают, как выделывает коленца Хозяин. Между тем тот совершал галантный поступок. Одна из генеральш (её нет в кадре) уронила сумочку, и Первый, опережая всех, пытается подобрать предмет (он тоже не попал в фокус).

Одно было неизменно на всех фотографиях: Первый, Шеф, Хозяин городка, его «значительное» лицо, выражающее то ли дурное расположение духа, то ли административную

осатанелость.

Как-то мы ждали в гости эстонского секретаря. Высыпали к входу в ратушу. Подъехала черная «Волга» и из нее вышел чуть растерянный маленький человек. Все удивились, и не потому, что увидели невысокого эстонца. Трудно было представить, что этот комсомолец №1 из прибалтийской республики может орать, устраивать проработки. Наш же, обычно, когда необходимо указать на «отдельные недостатки», хищно ощеривается. Вот-вот и жертва будет растерзана. Но кончается словесным разносом, желательно на людях и на территории городка. Его ландшафт весьма содействовал подобным экзекуциям. Эхо многократно усиливало административный эффект. Он всегда имел услужливых статистов, благодарную публику. К слову, аппаратная челядь постоянно окружала его. Можно было видеть, как она табунчиком трусцой следовала за вожаком. Шеф выгодно отличался атлетическим телосложением.

«Крупные изъяны» в чьей-либо работе Шеф отмечал «недобрым» взглядом и произносимым холодным тоном обещанием рассмотреть вопрос на бюро, секретариате и так далее по иерархии. По «свидетельству» одного почитателя Древней Греции, случайно затесавшегося в комсомольскую братию, с такой миной спартанский царь Менелай отправлял свою распутную жену Елену обратно в Спарту после того, как отбил ее у троянцев. Там, мол, разберемся. «Там» Первый справлял свои бенефисы.

Однако с некоторых пор Первому стало не так привольно на территории городка, по крайней мере с тех пор, когда здесь появился помянутый любитель всего древнегреческого. Хозяин с самого начала недоверчиво косился на толстого альбиноса. И не из-за его особой масти. Комсомольский значок у того всегда был не на месте, где-то на уровне живота, а красное лицо «вызывающе» улыбчивым. Первый ворчал насчёт неразборчивости в подборе кадров, имея в виду этого примечательного субъекта. Ему шепотом говорили: «Он от ...» и называли протеже. На какое-то мгновение отлегало от сердца, но после того, как к полученной информации добавляли, что альбинос предельно образован, к тому же ещё философ, Шеф снова начинал тревожиться.

Худшие ожидания сбылись скоро на банкете в честь очередных иностранных гостей городка. Застолье становилось менее чинным по мере того, как иссякали тосты на комсомольскую тему. Ясон (так звали философа) сидел прямо напротив Хозяина. Забыв о субординации, он говорил больше всех, громко смеялся. Ясон ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу, слегка обнажив белую поросль на красноватой груди. Вдруг без на то указания он мощным басом затянул застольную. Первый обмер, но полегчало, когда гости стали подпевать. Пение кончилось, послышалось: «Гуд георгиен зонг! Гуд!» Ясон вспотел от удовольствия. Подбодрённый, он встал и, выказывая недюжинный темперамент, принялся декламировать. Содержание стихов не было выдержано идеологически. Дескать, жизнь бренна, лишь вино и друзья скрашивают безрадостное существование. Но ничего не поделаешь - классика. Раздались аплодисменты. Шеф подал голос, осведомился, не Омара Хайяма ли читал товарищ Ясон. Тут произошёл конфуз. Запыхавшись после бурной декламации, «товарищ» Ясон взглянул внимательно на Первого, его красные глаза расширились, а рот понемножку раскрывался в гиппопотамью пасть ... Смех пришёл откуда-то сбоку, не оттуда, откуда его следовало ждать. Гомерический! Испуганный неожиданным поведением подчинённого, Хозяин съёжился. «Это - Анакреонт, товарищ Первый секретарь!» - прозвучало оглушительно.

Чтобы не оказаться в ещё более щекотливом положении, Секретарь не стал выяснять происхождение автора со столь мудрёным именем, сделал вид, что подразумевал именно его. Но тут сами собой задвигались руки, глаза забегали от растерянности. Ему показалось, что все разом забыли, что он - Первый, и похолодел. Опрокинув в растерянности один за другим два бокала, Хозяин, сославшись на занятость, покинул банкет. Потом ему донесли: Ясон вовсе распоясался, "танцевал вовсю", «приставал к гостьям».

После, каждый раз завидев Ясона, Хозяин вздрагивал. Предательски сами собой шевелились верхние конечности, глаза бесприютно бегали. Его преследовало наваждение - откуда-то сбоку должен налететь гомерический смех.

В конце концов Ясон стал жертвой своих увлечений. Его поведение сочли двусмысленным, когда он сравнил комсомольских богинь с нимфами, себя с проказником Паном, а комсомольский городок - со страной Аркадией. Соратников он призывал предаваться буколическим играм, а не заниматься ахинеей. Его «ушли».

Некоторое время Хозяин опасливо озирался, когда совершал обходы городка. Но тучной фигуры и белой шевелюры было уже не видать. Постепенно прошли нервные тики, с «блеском» был проведён пленум, на котором Первый выступил с громовой речью. После неё в кулуарах один из делегатов острил: «ЛКСМ - место, где страшно бывать!» Однако полностью обрести своё амплуа ему не удалось. На горизонте замаячил странный тип с невероятной фамилией Чепарухин.

Свой первый визит в святую святых комсомола он ознаменовал тем, что на шоссе, ведущем к городку, остановил чёрный лимузин Секретаря. Сделал это так, как будто ловил такси где-нибудь в Америке: воздев вверх большой палец правой руки. Несуразно высокий, с хипповой копной волос, в очках, Чепарухин вышел из дендропарка, через который тянулось шоссе. Путь им был выбран непрямой - через заросли кустарников параллельно асфальтированной дороге. Когда надоело, он вышел на дорогу и решил притормозить «попутняк». Перед тем, как сесть в секретарскую «Волгу», Чепарухин проявил эксцентричную особенность - через приспущенное стекло на той стороне, где сидел Хозяин, он посчитал приличным протянуть свою огромную пятерню. Несколько опешивший Шеф слегка пожал руку незнакомцу. Потом тот, складываясь в три погибели, чтоб протиснуться в салон, звучно ударился о косяк. Всё это могло показаться для Первого забавным эпизодом. Но Чепарухин зачастил в городок.

Кстати, мэр городка, женщина бдительная, застукав на территории незваных пришельцев, обходилась с ними круто: заливисто вопила, делая при этом попытки уцепиться за рукав. Но, столкнувшись с Чепарухиным, она нерешительно остановилась, долго присматривалась, принюхивалась к «объекту» и ... ничего не предприняла. Через несколько дней к ней наведался военный, который представился полковником Чепарухиным и попросил устроить «его ребёнка на работу». Вскоре «ребёнка» оформили спасателем на озере.

Водоём был бутафорским. Лодки, покрашенные в морковный цвет, гнили на приколе на мелководье. В озере водились зеркальные карпы. Его поверхность кишела ими, то там, то сям большие рыбины выныривали из тёмной воды, сверкнув серебристой чешуей, и скрывались в тёмно-зелёной глубине.

У озера я познакомился со слоняющимся от безделья спасателем. Оказалось, что он - студент, в академическом отпуске. Что-то случилось с его нервами. Однажды мы сидели на скамейке в тени плакучих ив. Они опоясывали водоём по всему периметру, струя в воду свои волнистые ветки. Чепарухин в пыльных штанах, в майке с изображением черепа, в одну из глазниц которой был вдет комсомольский значок. Он делился наблюдениями. Под вечер карпы высовывают из воды мордочки и издают чмокающие звуки. Так что здесь иногда стоит сплошное чмокание. Другой раз, когда он прогуливался по берегу в поисках утиных яиц, откладываемых ими на горячей гальке, огромный карп выполз на берег и утащил в пучину из под носа «спасателя» приглянувшееся ему яйцо.

