Э Л Е Г И Я

 

У родника на опушке, ютился лесник в избушке.

Днём лес оберегал и на грибников взирал.

Люди из лесу проходили, воды испить просили.

Лишь одна гордо проходила, пить не просила.

 

Ласково на лесника голубые глазёнки косила.

Как-то раз не спросясь, сразу к роднику подалась.

Попив воды, вернулась, по сторонам оглянулась.

«Знаю, днём лес охраняешь, далее - как коротаешь?»

 

«Лес да дом, так и живём», - пошутил лесник Пахом.

« Как зовут?» - Пахом изрёк. «Дуськой батюшка нарёк».

«Домом, или как живёшь: сеешь, пашешь, жнёшь?»

«С матушкой больной да коровой старой и худой.

 

А ты откуда - кто такой, здесь жил старик седой?»-

Дуська устроила допрос, убрав со лба клок волос.

«Можно - буду приходить? будем о жизни говорить».

«Скажи тебе, сколько лет? Жду - правдивый ответ…»

 

«Скажу, но без огласку: шестнадцать было в пасху».

Не ведая, как любовь кралась, и она в неё попалась.

По лету Дуська редко ходила, а осенью зачастила.

Летела, мотая косой, ноги мочила утренней росой.

 

Гонимая чувствами любви, счастье ждало впереди.

В объятиях его замирала, что любит её, она знала.

С деревьев лист облетел, всё чаще снежок летел.

Стали о свадьбе говорить, дабы одной семьёй жить.

 

Узнав о свадьбе, старуха-мать стала пуще хворать.

Оттого начала страдать - нечего в приданое дать.

Перед смертью пришла сила, встала и благословила.

А под рождественский пост унесли матушку на погост.

 

Поп панихиду отслужил, гривенник в карман положил.

Тризну правили всем селом, часто ходила и божий дом.

Дуся слезами обливалась: нет матушки, одна осталась.

В отчем доме жить не могла, в миг вещи в узел собрала.

 

Взяв корову и, не взирая, на сором, пошла к Пахому в дом.

Радости Пахома не было конца, на руках занёс с крыльца.

Лесник обет держал, вожделеньем Дуську, недомогал.

А в канун к Новому году подул ветер, испортил погоду.

 

Метель кружила и свистала, в окна охапками снег кидала.

Пахом в углу что-то чинил, одним глазом за ней следил.

Дуся у печи хлопотала, и с суженого глаз не спускала,

В тот день стряпня удалась, сели за стол богу молясь.

Пожелав здоровья, выпили вина, эликсир любви и сна.

К концу трапезы оба зарделись, их страсти разгорелись.

Дуся долго ждать не стала, подойдя, обвив шею, сказала.

Нежно озирая ласковым взором: «Ты мне, послан богом,

 

Девичества вовсе мне не жаль, лишь убери с лица печаль.

Коль наречены - друг другу, бери и люби меня, как супругу!»

Вьюга кроны леса закачала, кружа в миг, молодых обвенчала.

Их уста и плоть слились, от блаженства в небеса вознеслись.

 

На любовь двое суток дали боги, на сластолюбие они строги.

Так чета пылко плоти обнимали и в любви ребёночка зачали.

В те дни они думать не могли, что боги его на смерть обрекли.

Будним днём в обход собрался, долго жену целуя, прощался.

 

«Пахом, не ходи, - просила Дуся, - одной страшно, боюсь я.

Смотри далеко не заходи, к ужину буду ждать, приходи».

Лесник ушел, у леса оглянулся, больше домой не вернулся.

В муках неделю прождала, за помощью в деревню пошла.

 

Мужики из артели собрались, оседлав коней, в лес подались.

Первые сутки по краю искали, на вторые - останки отыскали.

По одежде и ружью мужик сказал: «Пахома шатун задрал».

Его, рядом с матерью схоронила, сутки дико на могиле выла.

 

Жить на опушке не смогла, забрав добро, корову домой пришла.

Так гонимая судьбой, поделила участь меж невестой и вдовой.

Волей рока себя в траур облачила, душу заживо похоронила.

Угрюмая, была на работе, затем шла на погост - вся в заботе.

 

Зима прошла, весна настала, тяжела, нервна и сонлива стала.

В селе бабы шептаться стали, по походке, брюхатой признали.

Как-то проснувшись во вдовью ночь, отошла от дома прочь.

Положила руки на живот и не поняла, отчего он у неё растёт.

 

Подумав, а минуту спустя поняла: под сердцем носит дитя.

Дитя прошлой и страстной любви, дитя счастья двойной крови.

Тот день запомнила до старости, чуть не заплясала от радости.

Вспомнила Пахома, взгрустнула, вошла в дом, легла и уснула.

 

В ту ночь приснился сон, голос молвил: «Сына назови Мирон».

