Горькая чаша

 

В конце июля 1942 года фронт приблизился, и скотогоны Егорлыкского района уходили через сальские степи на Кубань. К ним присоединились беженцы из станицы Новороговской. Остались только больные и немощные старики, женщины и дети.

Утром помолившись, раввин Мотл-Агарон вышел из дому. Под впечатлением страшного сна, который приснился ему накануне, он направился к местному священнику отцу Василию. Пройдя мимо нескольких домов по улице, он увидел сидящую на дереве ворону, огромную и старую.

-Боже мой! – вслух произнес старик. - Никогда я не видел такой большой твари среди птиц.

Он подошел к дереву и остановился. Ворон не улетел. Наоборот, птица, вытянув шею вперед, смотрела куда-то на восток. Раввину показалось, будто ворона трясется, то ли от ветра, то ли от старости. Ударив палкой по стволу дерева, раввин собрался уходить. Птица глухо каркнула и упала к его ногам. Крылья были плотно прижаты к бокам, лапки вытянулись, клюв полураскрыт, глаза затянулись темно-серыми веками. Ребе осторожно дотронулся палкой до птицы, она была мертва.

«Почему ворон сдох глядя на восток? Разве птица что-то в этом понимает? И вообще, почему ворон сдох в моем присутствии? Ох, плохая это примета!».

Погладив бороду рукой, Мотл-Агарон продолжил свой путь к священнику. Подойдя к калитке поповского дома, он увидел выходившую со двора Прасковью Супрунову, одетую в черное платье. Она сурово и презрительно посмотрела на старика, остановилась и процедила сквозь зубы:

-Що ж ты, бисова душа, не убиг? Уси жиды поубиглы, а ты окаянный остався, та и к батюшке пришов!

- Иди с миром женщина,- тихо произнес раввин, - да ниспошлет тебе Бог сострадания к твоим братьям и сестрам…

- Перелякався, анчихрист! – Усих жидив нимци постреляють, як собак!

Услышав дерзкие слова своей прихожанки, в дверях дома появился отец Василий. Увидев священника, Прасковья поспешно удалилась. Раввин печально посмотрел вслед обозленной женщине и вошел во двор.

- С чем пожаловали уважаемый ребе Мотл-Агарон?

- Ваше преподобие, мои соплеменники ушли из станицы, а мы с женой вынуждены остаться из-за болезни и старости…- с волнением сказал раввин – Скоро сюда придут немцы и всех нас, вероятно расстреляют… Наша вина только в том, что мы евреи… Ваше преподобие, помогите нам спастись от смерти и насилия, во имя Божьей справедливости и священных заповедей.

- От просящего у тебя не отвращаются, - произнес отец Василий. – «Если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами как с сынами. Ибо есть ли какой сын, которого бы не наказывал отец?». Так сказано в Послании к евреям святого апостола Павла. Не воистину ли сказано, Мотл?

- Тогда все дети должны нести одинаковую кару, - покачав головой, заметил раввин. – Почему же одни лишь дети Израилевы должны быть преданы земному праху?

- Вам известно, ребе Мотл, что супостат не щадит и праведных детей Христа, хотя и поверивших в законы советского сатаны. Исповедуя своих прихожан, я знаю всю меру их греховности. Я отвращу от вас сию горькую чашу, ребе Мотл! Ступайте в свой дом и молитесь… Бог нам поможет! – произнес отец Василий и, повернувшись к иконе Николая-угодника, трижды перекрестился.

- Здравия вам, ваше преподобие, в деяниях земных и спасении душ человеческих! – со слезами на глазах произнес раввин.

Проводив раввина, отец Василий вернулся к иконам и начал молиться. Затем лег на кровать и задумался: «Вот скоро придут немцы… Вправе ли я проповедью своей укреплять веру прихожан в новый порядок оккупантов? Должен ли я мстить коммунистам за надругательство и глумление над православной верой, за мои страдания в тюрьме и лагерях? Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное… Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас… Господи, как мне, русскому человеку, благословлять немцев, врагов наших?».

Раввин был предупрежден о предстоящей облаве в станице Новороговской. Мотл-Агарон и его жена, не теряя времени, пришли к отцу Василию. Священник принял их радушно.

- Ваше преподобие, вот и наступил тот час, когда «всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят», - напомнил раввин слова Евангелия.

- Истину глаголите, ребе Мотл… Я не отступаюсь от законов христа. Прошу вас и вашу супругу спуститься в подвалмоего дома. Там пересидите облаву.

