Последние дни Спартака

 

В руках его письмо – папирус, из Рима привезенный тремя гонцами. Они измучены, но все еще стоят на входе в его шатер и ждут, что скажет он, тот, кто указал им путь к свободе, кто поднял против гнета их и кто принес хотя бы долю смысла в их рабскую и низменную жизнь. Для них он – Свет очей, для них он - Бог живой, ниспосланный им небесами, он всемогущ, ничто не в силах одолеть его…

Взмахнув рукой, фракиец отпустил гонцов, пусть отдохнут, им скоро снова в путь, послание возлюбленной Валерии везти, его ответ, быть может, и последний.

Коптящий факел скудно освещает шатра походное убранство, он воин и привык к лишеньям и невзгодам. Давно окаменело сердце и рука, убившая десятки римлян, от ласк отвыкла, не помнит стана женского она. Теперь в руках его папирус, к нему успевший перед самым боем, в котором многое решится, так стоит ли читать последние слова любимой? Он стал, он развернул папирус, и слезы крупные сорвались с глаз его, когда увидел он, что и Валерия слез не держала – размытые слова и буквы пестрели на папирусе повсюду. Он стал читать, глотая каждую строку, и губы, шевелясь в беззвучном упоенье, несли его в призрачную страну, где был и он, где с ним была она, они одни вдвоем в счастливом, светлом мире.

- Вернись, о, мой возлюбленный Спартак, - читал он, забываясь вмиг. - Молю тебя о мире, заканчивай скорей войну и возвращайся к нам на виллу, хотя бы ради нашей маленькой Приспиллы. Клянусь, что окружу тебя такою лаской и любовью, какой не окружала никого. Один лишь ты - свет дней моих, и больше мне никто не нужен, умру, случись с тобою что-нибудь, Спартак! Вернись, богами заклинаю, молюсь я им и жертвы приношу, но ты вдали, и больше жить так не могу…

Папирус вдруг становится тяжел, как сто камней, держать его уж нету больше сил, он падает, легко играя на лету. Спартак недвижимо сидит. Он думает о том, что поднятая им война подходит к завершенью. Он знает, что не победит – увы, восставшие рабы не так сильны, не так послушны, готовы жизни ради предать любого, так устроены они. Их много в легионах Спартака, но по Италии их больше во стократ, молчат они, не восстают, не ропщут, почему? Как долго эта мысль сверлит сознанье Спартака…

Он верит только в то, что никогда не сдастся и не предаст людей, поверивших ему. Он поведет их в бой своим примером, и будет биться в первом же ряду, но… он не победит, побить тиранию один не в силах, пусть даже за тобой идут войска. Теперь он точно знает, что Рим не вечен, но он и не падет извне - сожрет его внутри своя же язва. О, Боги всемогущие, скорей бы, что же вы молчите?! Но Боги отвернулись от него…

Как трудно жить не там, где должен жить, как трудно умирать не там, где должно по судьбе… Он вышел из шатра дышать свободой, вдали горели римские костры. Он поднял голову – над ним, сверкая звездами, непостижимо нависало небо. Стояла ночь, и небо было римское, земля и воздух, и луга, и даже речка, из которой воду пил, она ведь тоже римская была. Так где ж свобода?! Где его мечта, к которой вел людей четыре года, и за которую сложили головы рабы? Где враг его, с которым он боролся? Стоял ли с войском за рекой, иль был внутри, в сердцах самих рабов, которые не смели хозяевам перечить никогда?

Он храбрым был, но храбростью одной не одолеть могучего врага, страшись измены, спутницы беды…

Спартак вошел в шатер и взял папирус, и до утра писал Валерии письмо:

- Любви твоей желаю больше жизни, и сам взамен отдал бы все, но не могу предать людей, пусть мы погибнем, но дело славное творим, падет когда-нибудь и вечный Рим, жаль, этого уже я не увижу, но может быть, увидишь ты? Скорей всего, читая эти строки, не сможешь мне ответить ты, наверное, погибну я в бою ближайшем, решится завтра все, на смерть идем, иного смысла нет, война бессмысленна по сути. Прошу тебя, не плачь, пусть я умру, но я умру свободным! Прости, Валерия, прощай…

Наутро отдохнувшие гонцы с собой папирус увезли, а от реки, из дивной рощи неслась уж ария войны – рабы и римляне сошлись в смертельной схватке. Спартак на помощь им поднял свои войска, а от реки степенно и играя на солнце бликами доспехов шли легионы полководца Красса, желавшего омыть себя непобедимой славой. Он жаждал смерти Спартака и лишь жалел о том, что не родился враг его свободным римлянином, чего достоин был, по мнению его.

К чему слова, когда идет резня! Свобода или смерть! Хоть клич один, но все смешалось, хоть цели разные, но средства-то одни – не доказать, а попросту убить врага за то, что он твой враг, а почему – кому какое дело!

Спартак вершил чужие судьбы огромной палицей, он шел, отыскивая полководца Красса. Он сокрушал ряды прославленных бойцов, легионеров, прошедших не одну войну, и страхом наполнял сердца бесстрашных до того, но Красс далек был от него…

Когда все было кончено, легионеры ходили по рядам погибших – искали тело Спартака, чье только имя наводило ужас на весь свободный римский люд. Но не нашли – нашлись и верные друзья, кто уцелел и вынес тело с поля брани. Он не бежал, его душа не знала страха, он умер, как и обещал – свободным, с радостной улыбкой на устах, пронзенный не одним мечом, все в грудь, как и соратники его, лишь двое из пятидесяти тысяч рабов убиты были в спину.

О, дух свободы, он в стократ сильней любого чувства!

И слезы горькие из глаз Валерии катились, когда папирус ей вручил гонец. Спартак погиб, так говорило сердце, но он не уступил, не проиграл, и в этом и была великая его победа - смерть ради жизни, он заслужил ее…