чем время глуше, тем яснее помню картину детства, где над изголовьем моей кровати зеленели окна чуть пыльными стеклянными крылами, как некий ангел, прилетевший в ночь, и, потому что мир в округе, всласть проспавший пробуждение ребенка. тогда подолгу я глядел наверх, в окно, где зелень медленно светлела, и представлял, как буду целый день ходить в саду, о чем-нибудь мечтая. когда яснее становился взгляд, и ангел исчезал, тогда я видел большие ветви яблони, плоды, два-три быть может, прижимались к стеклам, прекрасные с тяжелой краснотой, которые сорвать я не решался. чем время глуше, тем яснее помню, как я однажды яблоню растряс, и после все жалел, что по утру в окне такая бедная картина. сейчас, сказать, пишу тебе и вижу, как ты сквозь годы смотришь на меня. когда могу в ответ я улыбнуться, я погружаюсь вновь в стеклянный сумрак, и вспоминаю, как глядел подолгу на яблоню, прижавшуюся к окнам, и как я сокрушался, что однажды тех яблок не увидел по утру, и говорил тогда слова плохие. но это облегчения не даст, в глухую осень, в полночь, в листопад, что из далеких лет все сыплет письма, и двор, как почта, мокнет под дождем, кто за меня решил, что память детства мне будет в помошь, словно я одним усильем воли жив, и будто я в минутном их нуждаюсь в утешенье? минута вся прошла, тот дом разрушен. и с каждым недочитанным письмом, разбросанными в темных звездных лужах, все глуше память, как осенний дождь |