Во время этого рассказа на берегу во главе стайки гостей появился Первый. Он был как всегда при параде, в галстуке, громко говорил и размахивал руками. Чепарухин встал, приосанился, поправил комсомольский значок и быстрым шагом направился к экскурсантам. Заметно было, что, увидев его, Секретарь разинул рот и остановился, как вкопанный. Жутковатое ощущение от стремительно приближающегося чудаковатого комсомольца испытали и гости. У Хозяина беспризорно задвигались руки. Приближённые Секретаря «перехватили» Чепарухина где-то на подходе. Впрочем, тот не сопротивлялся. Сразу оправившись, Шеф снова возглавил экскурсию и увёл её в противоположном направлении, нарочито громко делая комментарии по поводу достопримечательностей, которые были вокруг и повсюду, одновременно через плечо раз-два сверкнув глазами на Чепарухина. Некоторые из гостей тоже несколько раз оглянулись, кто с опаской, кто с любопытством. Когда Чепарухин вернулся, сказал: «Ну, порядки! Хотел поздороваться с начальством - всего-то делов!»

Первый перестал появляться на озере. Отнюдь не от вдруг проявившейся водобоязни. На предложение прогуляться у озера он реагировал раздражительно. Брюзжал, жаловался на нерадивых сотрудников, которым только сидеть в тенёчке у воды и пугать экскурсантов. Самому же представлялся Чепарухин, который, прорезая дистанцию, неотвратимо, странно улыбаясь, тянет к нему свою руку...

Скоро представился случай избавиться от «нерадивого» сотрудника. Погиб один из трёх чёрных лебедей, которых специально завезли на озеро. Обычно он покоился на самой середине водоёма, в полном одиночестве, не разделяя компанию своих собратьев и уток, теснившихся в большом количестве на воде. Расшевелить его было невозможно. Ни криками, ни приманкой. Изогнув дугой тонкую шею, не размыкая красного клюва, остекленевшим взглядом птица смотрела перед собой, в мутную воду. Неожиданно для всех этот лебедь оказался на дороге, опоясывавшей водоём. Неуклюже переваливаясь на своих красновато-чёрных перепончатых лапках, при каждом неуверенном шаге он расправлял пушистые крылья, как бы ища опоры... На него из-за поворота налетела машина. В материальном ущербе обвинили Чепарухина. Его вызвали в кабинет Хозяина, куда он прибыл в сопровождении отца-полковника. Разговор вёлся на русском языке, и Секретарь обвинил спасателя в «бесхалатном» отношении к своим обязанностям. «Мой ребёнок отвечает за безопасность на воде, - парировал отец, - он здесь не для того, чтобы гусей пасти!» Перепалка грозилась продлиться. Сам Чепарухин стоял в стороне и молчал. Потом вдруг подошёл к столу и в знак примирения протянул Хозяину свою огромную пятерню. Шеф побагровел. Как в замедленной съёмке, к нему фатально тянулась чепарухинская рука. С криками: «Нет! Нет!» он вскочил из-за стола и быстро скрылся за дверью, ведущей во внутренние покои. Уже оттуда он кричал: «Уходите, уходите! Ваш ребёнок не будет здесь работать!»

Перипетии с Ясоном и Чепарухиным не уменьшали административного пыла Первого. После устроенной им на одном из совещаний головомойки до кондрашки был доведён испытанный функционер, руководитель строительного треста. Зато комсомольское хозяйство пополнилось спортивным комплексом, зелёным театром. Отношения с любителем античности и спасателем на водах явно себя не обнаруживали, оставаясь в рамках интимных переживаний. Но произошло приключение, которое, по мнению аппаратных аналитиков, ревниво следивших за чужой карьерой, стоило Шефу заминки в продвижении ...

Городку подарили медвежонка, ласкового, потешного. Как малое дитя, его таскали на руках. Хозяин лично покормил его из бутылки с соской. Косноязычный фотограф изобразил этот момент на снимке. Но идиллической картинки не получилось. На фото лицо Секретаря болезненно морщилось. Видимо, медвежонок царапнул его. «Распускать» лапки он начал довольно скоро, и забавы с ним перестали быть безопасными. Он рос быстро, и таскать на руках животное становилось нелегко. Первые неприятности ему устроил журналист из Москвы. Помнится, его, ошалелого от восторгов или от неумеренного потребления алкоголя, а может быть, по этим двум причинам, водили по территории. В центральном журнале ВЛКСМ был опубликован цветистый репортаж. Вроде того, что под сенью скалы, напоминающей сброшенную с плеч гиганта бурку, приютилось «комсомольское гнездо», и тому подобная околесица. Горчинку в приторную галиматью привнесло обстоятельство - у подножья одного из памятников резвился медвежонок, что, по мнению автора, диссонировало с патетикой починов, зарождавшихся в городке.

Мишку посадили на цепь, привязали к ёлке. Не подозревая о том, что он с чем-то диссонирует, медвежонок по-прежнему доверчиво тянулся к людям. Со временем его вообще стали обходить стороной, ибо это был уже не медвежонок, а средних размеров медведь. Окрепнув, косолапый завёл обычай срываться с цепи и гоняться за комсомольцами. Чем больше было паники, тем меньше он понимал, почему так изменились к нему люди. Но прибегал сторож Васо, хватал его за ошейник, водворял на место и при этом крепко бил животное палкой. Решено было поставить клетку. Но до неё дело не дошло...

Из Тбилиси начальство подкатило на трёх чёрных «волгах». Выйдя из первой машины, Шеф начал прогуливаться по площади, делая движения, отдалённо напоминающие разминку. Видимо, засиделся в кабинете. Чуть поодаль от него кучковались приближённые, прибывшие с ним сотрудники аппарата ЦК. Не обращая на них внимания, он отошёл ещё дальше, продолжая «разминку». Настроение было хорошее. С площади открывалась живописная панорама городка. Хозяин не заметил, что вдруг замельтешили и забегали сотрудники аппарата. Забыв о манерах, каждый из них норовил протиснуться в машину и именно в одну. Если бы не появившийся неожиданно медведь, вприпрыжку бегущий к группе молодых людей в костюмах и галстуках, можно было гадать, почему те исступленно, молча, толкаясь ринулись заполнять своими телами салон автомобиля. Спешно захлопнулись двери, и Шеф обернулся. На крыше его персональной «Волги» находился медведь. Сверху вниз, через ветровое стекло он с любопытством наблюдал за барахтающейся в салоне куча малой комсомольских работников. Тут косолапый отвлёкся. Их взгляды встретились...

Бежать под гору было приятно. Первый почувствовал нахлынувшую лёгкость в ногах. Животное запыхалось и отстало, а он продолжал бежать мимо благоухающего розариума, птичьего двора, где расхаживали павлины.

Хозяин вернулся нескоро. Пришёл босиком, обе штанины закатаны чуть выше лодыжек. Туфли с заправленными в них носками он нёс в левой руке. Через правую был перекинут костюм. Под невероятным углом изо рта торчала соломинка. Галстук расслаблен, в глазах - умиротворение.

К нему подбежали и, услужливо заглядывая в лицо, доложили: «Мы его застрелили!»

ОДИНОКИЙ ГИППОПОТАМ

С чего это вдруг в служебном автобусе ЦК ЛКСМ мог возникнуть разговор о том, какой нрав у бегемотов? Вёл эти разговоры Бено. До того, как попасть в аппарат ЦК, он работал журналистом. Этот тип был хитёр и не развеивал романтических представлений своих коллег о его бывшей профессии. Он мог позволять себе вольности - того типа, например, что сравнить нашего директора с «одиноким бегемотом».

Некогда штангист второго тяжёлого веса, Апрасионыч, наш директор, отличался необычайной дородностью. В хорошем настроении прямо на остановке служебного автобуса он собирал вокруг себя сотрудников и организовывал совещания. Подобные сцены шокировали проходящий мимо простой народ. Директору говорили, что в Аппарате знают о таком его рвении, даже посмеиваются. "Главное - что знают", - думал он. В плохом настроении же наш руководитель, насупившись, уединялся и бродил поодаль, чем и подвигнул бывшего журналиста на такую диковинную ассоциацию. К вящему веселию сотрудников.

По дороге автобус опередил лимузин Второго секретаря. Большой начальник, не повернув головы, высунул руку из окна авто - приказал автобусу остановиться. Наш толстяк вышел из автобуса и затрусил в сторону ждавшего его лимузина.

- "Одинокий гиппопотам" побежал, - заметил кто-то.

Центр социологии, где мы работали, находился далеко. Всю дорогу Бено рассказывал о бегемотах. Например, гиппос втаптывает свою жертву в землю. Все сидевшие в автобусе слушали внимательно. Даже шофёр. Не поворачиваясь в сторону салона, он выдал комментарий, - его дочь собирает коллекцию маленьких бегемотиков - киндер-сюрпризы. Дескать, много денег перевёл на эти сюрпризы. Я спросил у рядом сидящего коллеги, откуда такие познания у Бено. "Пресса", - ответили мне так, как это сделал герой Фрунзика Мкртчана из фильма «Кавказская пленница». Этот фильм был очень популярен в коллективе.

