– Ты, действительно, мне очень тяжело достался, – начала мама, – цыганка правду сказала. Ты хорошо сделал, что поделился с ними хлебом, дал деньги и похвалил ее ребенка. Люди вообще боятся цыган, но тебе нечего их бояться. Они никогда тебе плохого не сделают. Они чувствуют, кто к ним хорошо расположен. Может случиться, что через 20-30 лет ты будешь совсем далеко отсюда, и к тебе подойдет цыган или цыганка и скажет, что знает, что ты когда-то поделился с цыганами последним куском хлеба, хотя сам был голодным и отдал свои последние деньги. Как они это знают, или чувствуют – никто не понимает. Это, как будто, они на тебя свою печать ставят, они ее видят, а мы ее не видим. Они живут как дикие люди, всегда бедные и голодные, всегда плохо одетые и грязные, им это нравится, это у них норма жизни, никто их никогда не изменит. Они делают что хотят, говорят, что думают, сквернословят, они очень крепкие, не болеют, а если кто-то заболел, они лечат своими средствами, травами и словом. Когда я была беременна тобою, голод только начинался. Люди еще не знали, что их ждет впереди и помогали нам, потому что видели, что нам тяжело. Нана Анна, из Попешты, приносила мне грецкие орехи, мед и подсолнечное масло. Нана Надя приносила молочные продукты. Я припрятала немного зерна и у нас была ручная мельница, я делала крупы и варила разные каши. Отец приносил хлеб, а иной раз и кусок мяса. У бабушки отца были овцы и отец приносил брынзу. Мы собрали немного урожая с огорода. Так что, можно сказать, что я питалась хорошо. Это очень важно, хорошо питаться и не нервничать во время беременности. Если бы у меня принимала роды тетя Олишка, все было бы нормально. Но она тогда болела, ее отвезли в Бельцы на операцию. Беда в том, что на последнем месяце беременности я пережила несколько сильных стрессов, а это могло оказать влияние на твою психику. Но, слава Богу, на тебе это не отразилось. Начиная с сентября месяца, новая власть стала собирать поставки, как отец говорил, это добровольные поставки населения многострадальной Родине-матери, т.е. России. Наверное, там считали, что в Молдове «каландай» с продуктами, а на Украине хлеба и сала завались. Из Кремля приходили разнарядки, когда и что нужно поставить, и сколько. На самом деле продукты взять было неоткуда, кроме как у населения. Земля ведь не обрабатывалась, не было людей, лошадей, семян. Когда к нам пришли, отца не было дома. Это было в середине сентября 1947 года. Их было трое. Двоих я знала. Это Негрий и Мочак, а третий не говорил по-молдавски, только по-русски. От них несло вонючим самогоном. Все время ругались, курили и вели себя бесцеремонно. Этот Негрий из нашего села, ты его знаешь, он приходил к нам пьяным, когда ты был уже в первом классе, и мы перешли в наш дом. Помнишь?

– Еще как помню.