Встала на заре и пошла к старухе, к знатной в деревне повитухе.

«Давно жду, встречи нашей искала, пришла - знать, время настало.

Уж пол срока, как я погляжу, сыночка родишь, так тебе скажу.

 

По деревне слухи слыли, что с лесником не венчано жили?»

«Так вышло после маминой смерти, одна боялась, попутали черти».

«Посему сходи в Божий храм, батюшка научит, как замолить срам»,-

Напутствовала повитуха вдовицу, провожая Дуську на улицу.

 

И вот в одно воскресенье на коленях замаливала прегрешенье.

И батюшка сказал: «Молись, негоже дитя в грехе и трауре носить».

После моления в храме сняла траур с бледного лица и расцвела

Засим, она стала счастливая ходить, нежно об отце, сыну говорить:

«Ты будешь сильный и пригожий, знаю, на отца будешь похожий.

Не бойся, мы не пропадём, да мы лучше всех с тобой заживём,-

Ходила так, не считая дней и срок, как вдруг что-то ткнуло в бок.

Мостясь, ребёнок долго дрался: «Ах, озорник, ты куда собрался?-

 

Спросила Дуська про себя – я счастлива, сынок, и люблю тебя!

Уж скоро увидишь свет Божий, силой с Муромцем будешь схожий.

Всё лето в артели трудилась, сынку тряпьё покупала, не скупилась.

В работе ни от кого не отставала, а на Сергия - спина болеть стала.

 

Артельщики, сказали: «Судьбу не искушай, молодица, домой ступай.

Роди и взрасти нам крепкого косаря, младого красавца, богатыря».

Так Дуська с артелью простилась, повязав спину, домой притащилась.

Два дня места не находила, на третий повивальную бабку пригласила.

 

Она, ощупав, велела лечь, а соседке поставить воду и зажечь печь.

«Роженице и дитю тепло нужно, а от любопытных и детей завесь окно.

Сама у образов склонилась, взяв икону и шепча, над Дусей молилась.

Прочитав молитву, дала икону целовать. «Теперь с богом давай рожать,

 

Ты не бойся и долго не томись, не торопись, а хорошенько соберись,

Выбери момент и сильно напрягись, теперь же на лавке удобно уложись».

«Едва Дуська на лавке удобно легла, как тут же со стоном сына родила.

Повитуха, обрезав и завязав пупок, подняла его высоко под потолок, ,

И от слабого повитухного шлепка, сын подал голос из-под потолка.

Увидев сына, обессиленная мать протянула руки, чтобы его взять.

«Счастье моё,- в слезах Дуся шептала,- что на отца будет схож, я знала».

«Лежи пока и спокойна, будь, сейчас укутаю и положу тебе на грудь.

 

Ощутив живой комочек на груди, обняла и сказала: «Ты строго не суди,

В гибели отца нет моей вины, а пока расти спи и смотри сказочные сны.

А, как подрастёшь в школу пойдёшь, там многому научишься – поймёшь».

С того дня окружила сына заботой, справлялась дома и тяжкой работой.

 

Шли годы, быстро подрос Мирон, и в означенный год в школу пошел он.

Учился Мирон так-сяк, рос и мужал, в игры играл, себя в обиду не давал.

Дуська же, как цветок расцвела, красивые формы тела обрела.

Иные уж глаз на неё положили, не раз сватать с подарками приходили.

 

Она всех отвергала культурно, говорила: «Мне замужество не нужно.

Я, Пахому, буду до гроба верна, выучу сына, женю и буду жить одна».

Не напрасно были говорены слова, в селе хорошая о ней шла молва.

Между тем окончил школу её «карапуз», уехал в город и поступил в ВУЗ.

 

В первый год он матери часто писал, летом в деревне работал и отдыхал.

По мере взросления - отдалялся, подрабатывал, денег просить стеснялся.

Дуся страдала, боялась за Мирона, ночами выла и просыпалась от стона.

А в доме казалось холодно, пусто, даже в постели было зябко и грустно.

 

Он, как и все молодые, жил-учился, прошло шесть лет, отлично защитился.

Зоотехником в деревню возвратился, долго не думая на зазнобе женился.

И под Новый год свадьбу сыграли, в деревне, кто хотел, все до утра гуляли.

А Евдокия с седой прядью волос, у сосны грезила, вытирая слёзы и нос,

Радовалась: «Сын вышел весь в отца, статью, походкой, в одном два лица!

И зачем дети хотят в свой дом перейти? Как мне старческий покой обрести?

Ни к чему мне, покой и уют, стара стала, теперь уж замуж, не возьмут».

Так она думала, с морщинами у виска: «Да и немощь уж теперь близка.

Сорок лет - бабий век, нечего ждать. До ягодки, ещё пять лет - коротать».

Лишь в торце стола сосед-мужик, не думал так, глядя на её чудный лик.