- Кстати, гиппо - довольно молчаливое животное, не унимался бывший работник прессы, - откроет пасть, зубы-кинжалы навыпуск, а из глотки - только одно приглушенное: «Ха-а-а».

Наш руководитель тоже разевал свой рот максимально и хищно. Казалось, что он собирался проглотить тебя, но разрешался мощным потоком гневных речей. Моментами громовая прокурорская речь переходила на кликушеские регистры. Цель была одна - "втоптать жертву в землю", как это делает гиппопотам.

В этот центр меня и моего товарища Мурмана послали по комсомольской путёвке. Мы работали в НИИ социологии. Надо было поднимать науку "ювентологию", науку о молодёжи. После "свободий" академической сферы было нелегко адаптироваться к порядкам Аппарата ЛКСМ. "Меня превратили в ряженого - заставили носить значок,- жаловался Мурман. "Сколько у них сил притворяться! - говорил он другой раз. - Их театр не по мне, все отрицательные герои - и тираны, и их челядь".

С такой же патетикой мой институтский коллега выступил с лекцией по вопросам полового воспитания. Он вогнал в краску девиц, когда коснулся той части учения Фрейда, где говорилось о мести пениса. На вопрос из зала, что означает на грузинском столь часто употребляемый им термин "котиус" (перепутали с "коитусом"). Тот объяснил, даже использовал жестикуляцию. На следующий день Мурмана отозвали из творческой командировки. Он был рад и, как мне казалось, не в последнюю очередь, из-за того, что ему не надо было каждое утро рано вставать и поспевать к служебному автобусу.

Мне тоже было некомфортно, но я хранил верность ювентологии. Но пришло время, и я… сорвался.

Началось с того, что Апрасионыч подвернул ногу и на некоторое время слёг. Один за другим под различными предлогами в офисе были организованы застолья. Появилась возможность забросить социологию и ловить рыбу в искусственном озере, что находилось недалеко от нашего офиса. Некоторое время мои коллеги заявлялись на остановку служебного автобуса ЦЛ ЛКСМ в спортивных костюмах и с удочками, корзинами, банками с червями. Проходящий мимо простой народ и в этом случае не знал, как реагировать на такое. Директор маялся и звонил из дому регулярно - справлялся о делах.

- Неймётся Апрасионычу, - жаловалась секретарша, - свернул себе шею - лежи! Зачем людей беспокоить!"

Ей приходилось бегать и звать то одного, то другого сотрудника. Они в тот момент или ловили рыбу на озере, или играли в карты, или справляли очередное застолье.

Как-то раз я тоже спустился к озеру, в пиджаке при галстуке. Удившие рыбу коллеги были в полной амуниции, некоторые даже в болотных сапогах. Вижу, клёв отличный. Я отломал ветку дерева, привязал к ней подвернувшийся шпагат, наживил хлебец на искривленный в крючок ржавый гвоздь. Получилась удочка. Забросил её. Тут же клюнул карп. Забросил второй раз, чувствую, клюёт, только собрался подсечь рыбу, как слышу секретарша зовёт: "Батоно Герман, Апрасионыч звонит. Спрашивает, как со статьёй?" В это время рыба ускользнула. Как не чертыхнуться в таком случае! Тем более, что работу над статьёй я не прекращал и обходился без чьих-либо указов.

Вечером собирались у директора. Он лежал на тахте, а вокруг восседали на стульях сотрудники, забитые и бессловесные. Очень было похоже на панихиду, с той лишь существенной разницей, что "покойник" говорил командным голосом и привычно устраивал разносы. Бено был траурно серьёзным, другой сотрудник - Кукури как всегда выглядел виноватым. Те, кто не удостоился стула, стояли навытяжку с торжественными минами. На меня нашло, и я издал звук. Я боролся с разбирающим меня смехом.

На некоторое время в комнате зависла тягостная тишина. Я вышел первым из положения - сослался на нездоровье и попросил меня отпустить. Директор был милостив.

На следующий день мне передали приказ директора явиться со статьёй. Когда я справлялся о здоровье начальника мне ответили:

- Совсем белый, совсем горячий, - как сказал бы товарищ Саахов из фильма "Кавказская пленница".

Не упущен был случай посплетничать. После того, как я вышел, бегемот назвал меня идиотом. Я решил, что пришла пора прекратить командировку.

Вопреки ожиданиям, больной встретил меня довольно мило. Он по-прежнему лежал на тахте. Его мать принесла хачапури, закуски, вина. Директор почему-то грозно зыркнул на неё глазами. Женщина поспешила выйти. Мы обсуждали статью. Видно было, что Апрасионыч быстро устал. Пришло время угоститься. Хозяин лежал и громко и непрестанно чавкал. "Так, видимо, едят штангисты супертяжеловесы", - промелькнуло в голове. На некоторое время чавканье прекратилось. Больной заговорил:

- Герман, ты, наверное, думаешь, что я живоглот какой-то? Я тебя понимаю, ты - человек учёный, интеллигентный, тебе противны наши нравы. Сам страдаю.

- ЛКСМ называют кузницей кадров. Здесь свои представления о менеджменте.

- Как ты сказал? - переспросил он. Слово было новым для нашего обихода. Он быстро его записал в блокнот. Потом продолжил:

- Я бываю требователен и к себе и к сотрудникам. В своё время входил в сборную СССР, юниорскую. Но переборщил с тренировками и повредил себе позвоночник. Чувствую, что не могу меру соблюсти. Комсомол, может быть, не при чём. Например, мать ни с того ни с сего напугал…

Тут Апрасионыч позвал мать. Повод он придумал уже тогда, когда женщина вошла в комнату. Спросил про какую-то ерунду и потом ласково поблагодарил, чем только вверг в оторопь свою мать.

Мы засиделись, чуть подвыпили.

- Ты меня извини за вчерашнее, - сказал вдруг директор. Я вопросительно посмотрел на него.

- Думаешь, не знаю, что они не упустили случай посплетничать.

Я в любом случае принял бы извинение, тем более, что Апрасионыч был искренен.

Я уже собирал папку, когда в дверь позвонили. Пришли два сотрудника. С напуганными подобострастными физиономиями они протиснулись в дверь. Выходя из комнаты, я услышал начальственный рык больного.

Через неделю директор вышел на работу. Он опирался на палочку. Апрасионыч был предупредителен и даже нежен с сотрудниками. Но идиллия продолжалась недолго. Прежний административный пыл вернулся к начальнику.

- Ему стала не нужна палочка, теперь беснуется по-прежнему, - неожиданно заключили сотрудники.

И вот в Центре произошло нечто. Однажды утром на остановку автобуса прибежал Кукури. Его физиономия выглядела подловатой, он исходил слюной и всем своим видом выказывал нетерпёж. С его подачи быстро выяснилось и распространилось - один из сотрудников - гомосексуалист. Речь шла о молодом человеке, с виду миловидном, хрупкого телосложения. Обычно молчаливый и старательный в работе, он никак не проявлял своих пагубных влечений. Парень заглядывался на привлекательных девушек и уж никак не на мужчин.

- Как это раньше не догадывались!" - сокрушались коллеги.

Апрасионыч, верный себе, в это время прогуливался поодаль, потом вдруг посмотрел в сторону коллег и замер, прислушиваясь. Но ничего не предпринял и продолжил делать круги.

Сплетня была с десятых рук и нуждалась в подтверждении. Злой воли здесь было недостаточно. Не исключено, что Ясон (так звали парня) сам хотел бы узнать сюжет пакостной истории, в которую его вплели. Навет, во всяком случае, подхватили с готовностью, и житья парню не стало. С того самого утра в автобусе он сидел один. До открытой обструкции дело не доходило. Не было очевидного повода.

Характерно, что не нашлось человека, кто остановил бы травлю. Бено, кстати, когда до него дошла сплетня, вдруг побледнел и острить не стал. С чего бы? Разве что девицы заныли, мол, жалко Ясона, с виду такой порядочный. Между тем они смотрели на него не без циничного интереса.

Однажды, за Ясона вступилась девушка, с которой он делил кабинет. Она считалась красавицей. В одно утро уборщица посочувствовала ей, дескать, такая красавица, а какого сотрудника удостоилась. Девушка строго выговорила уборщице.

