«Ну, я пошел?..»

(Неотложка)

 

Эха, куды тебя, мил человек, занесло-то! Поди, день-деньской ноги-то топтал? Штоль вокруг озера шел, из Громовки? Так вон она, на том берегу. На лодке-то, полчаса, а круголя… Не из Громовки?.. во как… из Додоновки… Ишь ты, не зная дороги, неровен час, мог бы и на болоты утопать. В нашей глухомани, это запросто могет быть, чуть с путя сбился и все, може через неделю и найдут, и то, ежели будут знать, куды пошел. Да, ты не майся-то перед глазами, застишь, вишь, клевка еще идет…

Ты бы, мил человек, отдохнул пока, али поглядел за костерком, да водицы в котелок набрал… только подале отсюда, а я скоро и… а я… сщас, сщас, сщас… ать, ать, ать… ааа… ах, ты… итить-колотить, сорвалася, зараза! Голавль, не иначе… от ведь кака, зараза!..

Ну, все, кажись. Солнышко красное зашло, умаялось, видать тоже, роздыха просит. А стал быть, и нам пора круглять, не будет больше клева. Сщас мы с тобой, мил человек, ушицы наладим, а за ужином-то и побалакаем. Пустое-то брюхо к разговорам глухо. А ушица у нас будет славная, по моей науке. Я ушицу даже бабе своей не доверяю. Это ж понимать рыбеху надоть – чуть переварил, али приправ какой не такой добавил и все – музя, а не ушица, только свиньям в корытце… да…

Ну, вот, кажись… теперя, чутка потомится на угольях и готово. Слышишь, мил человек, душок какой? То-то, это ж, понимать надоть.

Эх, под такую блюду да… а нетути, не припас… Да, ну! Это ж, как писанка ко Христову дню. Ну, уважил старика! Эха, а посудинка какая знатная, чудна. Прям, загляденье. Не видал такой. Ишь ты, прям из столицы? Надо же… Так я начерёпываю ушицу? А к энтому делу у нас и лучок имеется, и огурки малосольные, и хлебец – вот и закусим, чем Бог послал. Краюху-то ломай, малость подусохла, ну да ничего. Я тут уже пять ден рыбалю.

Господи, благослови хлебушек наш. Аминь. Вот и хорошо, вот и спасибо. Ну, за знакомство и со свиданицем… ты смотри – прям, как слеза горючая… ух!

Да ты, мил человек, закусывай, закусывай. Поди с утра-то оголодал. Или… можа зараз по второй? Это с нашим… Давай теперь за здоровье наше, которым боженька не обидел, за здоровье всех сродственников.

Тишина-то какая! Всяк раз, как день с ночкой встречаются на зорьке вечерней, тако и бывает. Словно парень какой с девкой за околицей, на первой свиданке, замирают… и закат… к ведру однако. Еще одну звездну ночь Бог даст, да погожий день. А потом дожжи пойдут, на недельку зарядят… а тоже надоть. А дале, видно будет. Ты сам, сколь хошь, а мне много-то не наливай, я редко этим балуюсь… Эх, а давай за мир… ну, вот этот самый, который вкруг нас. И далече, куда мы не видим. Да и за тот, что и не увидим никогда. Все равно – за весь мир. Ну, и конечно, чтоб войны не было. Это главное.

Славно поужинали. Сейчас чайку заварим, я травок разных душистых наготовил. А ты, мил человек, конечно, если захочешь, расскажешь, по своей охоте, али по неволе забрел к нам. К нам сюды и почту-то раз в неделю возют, а уж нового человека иногда и по году не бывает. Вот так и живем…

Так говоришь, меня искал? Что ли по мою душу? Эхха! Да, Тимоня я и есть, Тимофей Степаныч, стал быть. А вы?.. Ишь ты, прямо из столицы и ко мне! Вона что… чудно. Ну, и за коим?.. Это, стал быть про меня и чтоб все… Ах ты, господи, да, это кто же меня выдал-то? Почти всю жизнь прожил… и ничего, а на старости, на тебе! Мда… Я, конечно, расскажу, но только никуды не поеду, это даже думать не могите! А так… рассказать-то можно, раз вы ко мне с уважением, чего уж там. Только вам все равно никто в столице не поверит, смеяться начнут, али хуже того – во вранье уличать станут. Как тогда?.. Ну, глядите, вам способней видать… Только Христа ради скажите, откуда вы обо мне проведали? Деревенские-то не могли, вот те крест, не могли а… вона как!

