***

 

К нам долетает сквозь десятилетья

свет от сгоревших на немом киноэкране звезд,

зал полон, проданы билеты,

киномеханик копию принес.

 

В глаза влетает электрическая пыль.

Мы затвор безгранично откроем

и будем двадцать пятый кадр ловить.

 

Жизнь заново в фонарный желтый хлам

заносит вирусы с ближайшего созвездья.

Не надо ставить свет — сам все отдам,

кричи «мотор», сокурсник и ровестник.

 

Актриса в объектив внимательно глядит,

внутри холодный разум пленку тянет.

Картинка то замрет, то задрожит,

и наконец нас в темноте оставит.

 

Ч/б моя, промотанная мимо

Финальной сцены, склееная жизнь

из отбракованных средневековых фильмов,

монтажера неизвестного каприз.

 

Нам в эти темпы не войти сначала.

Дверями полон дом и свет со всех сторон.

Ты потеряла на земле так мало,

что на тело не хватит для похорон.

 

Полнометражный вопль в тысячах копий.

 

Молочны небеса — цвет затерялся в них,

по серому скверу ветрами молотит

затронутый тлением подступающей осени

вечер.

 

И в нем твой голос повторился вкривь,

и в нем снимали с полок киноленты,

чтоб ими бинтовать смертельные раны,

 

а ты говорила еще [без голоса],

ты еще дышала

 

но уже принесли две бобины с титрами

уже играл тапер

и Шкловский клеил и клеил

печатал один и тот же кадр и клеил

один и тот же кадр с поворотом головы

превращая то, как ты повернула голову

в мертвую неподвижную голову

и удивленные глаза

в застывшие глаза

потом пошли титры «так она умерла»

и включили свет

и стал свет [во тьме светит

в кинематографической почти прозрачной тьме]

 

 

***

 

Где только наша не пропадала ...

и там пропадала, и там тоже,

и даже один раз пропала

там, где никто не думал, что может

кто-то пропасть. И в этом пропасть,

такую не перемахнешь длиной всей жизни.

Только со скукой, как в детстве пропись

захлопнув, от которой ни каприз, ни

усердие не избавляют, на двор выйдешь —

за домом поленья. До самых высоких окон

тянется дым. Черные катятся вишни

углей, словно вращает оком

кто черноглазый, с тонкой прозрачной кожей,

свет полузаслонив фонаря, полуусилив,

тихо уходит на беззвездную ночь похожий,

от потемок мучительно синий.

И длинная тень его в точности та же,

что тень от любых других предметов,

тянется, вбирая в себя тяжесть

сумерек и лета.

 

 

***

 

В краю коксующихся углей,

а иногда лучины голубой,

опасных бритв —

(

кино идет так, словно

не кино, а фильма

)

— везде застыл твой голос.

Он (этот край) как будто был так создан,

чтоб негативом отпечатать голос твой.

 

Уставя в центр тишины

доспех Евклида — равнодушный циркуль,

я обойду молчащие фонемы,

миманс страстей, расписанный до жеста.

Маршрут иглы, царапающей в коже,

запечатленный граммофонный ангел

среди застывшей речи пролетел.

И воск неосторожный с неба капал,

скрепляя дионисьевский фовизм

малярным керосиновым восторгом.

(

Ты богомаза думаешь найти — распечатлеть икону,

но это не икона —

километры

манихейских слепков тишины

)

 

Направьте белый шум, рельефы моря,

морозотворчество крещенских стекол

на нить внутри сидящего зрачка —

тогда, как извлеченный из-под снега,

лист желтый с перфорированным краем

окажется ладони отпечатком

того, кто создал людям имена.

 

Еще немного, и отверзнется громада,

и нас завалит, скомкает, зальет,

но мне молитв припоминать не надо

тому, кто внутри имени живет.

 

Сглотни иноязыким отпечатком

словесной сини,

(

оттиском языка на эмульсии мутного нёба

потоки витрин цвета скользких и хрупких согласных

)

к берегу причаль

зеленой пены, медленных сеансов

и танцплощадок, где, как под водой

(так медленно и пузыри пуская),

обменивают жесты на слова.

Слова, как это принято, сломают

и на их месте что-то возведут,

 

Указание режиссеру: В этом месте нужен мой крупный план. Я на фоне ... не важно на каком фоне ... медленно говорю, неудачно пытаясь подражать Воденникову:

кажется, все-таки города солнца не будет,

разве что город теней, фабрика смыслов,

душ мелкий помол и немного телесно

 

 

синематеку вывихнутых статуй,

подобие дрожащего театра,

бессловно и безмысленно, но жарко

целующего пыльное стекло.

И лампочка, пылающая в глотке

виденьями строчащего оружья,

перегорает, и в чуть мглистом свете

Чапаев на берег выходит, чуть сырой.