– Ты его сильно напугал тогда, он после этого стал еще больше пить. У него была жена русская, она его бросила и уехала в Россию. Помнишь, два года назад его нашли мертвым под забором. Он так сильно напился, что окоченел и замерз. Ты еще не хотел идти со школьным оркестром, в котором ты играл на теноре. Тебя вызвал директор, говорил, что надо, а ты говорил, что не будешь, потому что он воняет. Ты его ненавидел, потому что чувствовал, как сильно я его ненавижу, но ты не все знаешь. Этот Негрий был конокрадом. Он воровал лошадей и продавал их в Одессе на Привозе. Всегда делал так, что виноваты были цыгане. Он их подставлял. Вообще-то цыгане в наше время часто воровали лошадей. Они любят это ремесло тоже. Цыгане уже вычислили его, чтобы с ним поквитаться без суда и следствия. Поэтому, он в селе не появлялся, все время где-то шлялся и воровал. Однажды он пришел в наш дом свататься. Мой отец что-то знал о его похождениях и сказал ему «иди, умойся». Через день он опять пришел просить моей руки. Уже был чистенький, а его сапоги были так сильно намазаны машинным маслом, что везде, где он ступал, оставались черные следы. Отец взял вилы и пригрозил ему, сказав: «Ты не понял, у тебя душа грязная, ты вор, конокрад – убирайся и не попадайся мне на глаза. Заколю!». От цыганского возмездия его спасла тюрьма. Его посадили в тюрьму за воровство в Кишиневе, когда пришли русские, он стал «революционером». Мол, его посадили в тюрьму за политические взгляды на жизнь. Вот его-то, действительно, русские освободили, хотя, если подумать о том, что немцы и румыны эвакуировались, значит и тюрьма была открыта. Делай что хочешь. Ты знаешь, я нагадала, кто убил моего отца. Цыганка сказала, что его убил человек, который его знал. Он черный, но не цыган, у него душа черная от грехов. Потом нагадала нана Надя, ей сказали примерно тоже самое. Более того, что дух его семьи черный. Семья, по-молдавски, это фамилия, а фамилия у него Негрий. Но, как говорится, нельзя обвинить человека на основании чувств и гаданий. Как ты понимаешь, я его ненавидела не только потому, что он воняет и пришел в мой дом, чтобы забирать хлеб у моих детей. Мочак появился в наших краях после войны. Родом он из Одесской области. Люди говорили, что он и его отец были в бандитской банде, в Одессе. Его функции были, чтобы мочить людей, т.е. убивать. От этой функции у него и фамилия такая – Мочак. Он все время по тюрьмам скитался, когда пришли русские, его тоже освободили. Мол, он убивал богатых и давал бедным и все такое, в общем, второй Котовский.

Котовский Г.И. (1881-1925), известный советский военный и политический деятель, родом из Молдовы, освобожден условно из каторги в 1917 году Красной Армией. До этого професиональный вор и убийца, неоднократно судим, приговорен к смертной казни, потом к пожизненной каторги. Реабилитирован Советской Властью, так как он оправдывался, тем, что грабил и убивал богатых, чтобы помочь бедным. На базе отрядов Котовского была создана Автономная Молдавская Социалистическая Республика (нынешная непризнаная Молдавская Приднестровская республика) с целью экспортировать революцию в Басарабию, которая была в составе Румынии. Был убит помошником Мишки Япончика (Моисей Винницкий) – «король Молдованки» в Одессе, который после прохождения «тюремных университетов», также был оправдан Советской Властью. Ему было предложено создать Автономную Еврейскую Социалистическую Республику на базе Одессы, Херсонской области и Бесарабской губернии. Япончик создал еврейскую боевую дружину из криминальных элементов, потом стал командиром 4-го революционного полка, имея на вооружение бронепоезд и современное, по тем временам, боевое оснащение. Москва одобрила создание только Одеской Социалистической республики, мотивируя тем, что Басарабия и Румыния задача Котовского. Япончик разбушевался, организовал убийство конкурента, но спустя несколько месяцев сам был застрелен по заданию Якира И.Э.(уроженец Молдовы) командира 45-ой дивизии, куда вошел реорганизованный 4-й полк Япончика. Одеская республика не была создана. После смерти Ленина Еврейская Автономная Республика была создана в Сибири...

Люди его очень боялись. В нашем районе около двадцати сёл. Его везде ненавидели и проклинали, потому что он был главным, когда забирали людей и отвозили в Сибирь в 1948 году.

Я спросила: «Кто вы такие и чего вы хотите? У меня мужа нет дома, уходите!».

– А нам твой муж не нужен, мы с ним в другом месте разбираться будем. Мы собираем поставки. Поняла? – сказал Негрий.

– Нет, я не поняла. Ты хотел сказать добровольные поставки? Мне нечего давать, у меня ничего нет. Вы что не видите? Я беременна, у меня маленький ребенок. Уходите по добру, по здорову, – сказала я. Иван прижался ко мне. Ему было два с половиной года. Он был такой хорошенький, начал тоже поддакивать: «Уходите, уходите».

– Маня, не дури. Нам некогда с тобой цацкаться. Покажи быстро, где зерно спрятала, нечего притворяться, что ты меня не знаешь, – солидным, начальственным тоном вставил Негрий.

