Дым отечества там, где север. Рыжий запах смолы и серы, он плывет на восток и юг от геенны металлургии (по законам драматургии самый верный – заклятый – друг) – над цитатой (но без кавычек), осенившей фасад парадный: мол, теперь и у нас (теперь площадь Павших так архаична, площадь падших так заурядна, и так далее, и т.п.), задевает немного, краем, уголок на границе с раем (белым стражником до небес там Курчатов широколобый, пополам разломивший глобус, охраняет закат и лес), затихает в садах, рассеян меж корявых уральских яблонь и клубящихся облаков. Дым отечества там, где север. Я уеду на запад, ладно? Ненадолго. Недалеко. В те края, где в июле грозы рассыпают цветы и звезды по холму с золотой травой, где Сунукуль, сонный младенец, обнимает легко, по-детски, пару плюшевых островов. Окунусь в дремотные воды, перепутаю дни и даты, день и вечер, когда в траве музицируют с неохотой разленившиеся цикады бестолковых родных кровей, и замру в немоте восторга на неделю. Сюда с востока не дотянется серный вкус. Но без горьких дымов и камня мало горя наверняка мне. И поэтому я вернусь к площадным перебранкам улиц, к заключенным в гранит цитатам вдоль урочища Челяби́… …Я вернулась. Мы все вернулись к отмеряющим дни цикадам – поминутно, как ни люби. |