А в соседних дворах собаки рвались с цепи, облаивая названных гостей – немцев и полицаев… Уже смеркалось, когда раввин с супругой, пересидев облаву, вышли из дому священника и направились в сад, где они жили в последнее время. По мере того, как поспевали яблоки и груши, наливались янтарным соком сливы, началось паломничество в колхозный сад всех станичников. Мотл-Агарон был назначен сторожем колхозного фруктового сада еще до окупации Новороговской немцами. Когда станичные дети приходили в сад и без спроса рвали фрукты, раввин говорил шалунам:

- Дети мои, вы можете собирать плоды этого райского сада, но ради Бога, не ломайте ветки добрых деревьев! Немецкие солдаты тоже заходили в сад и рвали фрукты. Вначале старик завидя немцев ,не выходил из свокго маленького домика,а когда увидел оставленную немцами лестницу-стремянку для сбора фруктов и ведро с крючком, он понял,что фрицы будут приезжать постоянно. Однажды они вошли в сторожку раввина, о чем-то спросили старика, тот ответил по-немецки, это немцам понравилось и не вызвало никакого подозрения. Затем, собрав два ящика фруктов, они решили пообедать под раскидистой яблоней. Расстелив большой брезент, солдаты нанесли кучу разной закуски и бутылок с вином. Мотл-Агарон, чтобы не мешать им, ушел в свою сторожку и сел у окна. Немцы выпили и закусили, а потом вспомнили о старике и пригласили его. Как ребе ни откзывался, все же пришлось идти исесть с ними. Ему налили кружку красного вина, поставили банку консервов. «Что же мне делать, Боже мой? Какой грех на душу принимаю, пью со своими врагами! Боже, спаси и помилуй меня! Что делать?..» - горько думал раввин и взял кружку вина дрожащей рукой. Немцы смеялись над нерешительным стариком. Наконец, Мотл-Агарон медленно начал пить вино. В это время Фаня-Броха и увидела своего мужа. Ее чуть не хватил удар. Потеряв самообладание, она с яростью бросилась к мужу: «Ты лишился рассудка!? Тебе же нельзя пить!..» Немцы, наблюдая за этой сценкой, да еще на искаженном жаргоне «идыш», катились со смеху. Только сейчас Мотл и его жена поняли, какую они допустили оплошность. Фаня-Броха молча подняла своего мужа с брезента, на котором он сидел, и повела в домик. Немцы, переговариваясь, смотрели в след удаляющимся старикам. Солдаты не стали интересоваться кто эти двое пожилых людей.

На следующее утро возле сада, недалеко от сторожки, остановился грузовой «Опель». Фаня-Броха увидела полицаев и женщину, стоявшую у машины.

-Мотл, смотри, приехали полицаи с женщиной! Это, наверное, за нами…

Выйдя из сторожки, они увидели полицая Гордея Налыгача с двумя подручными. Подойдя поближе, Налыгач сказал:

- Здорово ты, старик, устроился!.. Сад охраняешь, яблоки ешь и старуху витаминами питаешь! Ничего не скажешь, евреи находятся при деле! И много немцам фруктов ты дал, чтобы тебя не трогали, жида?

- Господин начальник! Я и моя жена охраняем сад, следим, чтобы не ломали ветки… По силе возможности собираем плоды и всем просящим раздаем. Сегодня должны приехать немецкие солдаты из местного госпиталя за фруктами…

Налыгач ехидно и нагло улыбался, широко расставив ноги и помахивая плеткой. Ему нравилось ощущать свое превосходство и власть.

- Ишь ты, даже немцев обкрутил, шельма! Но у меня твои жидовские номера не пройдут! Я тебя и твою старуху арестую и сдам в гестапо.

- Господин начальник, пощадите нас, стариков! – упав на колени, взмолился Мотл-Агарон. – Мы никому ничего плохого не сделали!

- Мотле, дорогой, встань, не унижайся! – сурово произнесла Фаня-Броха.

-Взять их! – приказал Налыгач и плеткой ударил старушку по лицу. Фаня –Броха со стоном закрыла лицо руками. Двое полицаев поволокли старика к машине, раскачали за руки и ноги, бросили в кузов. Старушка пошла сама, и с трудом полезла вслед за мужем. В кузов машины заглянула улыбающаяся Прасковья Супрунова. Она-то и выдала стариков-евреев, виноватых, как ей казалось, во всех ее прошлых бедах при Советской власти.