– Тебя я знаю, а кто такой Мочак, мне люди говорили, а зерно в поле закопано. Нужно только обработать немного землю и вырастит большой урожай. Я с вами разговаривать не буду. Понял? – И я обратилась к третьему «герою» , у меня была надежда, что он справедливый, по крайней мере не вор и не убийца.

– Скажите, пожалуйста, как вас зовут, где ваша мама и какие у вас документы? – Обратилась я к нему по-молдавски. Эти холуи быстро перевели ему на русский язык, что я сказала. Они что-то нервно говорили, между собой. Что за язык поганый этот русский, после каждого слова матерились и говорили «блядь».

Мочак достал пистолет, подошел ко мне и грозным прокурорским голосом сказал:

– Его зовут Иван Смирнов, поняла? У него нет матери. Поняла? Его вырастила Коммунистическая Партия. Поняла? Вот тебе документ!

Он другой рукой расстегнул свой верхний карман гимнастерки и достал какую-то бумагу. Я хотела ее взять, но он заорал.

– Руками не трогать! На читай, – и сунул мне эту бумагу под нос, а другой рукой махал пистолетом, – Если тебе, сука, этого мало, то это будет достаточно, поняла?

Я не знаю, что на меня тогда напало. Я вообще трусливая женщина, но тогда я не боялась.

– Нет, я не поняла, тут написано по-русски. А по-русски я не могу читать, – и продолжала говорить с этим Иваном Смирновым.

– Что ты, Иван Смирнов, тут делаешь? Наверное твоя мама, где-то в России от голода умирает, сейчас всем тяжело после войны, а ты тут, водку жрешь и забираешь хлеб у беременных женщин. Тебе не противно? Моего сына тоже Иваном зовут. Получается , что старший Иван пришел к младшему Ивану, чтобы забрать хлеб и пушкой машет среди белого дня. Да на вас креста нет. Где только такие берутся?

Мочак отошел и они опять начали переговариваться по-русски. Потом солидно ходил передо мной и рассуждал:

– Ты, Мария Ивановна, женщина глупая, политически не грамотная, и не отдаешь себе отчет, кто перед тобой стоит. Ты знаешь, кто такой Сталин? Знаешь? Так вот, Сталин в Москве, а он – Сталин здесь, поняла? – Меня впервые в жизни называли Марией Ивановной.

– Нет, я не поняла, – закричала я – врете вы все. Сталин в Москве не занимается этим идиотским занятием – забирать последний кусок хлеба у беременных женщин, и никакая партия его не родила, его родила женщина! Понял? А то, что он не знает, где его мать, жива она или нет, - это большой грех. Никакой он не Сталин. Врете вы все! Убирайтесь отсюда! Понял?

Иван тоже поддакивал: « Убирайтесь! Понял?».

Наступила минута молчания. Этот Смирнов зажег сигарету и сверлил меня глазами, наверное ждал, чтобы я перед ним на колени встала. Я тоже смотрела прямо ему в глаза. Я чувствовала, что сейчас будет решение: уйдут или убьют.

Он молча прошелся по кухне и стал открывать все ящики. Под лежанкой была торба с зерном. Я, действительно, припрятала немного зерна в глиняные кувшины и закопала. Я доставала понемногу, не больше ведра, делала крупы и варила каши.

Он взял эту торбу, подошел к Негрию и заорал:

– Это что?

– Зерно, – обрадовался Негрий, – зерно пшеничное?

– Это семенное зерно, – сказала я, – вы не посмеете его взять. Даже турки не отбирали семенное зерно у населения.

Но они не обращали на меня никакого внимания.

– Обыскать весь дом, сарай и подвал! – Приказал Смирнов.

