КЛИНОПИСЬ (Яуза) Медная сеть, должная нас ограждать от воды, неотличима От узелков собственной тени, что делит собою пространство На кислород и nevermore, на который имеем мы зуб, не имея причины Оный иметь... И застревает в руке черная шишка, как голова африканца. 12.03.96 (Кремль) Обожженное яростью глины, так тело монаха–афонца, Вечной святости место не дремлет и не бывает пусто. И Васильевский храм – угловатым ожогом на фоне Солнца, Словно четвертая, смертная степень шестого чувства. 13.03.96 1 МАЯ 1996. ЛУБОК Звуки марша, соскользнувшего на чарльстон. Красный день календаря. Среда. Погода. Тем сильнее ощущаешь государство, Чем ничтожней о тебе его забота. Дети. Голуби. Отцы семейств. Их жены. Тенью дома – на асфальте дремлет стая. Населенье, глядя невооруженным, Большей частию лишь там, куда пускают. А пускают – лишь туда, где населенье: К парадоксам вообще пространство склонно, Ибо столь необъяснимо от рожденья, Как валун, впитавший бдительность Горгоны. 1.05.96 ОСЕНЬ Я не думал дожить до тебя – так и стало, не дожил. Если что–то выводит рука, в том вины ни ее, ни моей Ни на грош: только долг. Я мучительно помню и должен Все – своей же душе. Все, что сказано было при ней. Поворот, поворот. Пахнет свет? Или улица тоже – И слегка молода, и настолько в обрез коротка, Что при первой возможности рвется на запахи, точно Пес – во тьму с поводка. Мостовая и ночь – как набор существительных в речи, Скачут: младшая бросит – другая, спеша, подберет, Устремляясь обратно все больше на ощупь, все реже, Чем трамваи вперед. Пятница, 13.09.96 * * * Я уеду из дома, Не услышав от стен Ни добра, ни худого: Насовсем, насовсем. Будет ветер и пусто. Мне идти одному: Я последние чувства Все оставил ему. Через арку направо, И вперед до огней. Вот мой Реквием – браво! – В перелетном окне. Десять тактов навстречу Голубям на карниз, – И вприпрыжку на плечи Переулка. И вниз. Брось печалиться, ужас Пережди. Не дрожи О консервах на ужин, И не бойся за жизнь: Там, за парой балконов, Различимых к утру, Тело станет законным. Значит, я не умру. 18.11.96 * * * Примитивный пейзаж В половину листа, За который не дашь Ни окна, ни холста; Безопасная даль В половину руки, Но рука и печаль – Как они далеки! Если выйти за дверь И направо взглянуть, То напрасно теперь Открывается путь: Половина зимы, И дороги бледны, И оттудова мы На ладони видны. Потому что и там И, как правило, здесь – Мы не в тягость богам. Ибо мы–то и есть (Глядя издалека – Чтоб достал карандаш) Фонари и река, Примитивный пейзаж, От неблизких картин Отстраняющий плоть: Чем он дольше один, Тем он больше Господь. 13.12.96 ИЗ ПОЭМЫ «ЧЕТЫРЕ СЮЖЕТА ДЛЯ ПРОЗЫ» 4 Зима в Москве – скандал и Боже мой. Чуть полдень бил – а загорятся плошки, И номер семь увозит на подножке Комедию Мольерову домой. Да явится суббота за средой, От вечной ночи позабывши время, И слабый день прощается со всеми, Как в оспу. И не узнаешь с утра Своих стихов, написанных вчера. Стоят сюжеты и покойны души. Смирив глаза, пурга стремится в уши – Мы прячемся в дома и видим сны Про яркий шум – и этим отмщены. Зима, конец дорог. Не время помнить. Толкаешь дверь, готов себя восполнить, Готов войти – и опрометью вон Бросаешься. И снегом занесен. Конец окна – не время торопиться, В приемной у грядущего толпиться. Зима в Москве – пора простых вещей: Ты видишь снег? Он и везде. По всей Твоей земле, и на любой горбатой От горя крыше, и в подслеповатой Реке, и на мосту, у фонаря. А реки замахнулись на моря, Моря теснятся и находят тропы, И в путь идут (а по краям сугробы). Быть может, там, куда они ушли, – Не нужно нас, нет места для земли. Они идут, и голубеют версты На небесах, и снег, зажатый в горсти Последнего из долгой череды, Едва успеет замести следы – Как самому лететь в слепые дали, Чтоб нам другие зимы передали Свой вечный цвет – как письма от Него, Где только подпись: только и всего. 19–23.12.96 ОСТАНОВКА Как кружатся кварталы на Солянке, Играя с небом в ножики церквей, Так я пройду по видной миру планке – Не двигаясь, не расставаясь с ней. Дома летят, не делая ни шагу, Попутчиком на согнутой спине. И бег земли, куда я после лягу, Не в силах гибель приближать ко мне. Танцует глаз, перемещая камни, Но голос Бога в том, что юркий глаз – Не собственное тела колебанье, А знак слеженья тех, кто видит нас. Среди толпы Бог в самой тусклой маске, Чтоб фору дать усилиям чужим: Чей взор богаче на святые пляски? Кто больше всех для взора недвижим? 30.04.97 ДОЖДЬ В МОСКВЕ Немногие увидят свой конец Таким, каким я вижу этот ливень, Где медленно из облачных овец Вдруг молния высвобождает бивень. На улицах спокойно. Полных вод Хватило для того, чтоб все колеса, Все фары, каждый каменный завод, Все небеса – удвоились без спроса. И время ненаказанным бежит, Но розга не впустую просвистела. Во всем, к чему он сам принадлежит, Глаз не находит собственного тела. А значит, все на месте, все с тобой. Жизнь и разлука с ней неразличимы, Но первая отходит от второй На полшага: мы делаемся зримы Самим себе и миру самому. Таков последний миг, но не расплаты. Мы вытесняем, погрузясь во тьму, Свет в последождевую кутерьму – На плиты стен и кровельные латы. 1.05.97 ЧЕРНАЯ ЛЕСТНИЦА Конец весны в предместии больниц. Людей как не было, две–три машины, И голоса таких незримых птиц, Что словно купы бесом одержимы. Нельзя запоминать вас наизусть, Кварталы детства. Дом для пешехода Уже постольку означает грусть, Поскольку в нем тот знает оба входа: Парадный первый, видный исподволь, Как будто жизнь его внутриутробна – Но вещь сама перерастает в боль, Когда второй предвидеть мы способны. Исчерпывая кладку стен собой, И завершая дверцею жилище – Он боком входит в память, как слепой, Который трость потерянную ищет. 28.05.97 ГРОМ В ложных сумерках всякое горло в Москве Говорит о грозе в полный голос. Есть, где ужаса взять помутненной листве; В буйстве форток читается гордость. И плывут по короткому небу пловцы, Как в купальные дни на запруде – Тяжелы и упруги, как все жеребцы, Все машины, все купы, все люди. Меркнет дом – будто бы за спиной беглеца Уменьшаются образы вышек, И соседского в раме не видно лица, Хоть и знаешь, что к ливню он вышел. И клубящийся гром в близорукой траве, Как ладонью, находит початок: В мыслях неба, в курчавой его голове Остается родной отпечаток. Но с глазницы спадает виденье дождя, И встаешь у долины при входе – Как слепые певцы себе жаждут вождя, А на грех только зренье находят. Глаз увидит, как начатый в ливень стишок Обратится посланием с Понта – И сознание опустится вниз на вершок, Словно те, кто достиг горизонта. 4.06.97 | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