- Ну що, поганые, злякалыся? – спросила Супрунова. – Теперыча наши хлопци тобе с жинкою витдадуть немцам, и воны усих вас постреляють!

- Пропади с наших глаз, мерзкая женщина, пусть наша кровь потоком изливается на твою голову, и чтобы ты в ней захлебнулась! – с ненавистью произнесла Фаня-Броха.

- Фаня, милая моя, разве людям можно этого желать? – спросил раввин. – Грех произносить такие проклятья жене священнослужителя!

Арестованных повезли в станицу. Остановив машину у конторы бывшего колхоза им. Сталина, Налыгач пошел докладывать зондерфюреру о поимке еще двоих евреев, «особо опасных коммунистических агитаторов». Напротив здания конторы, в оцеплении немецких полевых жандармов, находились уже обреченные на расстрел люди, их было около сорока.

…Отцу Василию сказали о предстоящей казни, и он, в темном облачении, с иконой Богородицы, в сопровождении пожилых прихожанок, направился к зданию конторы. По пути процессия разрослась, к ней примкнули еще несколько стариков. Налыгач уговорил шарфюрера СС Фольмера не расстреливать раввина с женой, а сжечь живьем, для пущего устрашения. Немец вначале возражал : в инструкции зондеркомандам СС это не прелусмотрено. Впрочем, Налыгач может исполнить такую акцию лично или со своими подчиненными, однако без участия немецких солдат.

Полицаи выволокли несчастных стариков из кузова машины и провязали к стобу. Одновременно жандармерия начала загонять обреченных на расстрел в крытые машины. Душераздирающие крики и плач наполнили станицу. Раввин Мотл-Агарон охрипшим голосом творил кадиш (заупокойную молитву), и слезы текли из его глаз. Фаня стояла молча, с окаменелым лицом. Всем женщинам, которые с жалостью смотрели на нее, казалось, что старушка умерла. Шарфюрер Фольмер, Налыгач и переводчик Шлягер подошли к колонне грузовиков с обреченными на смерть людьми. Начальник конвоя доложил Фольмеру о готовности к отправке людей на «акцию». Неожиданно полицаи увидели группу женщин и стариков во главе со священником, идущих к конторе.

Фольмер, нахмурившись, спросил:

- Что это значит, господин Налыгач, кто эти люди?

- Местный свяшенник с прихожанами…Довольно гнусный старик, всюду сует свой нос! – недовольным тоном ответил Налыгач и сплюнул.

- Шлягер, отправляйте машины немедленно! – приказал Шарфюррер. А вы, господин Налыгач, успокойте толпу…

Грузовики, груженные людьми, тронулись в последний путь. Фольмер с переводчиком сели в Бронетрвнспортер и последовали за колонной. Налыгач с сожалелием посмотрел вслед немцам : ему тоже хотелось принять участие в карательной акции, но он же сам придумал это « интересное зрелище» - казнь стариков через сожжение у столба.

- Шпак, принеси канистру с бензином, да побыстрей! – приказал он полицаю, увидев, что толпа во главе со священником приближается к конторе.

- Владимимир Николаевич, может, не надо стариков жечь? – нерешительно спросил Шпак. – Хоть и жиды вони, но ведь люди…

- Живо за бензином, иначе и тебя расстреляю. Бе-гом!

Отец Василий проходя мимо собравшихся станичников, как мог успокаивал народ.Наконкц, он увидел несчастных стариков, привязанных веревками к столбу. Проходя мимо Налыгача, онгневно спросил: «Что ты замыслил, ирод?» Налыгач молча отошел в сторону. В это время с канистрою бензина прибежал Шпак и остановился рядом с Налыгачем. Все поняли, что хотел сотворить Налыгач, и закричали. Отец Василий подошел вплотную к раввину и закрыл несчастного своим телом. Из толпы вышли два седовласых станичника и стали рядом со священником. Толпа была возбуждена до крайности. Ударив посохом о землю, священник произнес : «Изыди прочь исчадье сатаны! Не матерью человеческой рожден и вскормлен ты! Изыди!»

Смятение и страх охватили полицаев. Станичники с криками и проклятиями начали сужать кольцо вокруг палачей. Шпак бросил канистру на землю и побежал к машине, где ждал немец – шофер, а Налыгач, выстрелив в воздух из пистолета, матерно выругался и последовал за Шпаком.

Раввина с женой освободили, Отца Василия с сердечным приступом отнесли на носилках домой.

 

 

Шагин Чагаев