Они полезли на чердак, но там было пусто. Потом пошарили в сарае, но тоже ничего не нашли. Потом спустились в подвал. Там было два мешка картошки, которые мы с отцом собрали с огорода. Мы хотели картошку закопать, но отец сказал, что зимой замерзнет. Нужна солома. А у нас не было соломы. Они забрали эти два мешка и положили в телегу, которая стояла у двери. Я кричала : «Не трогайте мою картошку, но они меня отталкивали. У меня стала болеть голова, и я кричала как ненормальная. Мама Михалуцы, наша соседка услышала и прибежала на помощь. Мы безуспешно пытались выгрузить эти мешки, но они были сильнее. Они кричали: «Не трогать, эта картошка конфискована в пользу государства. Еще один шаг, стрелять буду». Мама Михалуцы отошла, я рыдала, Иван плакал тоже. Я чувствовала себя очень плохо. Ты у меня в животе так сильно толкался, что мне было больно. Я еле доплелась до кровати и немного успокоилась. Иван успокоился тоже.

Негрий подошел ко мне с этой торбой и «по хорошему» стал опять спрашивать:

– Маня, скажи, где спрятала зерно? – Я молчала. Он вышел из себя и стал орать:

– Скажи, сука, где спрятала зерно?

– У меня нет зерна, будьте прокляты! – Я уже не отдавала отчета, что я говорю.

– Но откуда у тебя это зерно? Это твой отец спрятал, да? Конечно, он богатенький был… И ты знаешь, где он спрятал… Скажи, где спрятал, а то хуже будет!

Вдруг, как будто мне налили ведро холодной воды на голову.

– Ты знаешь, что делал мой отец? – я медленно встала и взглядом вцепилась в его поросячии глазки. – Скажи, кто убил моего отца? – Он растерялся и побелел. Я медленно подходила к нему.

– В глаза мне смотри! Кто убил моего отца?

Он попятился назад, а глазами блуждал по сторонам.

– Ты убил моего отца?!

С торбой в руках он повернулся спиной ко мне и пошел к телеге.

– Пошли, она сумасшедшая, – они поехали трусить других людей.

Я не могла ничего делать. Мама Михалуцы помогла мне лечь на кровать. Она говорила: «Маня, поплачь, легче будет». Но мне не хотелось плакать. Она мне клала компресс на голову, но это было ни к чему – у меня лоб был холодным. Я смотрела в одну точку, тяжело дышала, зубы стучали.

Ты знаешь, это было как будто я смотрела на себя со стороны. Отец пришел, нана Надя тоже прибежала, я их видела, слышала, но никакой реакции. Ты в животе тоже не шевелился. Отец и нана Надя стали меня растирать горячей водой и сухим полотенцем по всему телу. На ноги положили грелку. Отец все время прикладывал ухо к моему животу, чтобы слышать что ты там делаешь. Он говорил, что все хорошо, он все знает, что мне нужно спать, спать, спать…

Я проснулась, когда солнце было уже высоко, ты так буянил в моем животе и стучал, наверное кушать хотел.

– Ну как ты, – спросил отец.

– Ты знаешь, он так стучит, так шалит, – рассмеялась я, – Иван был такой спокойный, он нежно и осторожно шевелился, а этот смотри, что вытворяет, ни стыда, ни совести.

– А может быть это девочка? Мальчики и девочки по-разному себя ведут во время беременности и поворачиваются в разное время, тоже. Похоже у тебя плод перевернулся, – говорит отец.

– Нет, это мальчик, – настаивала я.

– Хорошо, хорошо, – согласился он.

Мы старались не вспоминать и не комментировать вчерашний день. Отец мне наколол орешки на целый день. Ты родился через полтора месяца и все это время я орешки кушала. Наверное я несколько мешков их съела. Нану Сеня, часто навещая меня, приносил каждый раз сумку с орешками. У них штук десять громадных орехов в Попештах, вокруг дома.

Через несколько дней отца вызвали в райздрав в 11 часов вечера. Он сказал, не волнуйся, все будет хорошо. Он ходил туда пешком. От Доминтен вдоль лесопосадки, до железной дороги, потом по железной дороге, по шпалам до Софии, а потом до Дрокии. Это двадцать километров в один конец. Осень была очень дождливой и ночью было так темно, что вокруг своего дома можно было заблудится. Он вернулся на третий день рано утром. На нем не было лица. Я его расспрашивала, он ничего не хотел говорить. Нана Надя все время была со мной. Она мне рассказала, что людей вызывают и они куда-то пропадают. Мы переживали, что его вызывали не в райздрав, а в НКВД. Много лет спустя, после смерти Сталина, отец признался, что его, действительно, вызывали три раза в НКВД, для дачи показаний и каждый раз он думал, что обратно не вернется. Но толком, все равно, ничего не говорил, что они с ним там делали. Он возвращался голодный и испуганный. Врать он не умел. Ведь можно было что-то сказать, чтобы мне было спокойнее. Он стал замкнутым и злым.