Во так вот, дурья башка, вырастил на свою голову! СЫнка, растудыть твою малину! Я ж его кулаком крестил, заклинал перед отправкой, чтобы помалкивал! Надо же, выдал батю… эхх…

Да и как же ему поверили-то? Дурнем-то не сочли?.. Да нет, он у меня башковитый, непонятно в кого уродился. В деревни ему науки, вишь, мало, в столицу наладился. Эх!..

Ну, это ладно, пущай. Еще хочу спытать. Путю сюда кто вам показал? Баба моя не знает, где я рыбалю. Мужики… почитай все твердые, да и мало кто знат, куды я забираюсь. Да могли запросто направить и в другу сторону. Потому как они за меня горой… точно. Нужон я деревне, пользу приношу обчеству. Не могли они. Али все ж могли? Неужто, Сенька-паромщик? Оглоблю ему в ухо, паразиту! Небось, за чекушку продался?.. Не?.. Что, такая же посудина, как ента? Така же затейлива? Тоды понятно, тоды что ж… соблазн велик, понятно дело.

Так, об чем вам сказывать? Как я энтому обучился? Так я и не учился, сразу как-то мог.

А началось это, случилось в аккурат, на второй день, как батя мой с войны пришел. Я малой еще был, но помню хорошо. Помню, проснулся раненько. Батя спит еще. А маманя, слышно, как Зорьку, коровушку нашу доит, и разговаривает с ней, и от радости, что мужик с войны живым возвернулся, плачет. А на стуле батина гимнастерка медальками в лучиках утрешнего солнышка сияет.

Я, понятно дело, вскочил, порты натянул, до ветру сбегал, да и давай медальки разглядывать. Про себя еще думал, что, как вырасту, то тоже обязательно на войну схожу, героем стану и кучу медалев получу. Что взять – малой еще был, несмышленый.

Не знаю, сколь я так игрался, только услыхал вдруг, как во дворе шум какой и Тузик наш брешет, почем зря. Ну, я и выскочил на двор-то. А там, и смех и грех случился. Это уж мне потом маманя сказывала – доит она, стал быть, коровенку, рядом котенок крутится. Был у нас такой, страсть какой шкода – весь белый, а на лбу вроде черной челки. Так мы его за эту челку Фрицем звали.

Маманя его шуганула, а тот с испугу, убегая, видать, Тузику после ночной его службы, ночевать сильно помешал. А тот спросонья, да не разобравшись… одним словом, загнал котенка на самую верхушку тополя. Этот тополь теперь вымахал, зараз и не обхватишь, да верхушкой почти в самое небо уперся, а тогда только еще в рост входить стал, к солнышку вытягиваться начал. Но и тогда уже метров пять до верхушки его тонкой было. И вот почти на самую эту верхушку котенок шуганулся, а обратно-то никак. И до того жалостливо мяучит там, что сердечко у меня, как сжалось. Ну, я возьми, ручонки свои к нему и протяни, да при этом так уж больно захотелось мне его из беды вызволить, что я и взлетел. Подлетел к верхушке тополя, за шкирку Фрица ухватил, еле оторвал его от дерева, да и обратно, стал быть, на землю мягко опустился.

Что тут было! Маманя молоко-то разлила, на коленках елозит, крестится, смеется и плачет в один подол. «Чудо-то какое, великое! Слава те, Господи! Да святится Имя Твое!» - сама шумит, а потом с коленок вскочила, меня всего ощупала, мол, не ушибся ли…

Вот так и узнал, что могу я это самое… то есть летать могу. Могу, да вот только не во всяк день и не для собственного удовольствия. Хотя какое там удовольствие – от земли отрываешься, а боязнь все равно, вот она здесь, у пупка самого – а ну, как грохнешься… Мало ли чё, спецально-то не обучали. Школов летальных не кончал. Так что по пустому я даже и не пробую. Ни к чему. Если Бог дал, то, верно, знал, зачем дает. А дамши, всегда и забрать могет, если что не так.