Окрик всё-таки последовал. От Апрасионыча. До того, как созвать совещание в узком кругу, он куда-то позвонил, навёл справки. Оставалось только гадать, что эта за такая организация, которая способна человека защитить. Он кричал на совещании:

- Какой-то скрытый перверт сочинил грязную историю, и вы туда же?

Его глаза горели огнём праведника. Правда, под конец она заметил:

- Хорошо, что до Аппарата слух не дошёл, а то сказали бы, что за такой менеджмент у нас в центре. Коллеги травят собственного же товарища. С таким коллективом нам не достичь нужных результатов.

Некоторое время "одинокий бегемот" чувствовал себя просветлённым. Он снова стал "нежным" по отношению к оробевшим сотрудникам. А к Ясону обращался подчёркнуто уважительно.

Однако Ясон ушёл из центра. "По собственному желанию". Говорили, что не без нажима со стороны Апрасионыча.

Я уже завершал статью. Скоро и мне было уходить из центра.

КУДА УЛЕТЕЛИ АНГЕЛЫ?

Я стоял на углу улицы Читадзе, у Дворца пионеров, ждал товарища. Был прескверный январский день. Мышиного цвета небосвод давил, дул промозглый ветер. Ещё кое-где слегка дымились руины на проспекте Руставели. Но проспект уже ожил. Было много прохожих, правда, совсем мало машин. Люди говорили вполголоса и тишина была кстати. Раздражала суета иностранцев, лопочущих от возбуждения и носящихся со своими фотоаппаратами, как бы в страхе, что вдруг «живописные» развалины исчезнут и они не успеют их заснять.

Ко мне подошёл старичок и спросил время. Я ему ответил, он поблагодарил, потом вопрошающе посмотрел на меня и вокруг, а затем укоризненно закачал головой. Я кивнул ему, скорее из вежливости. Старичок ещё раз поблагодарил меня и продолжил путь. Я посмотрел ему вслед и увидел, что, пройдя метров двадцать, он остановился и спросил что-то у прохожего, наверное, время.

В это время сверху по улице Читадзе скатилась и, скрежеща тормозами, остановилась недалеко от меня иномарка. Из её салона, набитого «золотой молодёжью», доносились гогот и звуки рэпа. Из машины вышел юнец. Он был подвыпивший — раскосые глаза и неуверенные движения. Его полное лицо было пунцовым. Он раз-другой прошёлся бесцельно от открытой дверцы к заднему бамперу и обратно, семеня иксообразными ногами. Несуразность его фигуры особенно бросалась в глаза, когда он стал ко мне спиной, — большая голова, жирное рыхлое тело, широкий таз. В правой руке он держал автомат, лениво как бы волоча его. Вооруженные люди в городе никого не удивляли и не пугали, потому что примелькались. Тем более днём. Разве что отпетых психопатов надо было остерегаться. Этот — не боевик, не хулиган, просто — отпрыск элитарного семейства, а его оружие как модное украшение. К тому же, я его узнал ...

Семью годами раньше я как-то гулял по райским кущам Боржомского парка. Стоял летний полдень. Лес умиротворенно покоился в мареве солнечного света. Только моментами, шевеля траву, которая здесь всегда бирюзовая, на тебя накатывается лёгкое дуновение прохлады. И именно в это время сосна источает пьянящий эфир. Я полулежал на мягком настиле опавшей хвои. Изо рта торчит хвоинка, а руки сами собой перебирают шишку. Настроение было хорошее, даже расслабился.

Только что я побывал на стадионе, где проходили летние сборы команды борцов. Как сотруднику спортивного департамента мне поручили провести инспекцию. Слегка покопавшись в бумагах, я направился в борцовский зал. Любо забавно было наблюдать, как терроризировал гигантов тренер Давид Д. Сам он некогда выступал в наилегчайшем весе и был, конечно, малого росточка. Зайдя в зал, я застал его в тот момент, когда он, схватив за шевелюру, склонил к себе огромного парня и, сверля его глазами, кричал в лицо: «Так надо смотреть сопернику в глаза, быком, а не коровой!». Вместе со спортсменами я позанимался на тренажёрах, принял душ. Мышечная радость охватила всё тело и было приятно от ощущения, что ты в хорошей форме. После плотного обеда отправился в парк...

Поблизости от того места, где я расположился, играли дети. Две девочки забрались в гамак и тихо возились с куклами. Мальчишки восьми - десяти лет были заняты военными приготовлениями. Они разбились на два лагеря и замышляли друг против друга козни. Впрочем, не совсем так. «Военный совет» держали пять мальчиков, севших в кружок совсем недалеко от меня, так что можно было слышать, о чём они говорят. Их «противники», давно набив карманы шишками, стояли поодаль. Озадаченные серьёзностью приготовлений «противной» стороны, они с нетерпением ждали, даже не позаботились о названии своей команды. Между тем, им противостоял «эскадрон ангелов» - так называли себя державшие "совет".

Среди совещавшихся тон задавал крупный отрок — светловолосый, большеголовый, несколько непропорциональный. Как я понял, его звали Серго. В какой-то момент он вскочил, проявляя характер, и обнаружил обтянутый в шорты довольно широкий таз и толстые ноги. А нрав он проявлял частенько, но ... без рукоприкладства. Его «подчинённые» сидели ошарашенные сложностью и неожиданностью игры, в которую оказались вовлеченными. Только один мальчик, судя по внешности, младший брат «командира», равнодушно развалился на травке, заложив руку за шею, и посвистывал.

Одному из членов «военного совета», по имени Артурику, было поручено начертить план дзота. Он, крепко скроенный смуглый парнишка, быстро сообразил на этот счёт, и скоро Серго придирчиво вглядывался в «чертёж». «Такой дзот ангелам не нужен!» - возвысил голос «главнокомандующий», потом картинно скомкав бумагу, бросил её в лицо «конструктора». «Немедленно подготовь новый чертёж!» - шипел он, разгоряченный административным пылом, не удосуживаясь при этом аргументацией...

Ребёнок играл во взрослую игру — «долгое совещание», с «проработками», «разносами». Меня снедало любопытство, подмывало желание спросить о месте работы его родителей, прямо, без обиняков. Я, было, уже открыл рот и почему-то протянул руку вперёд, но осёкся ... От легкомысленного поступка меня уберёг громкий женский голос, неожиданно раздавшийся сзади. Он окликнул Артурика, иди, мол, кушать сливы. Артурик вопросительно посмотрел на «командира». Тот смерил его взглядом и бросил: «Свободен, но план дзота за тобой!».

Не меняя позы, продолжая пожёвывать хвоинку, только чуть повернув голову, я позволил себе ещё одно развлечение — понаблюдать за зачарованными курортниками, которые не просто отдыхают, а делают из этого ритуал. Смуглая молодая женщина в сарафане потчевала своё чадо сливами. Ребёнок ел фрукты сосредоточенно, тут же, не отходя от мамаши. А та с торжественно серьёзным и спокойным выражением лица ждала. Слив было две. Вот доедена последняя из них, и мать с чувством исполненного долга удаляется.

«Интеллигентские штучки!» Они стоили томительной заминки, и «вражеский» стан начал роптать, в сторону членов «военсовета» полетели шальные шишки. Но начальственный окрик Серго угомонил «противную» сторону, та присмирела. «Хорошо, что слив было мало, — съязвил «главнокомандующий» Артурику, — а теперь делом займись!»

Строительство «дзота» отложили на неопределённый срок. «Стратег» ограничился возведением «позиции», состоящей из сухих веток. «Бой» был скоротечным, не сравнить с томительно долгой подготовкой к нему. Взятого измором «противника» «ангелы» рассеяли быстро. Не повезло одному пареньку. Он замешкался и упал. Его окружили и немилосердно забросали шишками. Не от боли, очевидно, а от растерянности и обиды он заплакал. Тут последовал деловитый жест Серго и избиение прекратили.

Но вот «война» кончилась и началось обычное дуракаваляние, без генералов и рядовых, без «ангелов» и «конструкторов дзотов» тоже: детвора обливалась водой из использованных одноразовых шприцов. Мальчишки сначала донимали девочек, потом гонялись друг за другом. Они толкались у крана, когда заправляли шприцы, разгорячённые, легкомысленные ... Артурика опять позвали. На сей раз он должен был съесть яблоко.

Всю дорогу до стадиона я про себя прокручивал перипетии с маленьким начальником и улыбался про себя. «Дети всегда дети, особенно тогда, когда карикатурно подражают взрослым», — промелькнуло в мыслях.