Эти мародеры больше к нам не заходили. Они собирали «добровольно- принудительные» поставки в каждом доме подряд, озлобленные, как звери. Это обозначало, что люди должны были давать добровольно зерно и картошку, иначе всё забирали принудительно с применением силы вплоть до растрела на месте. Никакие записи, справки или документы не составлялись. Они собирали не только продукты питания, но и золото, старые иконы и религиозные книги. Тогда у дяди Мошку Кандель произошла трагедия. Его жена Ханя родила девочку. Она была очень слабой и только через две недели начала по немногу ходить. Отец ходил каждый день к ним и делал уколы. Они пришли к ним и требовали золото. Люди говорят, что у евреев всегда золото есть. Только я не думаю, что у семьи Кандель было золото. Он был плотником, как его отец Хайм Кандель. У них дома была столярная мастреская и они делали окна, двери, полки, стулья, столы и прочие деревянные конструкции. Мои родители, да и ваш отец тоже, заказывали у них окна и двери для дома. Это он смастерил санку и подарил вам на Новый Год, когда вы еше маленькие были. Отец ваш дружил с Мошку и знал эту семью близко. Часто, в зимние вечера, они шахматы играли. Отец тоже уверен, что у них не было золота. Как только у них образовывались деньги, они сразу покупали инструмент, лес, станки. Тогда эти пьянные «начальники Советской Власти» сильно избили ногами Мошку. Сломали ему нос и два ребра. Потом стали мучать Ханю. Одевали петлю на шею и кричали, что если не отдадут золото, они ее задушат и тогда и маленькая девочка умрет... Изверги! У Хани после этого начались припадки безумия, которые переходили в приступы астмы. Она умерла через год во время голода... А Женечка, слава Богу, не умерла. Училась с тобой до четвертого класа, потом переехала с отцом и старшим братом Иосифом в Бельцах.

Мы жили в страхе. Мне пришел срок рожать 6 ноября. Отец договорился в больнице в Надушита и взял телегу, чтобы меня отвезти в роддом. Мы ждали нану Надю, которая должна была сидеть с Иваном, пока он меня отвезет. Уже темнело, когда к нам пришел Андрей Цуркану и сказал:

– Николай, беда. У меня дома люди умирают. Эти, которые собирают поставки, остались у меня ночевать. Они много пили за Сталина, за Победу, за Великую Октябрьскую Социалистическую революцию, а сейчас пускают пузыри. Один из них совсем не дышит. Если они сдохнут в моем доме – меня расстреляют.

– Что они пили? – спросил отец.

– Что пили? Самогон, конечно, – ответил он.

– Твой самогон или в другом месте взяли? – спросил отец.

– Мой самогон, сам делал.

– С калошей или без?

– Я добавил немного калош, когда варил, чтобы крепче был. Сейчас все так делают.

– Тогда плохо дело, – сказал отец, – надо идти.

Они позвали нашего соседа, дядю Антона Рошка, и сказали, что у Цуркана беда, нужно идти, а меня нужно отвезти в роддом. Я сказала, что подожду, пока отец придет. Я себя хорошо чувствую.

Отец сказал Антону, чтобы он наведывался ко мне каждые два часа, и если мне станет плохо, сразу отвезти в роддом. Антон сказал, что все сделает.

Отец ушел, а я осталась с Иваном. Уложила его спать и он скоро заснул.

