Мы сидим с ней на лекциях рядом.

В перерывах завариваем молотый кофе прямо в чашках. Прикрываем тетрадкой.

Ждем минуту-другую, обмениваемся парой шуток.

Вернее, шутит всегда она, Лика. Она создает шутки из ничего: из витающих морфем, обмолвок и скуки. Завихряет пространство. Лика.

 

Убираю тетрадку с двумя влажными кругами – два полушария наших несхожестей – размешиваю кофе – крепкая кремовая пенка всплывает, а молотые зерна оседают. Можно пить. В конце – осторожно, мелкими глоточками, чтобы не задеть гущу, это немного неприятно..

Лика восхитительно умна. Остро. Иронично. Саркастично. Метко. Умна.

Какой бы препод не читал лекцию, он всегда упирается взглядом в Ликины глаза, и потом уже читает только ей.

Ликины глаза. Не то чтобы какие-то особенные у нее глаза…Ну, красивые, да. Если смотреть близко – такие зеленовато-карие, в смелых ресницах. И такой вид, знаете, «на грани». То ли «ха-ха» поймала, и сдерживается, чтобы не рассмеяться, то ли слезы замкнула, и старается не расплакаться.

Но когда она тебя слушает…Когда она тебя слушает, ее глаза – это нежный Бог, внимающий тебе, видящий тебя до дна. Бог, на время аудиенции принадлежащий тебе и только тебе.

Лика. Она, конечно знает, как действует на лекторов ее взгляд. Но она не пользуется этим, а …служит, что ли, этим даром.

«Понимаешь», - говорит она мне, - «их ведь не часто слушают хорошо. Одни студиозусы скучают, другие стараются лектора подловить, третьи себя показать, покуражиться. А ведь умнейшая профессура. Век бы их слушала и впитывала».

Она слушает. И впитывает. И, Бог мой, какая потрясающая отдача от ее глаз! Она в эмоциональном резонансе со спикером всегда. Даже на слабоватых лекторов действует как-то… возвышающе.

Сейчас у нас часовой перерыв между парами. Мы сидим на старом подоконнике величиной с лестничную площадку, смотрим с шестого этажа на темную Фонтанку внизу, пьем кофе.

Мне хорошо с ней. Всем хорошо с ней.

 

«Хочешь, я расскажу тебе, как я впервые поняла, каким образом действую на учителей?», - спрашивает Лика.

Я хочу. Я хочу знать о ней всё. Всё что мне можно знать.

 

«Мы учились в восьмом классе тогда. В школу пришел новый учитель истории. Пришел после института. Он учился в аспирантуре и вел уроки у старшеклассников, так было нужно для его исследований.

Было ему лет двадцать пять. Высокий, даже длинный. Смуглый, темноволосый. Ужасно умный. Ну просто ужасно. И он так чуть брезгливо читал нам урок, скучающе опрашивал.

У него еще такие очки были огромные, с крепкими тонированными линзами. Очень стильные. Одет был как-то по- нездешнему. Черный велюровый костюм, узкие лаковые ботинки, галстуки, затканные арабским орнаментом, рубашки тверденькие такие.

Потом мы узнали, что его родители служили за границей. Он ухаживал за большеротой учительницей по инглишу, и надменно пялился на хорошеньких старшеклассниц.

В нашем классе он запал на Галку. Галка была глуповата, но похожа на Барбару Брыльску. Такая породистая девушка, видная.

Когда он брезгливо и отстраненно читал нам новую тему, мы слушали, не дыша. Так он умно и красиво все излагал. А его надменность усмиряла нас лучше всякой строгости. При этом он беззастенчиво рассматривал Галку, которая хлопала ресницами и тупила взор, мало что понимая.

Это тоже был аттракцион. Был бы, если бы слушать было не более интересно, чем смотреть.

Недалекая Галка была осиянна его вниманием, и оттого чтима зачарованными одноклассниками, как священная корова.

А я… А я была никем. Одета была плохо, в бутылочку на физкультуре не играла, читала свои книжки, жила в своей страшной семье.

И вот однажды, на уроке, я замечаю что он смотрит на меня.

Испуганно взглядываю на Галку, это же она должна быть в прицеле его линз. Но прицел смещен вправо. На меня. Я теряю мысль, быстро оглядываю сомнамбулические лица одноклассников.