Уже на подходе к залу можно было слышать, как немилосердно бросают друг друга на маты борцы и фальцет Давида Д.

Я поднялся в конторку, быстро просмотрел ведомости, поговорил с тренерами, через час уже был на вокзале. Перспектива — четыре часа трястись в электричке не казалась удручающей, но и энтузиазма не вызывала. Купил газету в вокзальном киоске, сел на скамейку и успел прочесть её до того, как подали поезд. В это время на перрон высыпала детвора. Я лениво взглянул на неё, вернее, её гомон привлёк моё внимание...

Мне показалось, что сегодняшних впечатлений, связанных с детьми, было достаточно. И как будто глазу не за что было зацепиться: обычные мальчики шалили, задирали девочек, а две учительницы пытались унять наиболее егозливых, покрикивая на них и раздавая подзатыльники. Тут я вспомнил своего товарища — детского тренера по баскетболу. У того была привычка, идущая, вероятно, от профессионального кретинизма — на детей он смотрел всегда оценивающе, пытливо: нет ли кого ростом повыше, при этом даже рот открывал от напряжения.

Среди играющих на перроне ему приглянулся бы только один подросток — очень высокий, стройный. Он-то и огрел своего сверстника - непоседливого толстяка по спине, да так, что тот взвыл от боли. Но толстяк не собирался сдаваться и, подкравшись сзади, стянул с обидчика кепку. На этот раз его наградили пинком. Но скоро не праздно-игривое, как в парке, а жутковатое любопытство вдруг овладело мной.

— Вы откуда? — спросил я мальчика лет девяти-десяти, незаметно севшего рядом со мной на скамейке. Он был рыжеват, голова чуть великовата при довольно худеньких и слабых плечах. Мальчик поднял глаза. Тут меня даже передёрнуло. з его глаз вдруг пахнуло недетской тревогой и страданием. Вначале мне показалось, что мальчик, должно быть, плакал недавно. Такой слегка неприбранный вид бывает у детей только-только успокоившихся. Но серьёзность сухих глаз говорила о том, что он давно не плакал.

— Мы из Телави, — ответил мой сосед по скамейке и быстро отвернулся. Ребёнок был поглощён вознёй, что устроили его товарищи на перроне. Он, молча, болезненно, только сердце ёкало, переживал то, как два раза был побит его старший братец — тот самый неугомонный толстяк. Общее в них было - рыжий цвет волос и веснушки. Вот он подошёл к нам, потирая одно место. Пола его сорочки была навыпуск и прикрывала предательски испортившуюся «молнию» на ширинке.

— Кто эта каланча? – спросил я его про обидчика.

— Сын учительницы,– ответил он мне, потом, ухватившись за слово «каланча», начал картинно хохотать, показывая пальцем на того высокого мальчика. Я спросил их фамилию. И сейчас помню её — Давитая.

— А кто ваши родители?

Меня смерил настороженный взгляд младшего из братьев. Мальчик напрягся, как струна, и у него упало сердце, когда старший как бы мимоходом бросил: «Они погибли в аварии».

Я не захотел испытывать ребёнка и не стал выяснять, не детдомовцы ли они, углубился в газету. А в это время старший брат обзывал своего недруга: «Каланча, каланча!!»

Подали электричку. Это вызвало заметный ажиотаж среди детворы и беспокойство среди учительниц. Дети пошли штурмом брать вагон. Только одна девочка, маленькая, худенькая, стояла в сторонке, пережидая. Всё это время она сидела отдельно от всех, скрюченная — у неё болел живот. Я поднялся в другой вагон... Проехали две остановки. На третьей с шумом и гамом высаживались дети. Мои «знакомые». Как всегда егозил старший из братьев Давитая...Девочку, у которой болел живот, я не увидел. От перрона шла тропинка к кирпичной ограде с тяжёлыми чугунными воротами. Ворота были столетней ковки. На них ещё красовались два ангела. Ещё до конца необлупленные.

Я узнал этого с автоматом - Серго из «эскадрона ангелов». Быть, наверное, ему где-нибудь в дипкорпусе или коммерческом банке. Что стало c братьями Давитая? Того гляди, старший стал «мхедрионовцем». Что же младший?

Да, я перестал качаться на тренажёрах. Заметно похудел из-за недостатка питания. Что такое «мышечная радость», уже не помню.

ДЖИМ ГРЕНЛАНДСКИЙ

- Меня не интересует текущий литературный процесс, - заявил мне один профессор филологии - специалист по новейшей русской литературе. Затем профессор немножко порассуждал о той взыскательности к литературе, которую в себе выработал. После таких слов я не рискнул показать ему свои рассказы.

Коллега этого профессора - доцент Елена К. придерживалась иных вглядов. Она сотрудничала с Русским просветительным обществом в Тбилиси. В тяжелейшие времена кризиса этого общества хватало лишь на распределение гуманитарной помощи. Елена же “днём с огнём” искала “действующих” русскоязычных авторов.

- Здесь, на краю ойкумены русскоязычия ещё кто-то старается делать литературу на этом языке, - говаривала она.

Однажды Елена сообщила мне:

- Недавно в библиотеке в журнале "Техника - молодёжи" 80-х годов я обнаружила одного тбилисского автора. В Тбилиси есть поэты, много меньше прозаиков, и вот уникальный случай - прозаик-фантаст! Некий Джим Гренландский. Понимаю, что это псевдоним. Но я всё равно просмотрела телефонную книжку и, конечно же, не нашла абонента с такой фамилией.

- Кажется, я его знаю. Его настоящая фамилия не менее диковинная для наших мест - Гриша Модзолевский.

Елена загорелась от предвкушения удачи...

Это было давно. Познакомил меня с Гришей Модзолевским мой сотрудник Эдик. Не добрав очки при поступлении в вуз, я временно кантовался в одной конторе. Её деятельность была связана с обслуживанием ВЦ какой-то пищевой отрасли. Центр территориально находился в другом конце города, в каком именно, я так и не удосужился узнать. Друг Гриши числился переводчиком. О нём говорили, что он владеет семью языками. Как и я, мало задействованный по службе, Эдик, если не играл со мной в домино, то писал статью на тему, весьма далёкую от проблем пищевой отрасли - о когнитивном диссонансе. "Пишу для души! - заметил он мне.

Когда Гришу знакомили со мной, тот долго, нараспев, как бы перечисляя титулы, представлял себя: "Физик-теоретик, психолог, социолог, искусствовед, математик, писатель-фантаст и ... сексуальный маньяк!" Потом обратился к приятелю: "Я хочу написать статью под названием "Нголо, аллилуйя, нголо!" Так, для души!"

- Что такое "нголо"? - спросил я. Мне стали объяснять, что это понятие у африканских негров обозначает маскулинное начало, что оно - атрибут мужской доблести.

- Тип африканского мачо, что ли? - переспросил я. После некоторого замешательства Гриша согласился со мной.

Из длинного ряда "титулов" Гриши поневоле обращал на себя внимание последний. Поначалу я воспринял его самооговор о сексуальных пристрастиях за пьяную шутку. От него, маленького и неказистого, со слабым голосом, в тот момент пахло водкой. Во всяком случае, как писатель-фантаст он себя не проявлял.

Как-то раз он принёс ксерокопии юмористичеких рисунков из "Плейбоя". Гриша объяснял, что достать их стоило сил. Для того времени это звучало весьма правдоподобно. На одном из рисунков была изображена сценка: скамейка в парке, на ней старичок, мужчина средних лет, юноша и мальчонка. Мимо них проходят пожилая женщина, женщина средних дет, девушка и девочка. За ними вприпрыжку увивается весёлый пёсик. Джентльмены вожделенно смотрят на дам: пакостный старик на нимфетку, мужчина средних лет на женщину соответствующего возраста, гиперсексуальный юнец алкал всех, мальчонка же предпочёл бы поиграть с занятным псом.

- Судя по всему, этот парень твоего возраста, - сказал мне Гриша, весело ухмыляясь.

- Судя по всему, этому типу лет под сорок, как вам, - ответил я, показывая на мужчину средних лет.

- Меня на этой скамейке нет, - последовал ответ.

А однажды… В конторе никого не было, кроме меня и секретарши, когда заявился Гриша. Я сидел в своей комнатушке и решал кроссворды. Ко мне вбежала встревоженная секретарша.

- Там, в приёмной сексуальный маньяк! - почему-то шепотом сказала она мне.

