Фашист стоял, слегка расставив ноги, А рупором усиливалась речь О том, что для евреев нет дороги, Иной дороги, чем дорога в печь. Надменность и презрение во взгляде. И черный автомат наперевес. Казалось, утро в лагерном наряде Легло к его ногам, сойдя с небес. А женщина стояла у барака. Раздели заключенных догола. Война, как кровожадная собака, Давным-давно всех близких унесла. И право жить, дарованное Богом, Утеряно, как полушалок с плеч. И женщина шагнула на дорогу, Дорогу, упиравшуюся в печь. Но будто натолкнулась на преграду, И словно молоко, вскипела кровь: Фашист сверлил ее надменным взглядом. Так смотрят на зверей и на рабов. А до конца шагов осталось мало, Но ей не одолеть стыда черту. Она себя руками прикрывала, Руками прикрывала наготу. И этот жест, знакомый всем от века, Казалось, объяснил ему без слов: Она прожить стремится Человеком Оставшиеся несколько шагов. И столько в жесте женственного было, Что он внезапно понял, почему Жила в еврейке нравственная сила Быть Человеком вопреки всему. И в этой мысли новизна сквозила Такая, что он дрожь сдержать не смог. Она его, фашиста, победила. Он понял это. И нажал курок. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