Думается, от Бога это дар, а то как же… не просто же так, ниоткуда…

Так что, не часто… Последний-то раз по весне этой пришлось. Опять же, для блага обчего…

Во, сейчас луна восходить начнет, совсем светло станет. По этому поводу не мешало бы… осталось ли? Вот и славно…

Церква у нас старенькая, не успели до войны сломать, сказывали, вроде бы бабы не дали, и мужики уже колья готовили. Обошлось, слава Богу! А во время войны попам послабление вышло, разрешили им народ собирать да поучать, к вере, стал быть, заново приобщать. Так в нашей деревне никого заново и не пришлось тянуть, образа почитай все сохранили, попрятали в лихое время, а в молитве как были тверды, да так и остались. А иной мужик нашенский, хоть грешным делом матерится, да водку иногда больше нормы примает, но вот что веры касаемо, то в этом тверд. Это в городах там у вас не токмо веру, стыд человечий всякий потеряли, гоняются за вдобствами и довольствиями, норовят того и гляди в глотку друг другу из-за этих самых… время что ль такое окаянное?

Да, нет, я никого не судю, всяк сам свою жизнь плотничит.

Вы нашу деревуху видели? Вот говорят, деревни помирают, бегут, мол, людишки. Да только не из нашей Додоновки! Мы вроде как огородились от соблазнов – на большом острове деревня стоит, вкруг-то вода. Правда, молодежь и у нас уезжает… чего там, есть. Да только помыкаются, помыкаются, понюхают что почем, а как седина по башке пройдется, глянь, обратно возвертаются.

Ну, а я-то что? Да вот так и прожил почти всю жизнь. Краешек один, поди, остался. Нигде во всю жизнь не бывал, что в мире деется, со слов, с газет, да с телевизоров. По правде, так и не хотелось никогда по миру шляться – «где родился, там и пригодился» - не зря же... Мне и в деревне хорошо. Опять же вот пользу приношу, кому потребно помогаю. Это, стал быть, как летать для дела надобно-то, то приходют, просют. Рази откажешь, кода по делу? Летом особливо. Кому крышу подлатать, к трубе печной кирпич подать, то в колодезь без веревки опуститься, почистить. Мало ли, всего не перечесть…

А, стал быть, по этой весне энтой, отец Дмитрий… сухонькай он у нас такой, немочный, ветром его уже качает. Сто лет, верно, ему, а все еще служит. Так он меня и благословил на взлет. Кресты-то на церквухе нашей больно ветхи стали. Позолота местами сползла, основа подгнила, хошь и дубовая, а вот подишь ты, менять срок настал, потому не ровен час, сверзятся… а это не порядок.

Так что, опосля Пасхи уже, старые-то кресты мне пришлось сымать, а новые ставить. Так отец Дмитрий прямо сказал – «Богоугодное дело вершишь. Може тебе дар твой тебе и даден, только для того, чтобы ты осенил новыми крестами храм Божий». Во!..

Батя мой, давно уж, пока жив был, собрал народ, да упросил всех, не выдавать моего дара никому. Потому, наедут, начнут следования проводить. А то хуже – заберут и поминай как звали. Наука наукой, а жизнь, поди, у кажного одна. На том и порешили. Вот седня только впервой постороннему и сказываю. Сказываю потому, как все равно вам никто не поверит без этих самых… как их… ну, да, без них – без доказательств. Я же все равно никуды не поеду, да и на месте кремешком прикинусь, отнекаюсь…

Эха! Лунища-то какая! Это надо же? Слышь, мил человек, а вот скажи, взаправду ли говорят, что на Луне жителев нашли? Вот куда хотелось бы слетать, одним глазком глянуть. Мда… что-то я сегодня разошелся, а посудинка наша уже пуста…

Показать, как летаю? Так ведь не выйдет ничего, мил человек. Забыл сказать, что если хоть стопочку одну выпью, то тут уж хоти, али не хоти, все одно – не выйдет. Получатся, что грешное это дело, зелье-то… но… если иной раз, как бы это… душа просит веселья, что ли, то и можно. Даже отец Дмитрий говорит, что можно… «умеренно, по светлым праздникам, и не до скотского соображения». Да, вот глядя на таку Луну, грех чтоль?..

Можно, конешна, и в Громовку… рядом, поди, а и тока все не так… вот, подишь ты. грошев нет…

Ну, мил человек, и опять выручил! Так я мигом, туда и обратно. Ты уж тут, за костерком последи, да через полчасика хороший огонь сделай. Это чтоб на обратном путя мне видать было, куда шлепать. Как-как?.. Нет, нема лодки, да и накой она мне… я так. Вот только сапоги сыму, да порты закатаю, чтоб не замочить… вот так… я быстро.

Ну, я пошел? Да, вот прямо по лунной дорожке и пойду. Я скоро!

Эх, мил человек, какое ж это чудо? Никакое это не чудо, когда у нас в Додоновке, почитай все по воде ходют… Эха… Пошел я.

 

17 ноября 2006