- Он сам тебе в этом признался? - спросил я.

- Да.

- Он маленький, голос как у педа, и усы смешные?

- Откуда вы знаете?

- Бояться, по-моему, не следует. Это Гриша - дружок Эдика.

Потом вошёл и сам "смутьян". Он извинился перед секретаршей за причинённое беспокойство и попросил, чтобы я разрешил ему подождать его приятеля. Потом, проводив взглядом удалившуюся девушку, повёл себя, мягко говоря, неадекватно... Бред на эротические темы бывает организован в добротный текст и не обязательно проявляется в хулиганских скабрезностях. Мне стало жутко от таких “откровений”, хотя уже тогда понимал, что несчастный пересказывает чужую историю болезни, которую позаимствовал из очерков Зигмунда Фрейда... В тот вечер, как выразился Эдик, "Гришу взяли".

Гриша оказался беспокойным больным. Он "постоянно качал права", то есть требовал встречи с видным правозащитником. Это было нечто новое для местных эскулапов от психиатрии. В качестве бреда в истории болезни они зафиксировали угрозы пациента устроить им головомойку похлеще той, что была в Гонолулу. Далеко не многие из них знали, что именно на конгрессе на Гавайах советских психиатров изгнали из международной ассоциации. Об всём этом мы узнали от лечащего врача Гриши. Тот убежал из больницы, а доктор обходил знакомых его пациента. Интеллигентный, мягкий в обращении мужчина говорил Эдику и мне, что "идейность" беглеца только мешает его излечению. "Завышенный уровень притязаний с непомерно развитой фантазией - риск-фактор", - сказал он. Затем добавил:

- Он почему-то взъелся на галоперидол. Сколько ни пытаются санитары заставить его принять лекарство, он постоянно сопротивляется.

На следующее утро Эдик рассказывал:

- Весь день Гриша прятался в городском саду. Вечером заявился домой, пытался нарядиться в женские платья и таким образом скрыться от преследователей. Пока с ним боролись мать и жена, ко мне позвонила его дочь. Я приехал к нему на такси. "Ты хотя бы усы сбрил!" - бросил я ему. Это его успокоило, потом приехала скорая, сделали укол. Беднягу всего скрутило.

Тут Эдику позвонили и он весь ушёл в разговор. С некоторых пор наш полиглот засобирался в Америку.

Лет через пять я встретил Гришу на бассейне. Это было один раз, в день открытия учебного года в бассейне. Он привёл на секцию своих детей-подростков. Меня он не узнал. Я обратил внимание, как крепко Гриша держал за руки мальчика и девочку, уже вполне взрослых. Дети точно устали сопротивляться отцу, его неуёмной опёке. Шла она от тревожности, которую выдавали настороженные глаза родителя. Они совсем забегались, когда из-за занавесок раздевалки появился угрюмый тип в спортивной форме, со свистком - тренер. Тот начал объявлять номер группы, читал список и по одному пропускал вовнутрь детишек. Даже самые суматошные мамаши самых маленьких из детей смирялись и безропотно отдавали своих чад в его руки. Физиономия тренера приняла свирепое выражение, когда неказистый с виду мужчина, лепеча нечто невразумительное, вслед за Катей и Лёвой Модзолевскими бочком попытался протиснуться в помещение. Мужлан в спортивной форме опешил, когда эти Катя и Лёва дружно набросились на папашу. "Надоел, и здесь нет от тебя покоя!" Девочка даже назвала его дураком. Не знаю, чем там кончилось, потому что объявили номер моей группы, и я заспешил в раздевалку для взрослых.

В следующий раз детей привела бабушка - маленького роста женщина. Ждать было ещё долго, и я разговорился с ней. Меня разбирало любопытство. Дети в это время смешались со сверстниками. После общих тем, я спросил об Эдике, друге её сына.

- Уже три года, как не пишет, - сказала она не без упрёка, все бросили моего сыночка!

Потом я спросил о здоровье Гриши. При этом всем своим видом показал, что мне ведомо, о чём могла быть речь...

Я убедился, что любознательность может быть вредной, если она касается деликатных вещей и если ты не созрел их воспринимать. Во время разговора с ней я испытал такое же жуткое ощущение, как и от "откровений" Гриши, когда стал свидетелем его психического срыва. Тем более, что голосом сын очень походил на мать. А в один момент она отвлеклась от меня и обратилась к сбившимся в группу ребятишкам: "Малыши, вам никто не говорил, что перед тем, как прийти на бассейн, вы должны мыть свои попки!" Появление тренера показался мне спасительным. Я побыстрее скрылся в раздевалке для взрослых и больше испытаниям себя из-за своего любопытства не подвергал.

Однако помню, что она говорила об увлечениях фантастикой, о чудном литературном псевдониме Гриши.

- Как ты думаешь, есть возможность найти Гришу? - спросила меня Елена.

Я неуверенно пожал плечами.

Чуть позже после разговора с Еленой я видел Гришу в совершенно невероятных обстоятельствах. Только-только закончилась война в Абхазии. Начался миротворческий процесс, на который иностранцы тратили большие деньги. Меня как подвизавшегося на этой стезе включили в жюри конкурса, который должен был определить лучший фильм на темы преодоления конфликта в регионе. Одна из лент посвящалась мосту через реку Ингури. Он была о том, как через него ежедневно туда и обратно ходят беженцы - они покупали продукты на грузинской стороне и несли их на абхазскую. Неожиданно в группе беженцев я увидел Гришу.

- Стоп! - крикнул я механику. Тот повиновался.

- Верните кадры! Сейчас увеличьте этот кадр! - продолжал я давать команды.

Сомнений не было.

- Вы тоже обратили внимание на этого эксцентричного типа батоно А.?- обратился ко мне автор фильма, - его не трудно было запомнить. Кто за чем, а он на тот берег шёл за информацией. Так он нам отрекомендовался. Этакий Штирлиц.

- Вы видели его, вернувшимся с той стороны?

- Нет. Мы работали у моста два дня, но его больше не видели.

Но вот последние вести. Я уже в чинах и принимаю граждан. Ко мне на приём записался сын моей бывшей сотрудницы. Просила, дескать, ходит он без дела, не находит себе применение. Пришёл молодой человек, бородатый, по глазам было видно, склонный подвыпить. Распросил о его увлечениях.

- Как-то я увлекался фантастикой, писал её.

- Наверное, знаком был с Гришей Модзолевским.

- Как же! Мы дружили. Он даже предлагал мне место министра в Гренландии. Земля ничейная, давай её вместе осваивать. Он был очень многообещающий фантаст! Его даже братья Стругацкие благословили… Жаль, пропал человек!

Мне рассказали страшную историю. Губернатор Гренландии, коего из себя оказывается мнил Гриша, спился окончательно. Его болезнь прогрессировала. Из психушек не вылезал. Дети повзрослели и разъехались. Дочь вышла замуж за одного концептуального наркомана из Голландии. Сын уехал в Москву.

- Как же его мать?

Тут мой посетитель побледнел.

- Вы разве не слышали эту страшную историю? Лет пять назад?

Сделал паузу. Ему трудно было говорить.

- В припадке он убил её и потом сам бросился под трамвай.

ИПОСТАСИ АДЮЛЬТЕРА

Я учился в Москве, кончал там аспирантуру. Жил в общежитии. У меня был товарищ по имени Нодар - примечательный субъект. Он не понимал анекдоты и даже детские мультфильмы. В одной компании во время просмотра мультика по ТВ Нодар задавал такие же вопросы, что и трёхлетний сын нашего общего товарища.

Однажды я застал его раздевающимся перед компьютером. Тогда была популярной электронная игра в покер. По ходу игры с вами общалась миловидная рисованная дамочка, партнёр. Она призывала вас раздеться, если вы проигрывали, или сама это делала на экране, если от неё отворачивалась фортуна. На сей раз удача не сопутствовала Нодару. Он сидел по пояс голый, несколько растерянный осведомлённостью компьютерной особы, сделавшей ему комплимент по поводу волосатости его грудной клетки...

Надо было быть сыном академика, чтобы позволить себе такую роскошь, как компьютер в общежитии. По-настоящему, кстати, персональный. Нодар ввёл в него пароль. Выведать его было трудно. Домогающегося тайны охватывало жутковатое ощущение, что сам Нодар забыл пароль. Владелец компа впадал в аутизм - глаза пустые, отсутствующие, нижняя челюсть расслаблена...

Нодар был силён "задним умом" и в той мере, в какой это качество могло быть достоинством. Хорошо анализировал.