 

 

***

 

поэзия и ее дом

закопченые стены неструганый пол

лаэрт спит в золе трое слуг

все пролетарски рвут каменистой итаки живот

 

Где ты плавал в каком ток-шоу

ты снимался в девятой роте

видел там бреда пита

не прошел по здоровью в актеры

Я отец на заводе спичрайтер

тристан в рюмочной вертер

состарившийся в колхозе

колхидского златорунья

ордена ээта почетная доярка медея

мне вручала свою телесность

и грамоту от гермеса

ну а как здесь моя собака

жена и ребенок Афина

их забрала за море

теперь они в атлантиде

у них вид на жительство сын

учится в беркли будет лабать джаз

пенелопа дизайнер одежды

бывает на сквоте уорхолла

А ты сам-то чего не поехал

А на кой мне котел ваш бурлящий

я вишневого сада не брошу

пусть меня перерубит рахметов

я распиленный стану прекрасен

и доска из меня и горбыль

и бумага сыночек бумага

будет письма на чем писать

и поэмы Опомнись старый

mms кругом и блогспоты

в rss менелай и елена

если кодовая страница установлена какая нужно

Так чего же теперь нам делать

мы ведь буквы внутри старой книжки

Не грусти ты папаша сканер

нас уже перевел куда нужно

 

 

***

 

Кино снимается и боги говорят

из каждой тени. Но никто не верит.

Органчик в черепе прибоем пошипит

и скользкий вальс на «три-четыре» вдарит.

 

Последний кинорежиссер на полке

и думает, что вот он, триумф воли,

и пусть сюда снисходят Дант с Мароном,

изобразить этюдик разве жалко?

 

Имеете вы столько полномочий

чтоб нажимать «старт-стоп»?

 

Пожайлуста избавьте нас от проявления восторга.

И время, приближающее свертку

пространства ради имени, гниет.

 

Привычка к длинному сквозному плану

располагается в периферийных долях мозга,

а впрочем я вам льщу — нет никакого мозга,

есть только представление и воля,

 

зрачок, шагающий по лабиринтчатому тлену,

по серой памяти свет в зале потушил.

 

...............................................

..................................................

............... а километры пленки

куда? Засвеченный шедевр

зрачок большой и влажный защемит.

Пройдут года. Ансамбль «Самоцветы»

придет, собой заполнив наши мелкие «вчера».

Одной большой свободой ночь сгустится,

и впервые в жизни,

из сердца выдохнув полуоформившийся стук,

любой, взмахнув мечом из пенопласта,

стяжает Гроб Господень или Трою.

Но ни один из тех, кого я знаю,

не (был, есть, будет) счастлив.

 

Иначе просто невозможно тут

 

 

***

 

посвящение Василию Шумову

Народу нравится Кронос

Квартет. Из далёких деревень

идут в Москву ходоки,

заслышав о приезде Кроноса.

Крестьяне, бросив мотыги на землю,

рассуждают о Вергилии и Данте.

Зал Чайковского заполнен до предела,

доярки и ветеринары аплодируют

Джону Зорну и Филиппу Глассу.

Взрослый, мальчик и дедушка старый, —

во всемирной истории видят Кронос.

Из кухонных кранов в трамвайном депо

бьёт Кронос.

Руководитель Союза Композиторов

категорически за Кронос. Из всех языков

в радиоэфире понятнее всем Кронос.

 

 

***

 

Ты потерял, сценарный факультет какого-нибудь провинциального киновуза (если таковые вообще есть в природе)

во мне такого преданного вечного студента,

что умиленные профессора бы

 

ага давай помечтаем о чуде

что так неизбежно родится в пустые семестры

ноль человек на место конкурс

и в трубах ржавый сок течет

 

такой широкий угол объектива

приносит неизбежно мертвый фокус

и далее везде и как Тарковский

пытаться в микроскоп увидеть небо

 

вне этих стен нет никого кто помнит далее пяти минут

 

а здесь живут отброшенные в перспективу

цветные рыбки Ленни Рифеншталь

 

состоящие на 90% из прошлого они поднимаются из глубины

проходят сквозь приличные предметы

танцуют в мягком стрекоте и звоне

и заползают на монтажный стол

 

здесь жил когда-то мастер переделок

монтажный гений погорелого театра

но он не выдержал конкуренции и запер

свой глаз на амбарный замок

так кончилась эпоха взглядов в призму

учебника «основы мелкого штриха»

 

мне камера досталась по наследству неизвестно от кого

 

помню первый раз когда вставил пленку, навел на резкость и включил мотор. Механизм незаметно завибрировал, послышался характерный шелест как бы сухих крыльев или разговоров летейского камыша. Должно быть, я мало что понял с того времени, хотя и научился многому. Главное – нажать «съемку», а дальше ................

.......................................................................................... .....................................................

.......................................................................................... .....................................................