Юмореска

 

Васька-Заика одиноко лежал у высыхающей лужи ногами на север. И без того ред-кие мысли его на этот раз решили не надолго покинуть хмельную голову. Слабая воля оставила слабое тело, чтобы отдышаться на свежем воздухе, а затем вселиться обратно.

В это самое время Серафима Кораблина, женщина по случайным обстоятельствам, вдовая, проносила свое полнокровное строение по гнилому деревенскому мосту. От речки несло тиной и разлагающейся кошкой.

За свои тридцать два года Серафима не успела сделать плохого соседям. А к хорошим делам считала себя не способной, хотя как и всякий другой человек, жила в скромном ожидании небольшой, но славы, которую представляла в поклонах односельчан или в нескольких строках местной газеты.

«Спасти бы кого-нибудь, - почти подумала она, - или умереть»

И в таком чистом божественном, но сознательно неоформленном состоянии, бедная женщина неожиданно узрела неподвижное тело, в котором сразу признала Василия.

Она нисколько не удивилась увиденному, продолжая двигаться в том же ритме: Василий пил давно и часто.

Но неожиданно Серафиме показалось, что он мёртв. Мысль эта неподвластной тяжестью налила и без того плотное тело, краска сползла с лица, оставив одни румяна. Сердце напряглось в томительной неопределенности.

Серафиме припомнился живой трезвый взгляд Василия, когда полтора года тому назад она после сна, в ночной сорочке выпроваживала корову в общее стадо. Вспомнила, как смутившись под взглядом его, начала хлопать бедное животное по кирпично-блестящему заду.

Ей вдруг представились руки покойного, всегда грязные с едва заметными зачатками ногтей и с обрубком левого мизинца. Руки

Эти всегда вызывали в душе этой чувствительной женщины неосознанное отвращение. Но теперь она чувствовала не то что отвращение, и даже не безразличие, а странную доброту, нежность и привязанность к этим девяти согнутым пальцам и пахнущем, неизвестно чем, ладоням.

Одинокая солёная слеза выступила из правого глаза Серафимы. За ней всё смелее и смелее заторопились следующие. Тело ее неожиданно обмякло, непонятно каким образом очутилось рядом с высыхающей лужей и, нехотя, словно в кино с замедленной съемкой, опустилась у ног Василия, и сознание на время покинуло впечатлительные ум Серафимы.

…Через мгновение, слегка протрезвленная душа Василия с обычными редкими мыслями, которым надоело распутное бродяжничество среди великих и талантливых, вернулось в тело у лужи. Туманным непонимающим взглядом Васька-Заика глянул на Кораблину, покрутил удивленно головой и со словами: «И ты тоже…» на четвереньках дополз до покосившегося старого забора и вдоль него, пошатываясь, задвигался к дому, сопровождаемый отчаянным лаем деревенских собак.