Как-то раз я прохаживался по Пушкинской площади. Время было интересное, перестроечное. Ожидалась очередная демонстрация. Особых политических пристрастий у меня не было, но я забавлялся тем, что "наблюдал типы". Где ещё можно было увидеть в такой концентрации в одном месте и в одно и то же время всевозможных московских оригиналов!

Милиция уже была на изготовке, чуть в стороне от сквера стояли две неотложки, и кучковались иностранные корреспонденты. Вот появились и демонстранты, человек сто. Несли какие-то шизоидные лозунги, что-то насчёт жидомасонов. Я обратил внимание, что мужчина с мегафоном, который шёл впереди, был "лицом совершенно определённой национальности". Мне приглянулась одна демонстрантка - миловидная блондинка. Я присоединился к толпе, которая уже расположилась митингом у памятника Пушкину, и попытался завести с девушкой разговор. С раздражением пришлось констатировать, что этот тип с мегафоном много шумел. Беседа не получалась. Но тут милиция начала рассеивать митингующих. Выяснилось, что эта акция несанкционированная. Её перепутали с другой, которая должна была произойти приблизительно в тоже время. Меня и мою знакомую сгрёб в охапку и вытащил из толпы дылда-сержант. Блондиночка оказалась энтузиасткой идеи и снова присоединилась к обороняющимся товарищам. Её несколько раз доставали из толпы, и каждый раз она в знак солидарности вливалась в ряды митингующих.

Я стоял в сторонке и некоторое время ждал Танечку (так её звали). Потом мне это наскучило, и, решив было уйти, вдруг увидел Нодара. Рассеяно озираясь на вершины деревьев и на спину памятника, он прохаживался поблизости от кордона милиционеров и митингующих. Я обратил внимание, как с некоторыми сомнениями посмотрел на него один из блюстителей порядка, но потом, подумав секунду-другую, кинулся на манифестантов, не тронув Нодара.

Я окликнул его.

- Ты кто - из противников жидомасонов или, того гляди, сотрудничаешь с органами?" - спросил я не без ехидцы.

Нодар преобразился, вспыхнул от удовольствия. Так бывает, когда в человеке подмечают достоинство, о котором долгое время знает только он.

- Точно заметил, - сказал он важно, - надо уметь найти такое пространство, где тебя воспринимают как своего и те, и другие. Здесь я бываю часто, и меня в отличие от тебя (саркастично улыбнулся), никто ещё не тронул!

- Зачем тебе это?" - спросил я, искренне тревожась за него.

- Охота пуще неволи! Хобби у меня такое - наблюдаю типы!

Услышав такое, я зарделся.

По дороге в общежитие Нодар признался в любви к социологии, коей науки я был представителем. Ещё в метро он сказал мне, что читает бразильскую сказку.

- В сказке, кроме разных зверюшек, есть персонаж - баснописец Лафонтен. Я завидую ему! Он добывает сюжеты прямо с натуры, сидя за кустом, слушает и записывает диалоги животных", - делился со мной Нодар.

Особенно его подкупило то, что, если в басне волк съедает ягнёнка, то в бразильской сказке бедолагу спасает писатель. Он выскакивает из-за кустов и колотит хищника палкой. Тут Нодар замолк, и надолго. Уже в общежитии, в лифте он с торжественным видом обратился ко мне:

- Я зайду к тебе вечером, есть дело!

Нодар замешкался при выходе, и его слегка придавило дверьми, что позабавило смешливых попутчиц по лифту - аспиранток из Монголии.

Я приготовил чай для гостя. Он пришёл и некоторое время продолжил начатое ещё в метро молчание. Я поперхнулся своим чаем, когда услышал:

- Я построил шкалу адюльтера! Посмотришь?

- Есть материал?" - спросил я, кашляя. Нодар показал пальцем на потолок. Кажется, советовал мне, как избавиться от кашля. Потом добавил:

- Были бы идеи!

Я подумал про себя: "Наслушался и насмотрелся, наверное, сидя, как Лафонтен, за кустом", но отказать в просьбе не смог. Наверное, из-за её неординарности.

Вообще, судачить на темы супружеской неверности в общежитии не было принято. Это была данность, которая молча предполагалась. Один мой коллега даже придумал эвфемизм - “совместное ведение хозяйства". Я был уверен, что интерес Нодара к этой сфере уж точно академического свойства. Главное для него было построить шкалу, и почему бы не адюльтера?

Мы спустились в его комнату. Я стал понимать, почему Нодар завёл пароль - явно из-за деликатного содержания файлов. Включив компьютер, он всячески напускал на себя таинственный вид, опасливо озирался, строил многозначительные мины. Кому приятно знать, что о вас сплетничают. Совсем бывает жутко, когда выясняется, что за вами ещё и наблюдают, делают записи, и даже пытаются поместить на какую-то шкалу.

- Какое место на твоей шкале ты уготовил мне?" - шутки ради спросил я у Нодара, пока тот возился с компьютером.

- Надо заслужить это место!" - ответил он и подмигнул. Затем продолжил:

- Не всякому дано вкусить сего плода. Всё при всём у мужика, и умом вышел, и внешность завидная, а "наука страсти нежной" так и остаётся ему недоступной.

Я не знал соглашаться или не соглашаться с таким тезисом. Задать уточняющий вопрос не успел. Нодар вошёл в раж:

- Почему, кстати, у дураков денег бывает больше, чем у умников? Это потому, что они больше понимают, чем знают. Так и здесь. К примеру, вечеринка. Есть умники, которые знают, что на этом мероприятии можно поживиться амурной связью. Но знают это теоретически и уходят с вечеринки, "не солоно хлебавши". Некоторые из этого племени пытаются флиртовать, вполне изысканно. Но вот всё съедено, выпито, а флирт остаётся флиртом. Им кажется, что всё уже кончилось. Они начинают зевать, идут "делать спатеньки"...

Нодар на некоторое время замолк. Уж очень долго раскочегаривалась его хилая "Искра".

- ...однако таким образом пропущен десерт! - продолжил он, - сладкие кусочки достаётся тем, кому дано переждать затянувшуюся паузу, и не обязательно быть теоретически подкованным. Снова появляется выпивка, опять в полную силу играет музыка. Уже никто не флиртует. Тот, кто ушёл, сквозь сон слышат музыку и удивляется.

Тут он взглянул на часы, неуверенно покосился на включённый экран компьютера. Пришло его время "выходить на связь" с домашними. Обычно все пользовались телефонным аппаратом междугородной связи, висевшим на стене в фойе общежития. У Нодара была привилегия - звонил домой из кабинета администратора. Говорят, что он заплатил за такое эксклюзивное право. Эти "сеансы связи" повторялись с регулярностью ритуала и не подлежали отсрочке...

Я не стал испытывать своё терпение и открыл файл под именем "Гуджа".

Начало было интригующим. Из текста следовало, что очередной раз был бит один из нашего землячества - Гуджа. Неизвестный туркмен из соседнего общежития немотивированно, как считает пострадавший, надавал ему тумаков у входа в столовую. Его опять с кем-то перепутали. Распалённый Гуджа ворвался в комнату, где наши обычно резались в карты, и призывал к отмщению. Но все отреагировали весьма вяло. Он вполне мог претендовать на солидарное к нему отношение, но, во-первых, настораживало отсутствие новизны события; во-вторых... Есть люди, которые дают всем понять, что у них есть секрет, и многие даже подозревают, в чём он заключается. Но есть и такие, которые из существования секрета делают секрет. Скрытными обычно называют первых, а на вторых, если их расшифровали, не знают, как реагировать. Гуджа был из вторых, поэтому не было уверенности, стоит ли бросать из-за него преферанс.

Однажды в общежитие явился милиционер. Он расследовал случай с попыткой суицида у одной из аспиранток откуда-то с Урала. В своём прощальном письме она обвиняла Гуджу в своей и в смерти двух неродившихся детей. В конце она приписала, что в нагрудном кармане её серого пиджака лежат 100 рублей и что надо их передать её матери...

Дойдя до этого места в тексте, я удивился - об этой детали не ведал никто из обозримого круга знакомых. Я, вопрошая, обернулся вокруг, и... встретился глазами с Нодаром. Он стоял в дверях и наблюдал за мной.

- Данный случай один из полюсов моей шкалы, - заявил он, - долго думал, стоит ли его ставить в континуум. В принципе он мало чем отличается от открытого б...ва, и то и другое - предмет порицания!