Все в обычном трансе от его речи, никто не заметил перемены прицела. Я успокаиваюсь и погружаюсь в слушание. И это слушание глаза в глаза – это такой кайф! Я словно вижу всё, о чем он говорит, вижу его, говорящего, вижу его отношение к теме, и интерес ко мне. Не снисходительный интерес. А какой-то… равный, сейчас я бы сказала «коллегиальный».

Тема была «Война 1812 года». Я никогда особенно не увлекалась историей. Мой культ был литературный, и жертвенник этот был полон моих приношений всегда.

Но, готовясь к следующему уроку истории, я нарыла дома книжечку со всякими подробностями о Наполеоне. Чувствовала, что он обязательно вызовет меня к доске.

И, знаешь, я тогда же сплела первую и последнюю интригу в своей жизни. Никогда не было такой склонности, а тут, словно ангел – мой - хранитель расшалился.

Была у нас в классе одна фифа. Такая женственная до изнеможения. Рыжая, белокожая, томная. И вот перед следующим уроком истории, через пару дней после моего случайного открытия пеленга глаз Всеми–Любимого-Учителя, она затевает со мной разговор. Ну, такой уничижительный треп, почему дескать я не ношу туфли на каблуках, не распускаю волосы, не крашу губы. И не хочу ли я укоротить юбку, а ещё лучше купить другую, нормальную. Может, она так заботилась обо мне, не знаю.

Но тогда, у меня в уме сложилась блестящая комбинация. Поскольку у меня было одно тайное оружие. И какое! Мной был запеленгован Сам Всеми Любимый Учитель! Надменный принц!

- Знаешь, - говорю я томной девушке, - я ведь могу и без этих штучек привлечь внимание кого угодно.

- Да ну! – иронично изгибает она бровь, - Кого, например?

- Да хотя бы вот сейчас, на уроке, хочешь, сделаю так, чтобы Мих-Макс смотрел на меня, а не на Галку?

- Что-о-о?! Ты в уме ли? Готова поспорить?

- На что?

- Да хоть на что! Мих-Макса тебе не вытянуть. Ты себя в зеркало давно видела? Он даже на меня не смотрит!

- Спорим на шоколадку, что сегодня он БУДЕТ СМОТРЕТЬ на меня?

- Ну, если у тебя есть лишняя шоколадка, то считай, ее уже нет.

Прозвенел звонок.

Мих-Макс зашел в класс, ни на кого не глядя, дирижерски махнул рукой: «Садитесь!», сел за стол, уткнулся в журнал. Что-то мычал, потом глянул прямо на меня в четвертом ряду.

- Как Ваша фамилия?

- Мексаль.

- Урок знаете?

- Да.

- Идите к доске.

Я заговорила. Не совсем по теме. Я рассказывала хорошим книжным языком о прочитанных подробностях жизни Наполеона. На фразе «…при венчании в Соборе Нотр-Дам ее шлейф несли пять королев» он остановил меня, пробормотал: «Твердая пятерка», взял указку и пошел к карте.

Я села за парту. Сердце колотилась о барабанные перепонки изнутри, требуя выпустить его на волю.

Мих-Макс говорил, говорил, но мне ничего не было слышно. Он не сводил с меня глаз. Потом – о, боги! – уселся боком на столешницу пустой парты в третьем ряду и стал рассказывать дальше, глядя просто мне в лицо, сквозь таинственные свои очки…Я уже потихоньку обретала слух и перетекала в него полностью. Я слушала глазами. Они стали моим центром тяжести, они заставляли лицо мерцать мимикой, чуть наклонять голову, снова поднимать ее…

Мы играли спектакль, драму взаимодействия говорящего и слушающего.

Он рождал слова, а я принимала роды.

Он высвобождал из себя сокровища, добытые годами поиска, размышлений, анализа, творчества.

И мое вспоможение радовало и веселило его, как веселит парад триумфатора...

Он царил. И подданные его впервые веселили сердце царя…»

Лика задумалась. Помолчала.

«Знаешь, это был мой первый триумф в классе за годы изгойства. Он меня словно выкупил из рабынь в римские гражданки. Мне даже завидовать не стали, просто зауважали сразу наполную. Словно всем передалось его отношение ко мне. Такое инфекционное уважение, ага.

Но шоколадку мне так и не отдали.

На Галку он смотрел теперь мельком. На остальных – сквозь. А со мной всегда вливался в игру взаимодействия….»

«Ты – питающая», - говорю я Лике.

«Млекопитающая», - отвечает она, отрывая уголок у пакетика с молоком.

 

Ну да…шутки она ткёт из ничего…это я уже говорила.