Я потребовал разъяснений. Мне ответили:

- Частная жизнь не может быть совершенно частной, сплетничают и порицают не её, а то, что утаивается. И в то же самое время - за наглость почитается то, когда вообще ничего не утаивается!

- Как твои домашние?" - спросил я. Мне надо было уходить, для чего поменял тему.

- Всё те же разговоры - что поел, что выпил, измерил ли температуру на всякий случай, не завелась ли барышня?" - ответили мне.

Я решил внести свой вклад в эти "научные" изыскания Нодара. На следующий день я наведался к нему, припомнил случай, когда меня застукал с гостьей из Москвы в лифте один из наших. Тот смерил взглядом мою попутчицу. В тот же вечер на кухне меня обвинили в безнравственности, в том, что я подрываю семейные устои. Причину мне разъяснили - я не почёл нужным уведомить земляков о своей связи.

Неожиданно хозяином комнаты овладел зуд.

- Чисто грузинский адюльтер!" - выпалил он.

На меня нашёл азарт, и я привёл факт с одним Дон Жуаном из нашего землячества. Его никогда не видели с пассией. Фигурировала только сковорода, которую эта пассия надраила, да так, что каждый из нас мог глядеться в неё, как в зеркало. Сковородкой откупились.

- Другой полюс - когда "ведение совместного хозяйства" - событие, которое только в тягость, - развивал тему Нодар, - есть люди, которые считают, что подобные отношения не могут ограничиваться экономическими категориями и... влюбляются. Они нудят, по тысячу раз прерывают связь, чтобы потом вдруг снова слиться в экстазе и, не доведя дело до оргазма, опять начинают выспренне объясняться. Надо видеть, как они разговаривают с домашними по телефону ... Умора, достоевщина! Однако такого я среди наших не замечал! Не дано!

Тут Нодар расчувствовался и даже ... всхлипнул. Ему не было места на шкале, так как не был женат. Вероятно, он больше сочувствовал "героям Достоевского", мечтал о любви. Не потому ли академическая беспристрастность стала ему отказывать?

Некоторое время он в молчании перебирал клавиатуру, не обращая на меня внимания. Затем акцентировано нажал на одну из клавиш. Ожил и надолго застрекотал матричный принтер. Но вот он умолк, и Нодар протянул мне несколько отпечатанных страниц текста.

- Прочтёшь у себя в комнате", - было сказано в приказном тоне.

Некоторое время я не притрагивался к этой распечатке. Своих дел было много. Но дня через два на досуге взялся читать её. Текст был озаглавлен "Дружба по-вьетнамски". Сидя у окна с видом на лес и купол дальней церквушки где-то в его чаще, я читал:

- Тон (имя персонажа) был не то что из Хошимина, но даже не из Ханоя, а из провинции. Я заметил, что выходцы из Хошимина (бывшего Сайгона) более стильные и свободные в манерах. Я как-то спросил одну из вьетнамок, не из Сайгона ли она. Она от удовольствия покраснела, потом всё-таки призналась, что из Ханоя.

Аскетизм вьетнамского коммунизма иссушил и так тщедушное тело Тона. Его комната была обвешана листами, на которых были написаны трудности русского языка. Они напоминали о себе повсюду и всегда. Здесь не было никаких вольностей типа вырезок из журналов на определённые темы, что было весьма обычно для мужских комнат общежития.

Как-то среди гостей Тона я приметил довольно рослого молодого вьетнамца с одной привлекательной спутницей. Выяснилось, что он - слушатель одной из военных академий, а она - его "баба", как сказал Тон. При этом он ухмыльнулся, мол, гляди, каков прогресс в моём русском. "Военным можно!" - поспешно заключил он, предупреждая мои расспросы.

Такая абстиненция не могла не мстить. Однажды днём, когда в общежитии было пусто, в дверь к Тону постучал Чен, паренёк с довольно сусальной внешностью. Тон что-то ответил из глубины комнаты, а гость вдруг перешёл на нежные обертоны. Занятно слышать, как переговариваются вьетнамские гомосексуалисты. Дверь открылась и потом поспешно закрылась.

Но однажды что-то произошло. Вьетнамская община забегалась. Как я понял, пошёл естественный отбор. Образовались парочки. У Тона стала бывать Лы. Максимально деликатно я осведомился о происшедшем.

- Посольство разрешило нам дружить!!" - торжественно заявил мой сосед.

Без друга оставалась только Тхиеу, очень приветливая, ну уж очень некрасивая девица.

- Тхиеу такая хорошая характером девушка", - сказал я Тону, когда мы были на кухне. Он готовил какое-то очень специфичное блюдо, содержимое которого я так и не рассмотрел. Тут Тон отвлёкся от плиты, притронулся к моему плечу и доверительно сказал, глядя мне в глаза:

- Нодар, стань другом Тхиеу!

Чен, кстати, ходит холостяком".

По ходу чтения я правил текст красной шариковой ручкой. Так что распечатка запестрела красным цветом. Исправлять грамматические ошибки было моей манией. Поэтому, спускаясь к Нодару, я был "влеком" одним желанием - внести исправления в файл. На этаже, где жил любитель-социолог, я столкнулся с вьетнамской парочкой. Они шли, видимо, из магазина, нагруженные бакалеей и гастрономией. Лица у них были деловые и сытые. Я предположил, что это были Тон и Лы, и скомкал бумагу с писаниями Нодара, быстро положил её в карман. Нодар ворчал, стоило ли так безжалостно править текст, чтобы потом скомкать его.

Со временем "изыскания" зашли в тупик. Запутались. Меня ещё стали доставать попытки Нодара использовать числовые индексы, то есть поверять каждый случай супружеской неверности математикой. Под разными благовидными предлогами я отказывался говорить с ним на эту тему.

Прошло время. И вот я на одной из обычных посиделок мужской части нашего землячества. Единственная особа женского пола - Маша, гостья хозяина комнаты, обслуживала застолье. Восемь мужчин умиротворенно беседовали и после каждого тоста прикладывались к вину. Был там и Нодар. Как обычно, он был незаметен, не пил, почти не ел. Его давно держали за тех безнадёжных статистов, которых даже не заставляют пить. Машенька, девица баскетбольного роста, грациозно дефилировала из комнаты в коридор, где находилась общая кухня, и обратно.

Размеренный ход событий нарушил Гоги. С воинственным видом он вломился в комнату и требовал выдачи "негодяя Гуджи". На этот раз Гудже повезло, его вообще не было в Москве. Гоги - невысокого роста крепыш, бывший гимнаст, отличался задиристым нравом. Сейчас его пшеничного цвета усы топорщились, а зеленоватые глаза искрились гневом.

Выяснилось, что недавно к Гудже наведался родственник. Гость после того, как его пригрел и потчевал Гуджа, взалкал чего-нибудь особенного. Гостеприимный хозяин отвёл его к Тамаре - "женщине" Гоги. Некоторое время "из приличия" Гуджа разделял общую компанию, а потом под благовидным предлогом оставил своего гостя и Тамару наедине. Та потом жаловалась Гоги, что "эта скотина полезла бороться, что она насилу отбилась!" Тамара была дородной женщиной, кубанская казачка, и я живо представил, как она пресекала поползновения наглеца. Её оскорбило то, как к ней относится сам Гоги, раз его земляки позволяют себе такое.

Произошла "разборка". Долго судили-рядили, имел ли право Гуджа так поступить. Под конец Гоги не выдержал и обратился к хозяину комнаты (его звали Заза) с каверзным вопросом, дескать, а что будет, если он наведается к его подружке. Имелась в виду Машу. Заза, некогда регбист, не допустил возможность такой ситуации. Гоги очередной раз вспылил и ушёл, громко хлопнув дверью.

Всё это время Маша безмятежно убирала и мыла грязную посуду. Разговор шёл на грузинском языке, и она ничего не понимала. Только тогда, когда ушёл Гоги, сказала:

- Такой маленький и такой шумный!

Оставшиеся вернулись к прерванному застолью. Очередной тост был за Машу. Тамада обратился к ней:

- Маша, знаешь, как мы уважаем тебя!

Когда уже расходились, я спросил Нодара, доволен ли он вечером, имея в виду нечто определённое.

- У меня теперь другое хобби - коллекционирую вкладыши от жвачек. А те файлы я стёр, - ответил он.

Дата публикации: 04.02.2008 20:24

Предыдущее: КЛУМБА (сборник рассказов)

Следующее: МИНИАТЮРЫ

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.