Через несколько часов мне стало плохо. У меня начались схватки. Я набросила на себя шаль и вышла на улицу. Был сильный дождь и темно. Я с трудом передвигалась вдоль забора в сторону калитки и кричала: «Антон! Антон!». У меня начались роды и я не могла больше двигаться. Я постелила шаль. Я знала как рожать, ты у меня второй был. Мне было так больно, как будто меня резали пилой по живому вдоль и поперек. Но я знала, что если я буду скрючиваться, то раздавлю твою головку или поломаю твои ручки или ножки. Я очень хотела тебе родить правильно, здоровым и ничего не повредить. Поэтому я терпела и собирала все силы, которые у меня были. Потом я услышала, как ты кричишь: «Уа! Уа! Уа!». Я совершенно не могла двигаться. Я перестала плакать. Я ничего не чувствовала, ни дождя, ни боли, ни холода. Я опять увидела себя и тебя со стороны. Странно, было абсолютно темно, но я со стороны видела, как ты ручками тянешь эту грязную шаль в рот, как шевелишь ножками… Помнишь, как мы с тобой первый раз смотрели кино «Тарзан». Когда фильм закончился и уже прочитали «Конец фильма», на экране показались какие-то темные царапины, в течение 10-15 секунд, потом зажгли свет и мы ушли домой. Так и у меня было, я видела как мы с тобой лежали под забором, в грязи, как ты двигался, потом я увидела какие-то темные царапины и полная тьма… Я больше ничего не помню, что с нами было… Наверное, люди так умирают… Они видят перед смертью самое дорогое, что было у них в жизни… Потом конец жизни, темные царапины и вечная тьма.

Мы с мамой обнялись молча и заплакали. Мама продолжала:

– Я не знаю как долго мы лежали там под забором. Нана Надя мне рассказывала, что когда она пришла, Иван спал, телега на улице с запряженными лошадьми наготове под дождем, дверь открыта настежь, нас нигде нет. Она побежала к Антону, тот был пьяный. Его старшая дочь Соня что-то по дому делала. Они взяли фонарь керосиновый, хотели пойти искать в сарай. То ли ей показалось, то ли ты действительно голос подал, но они откликнулись и нашли нас под забором. Они затащили нас в телегу, накрыли одеялом и нана Надя погнала в больницу и сказала Соне, чтобы посмотрела за Иваном.

Она говорила, что в больницу они добрались за полночь. В роддоме была дежурная акушерка Павлина, а врача не было. Она нас разделила и тебя отвезла сразу в морг. Прямо как был завернутый в шаль. Она долго потом оправдывалась, что ребенок был мертв, никаких признаков жизни. Меня затащили в мойку. К счастью, там была горячая и холодная вода. Нана Надя никогда не имела детей, была испугана. В роддоме была цыганка Дуня, она родила три дня назад и сразу бросилась помогать. Эта Павлина пошла вызывать врача, а Дуня взялась приводить меня в чувство, она все делала, а нана Надя помогала. Они меня умыли и стали растирать горячей, потом холодной водой. У Дуни были какие-то травы, настои. Она давала мне их пить и все время массажировала. Потом, зажгла какие-то травы со смолой и делала дым вокруг меня. Я пришла в сознание. Павлина вернулась и хотела сделать мне укол. Дуня дала мне опять выпить настой, как горячий чай и сказала, пока укол не делать, потому что сейчас я проснусь.

Слава Богу, я проснулась и спросила, где Митя. Тут Павлина начала меня успокаивать, что я еще молодая, что у меня будут еще дети, но этот ребенок мертв…

– Нет! Нет! – стала я кричать, – Этого не может быть, я слышала, как он кричал! Принесите мне ребенка, немедленно, сейчас же!

Павлина говорила, что этого делать нельзя, это запрещено. Я рыдала и кричала изо всех сил, чтобы принесли ребенка.

– Где ребенок? – Спросила Дуня эту Павлину.

– В морге. – Ответила она.

– Дай ключи и фонарь, я сама принесу!

Она пошла с наной Надей в морг. Там было много трупов. Люди, тогда, умирали как мухи. Нашли тебя, принесли и развернули эту грязную шаль. Боже мой, ты был весь синий, грязный в крови . Ты не двигался, а глаза были открыты, так как весь окоченел.

– Дайте его мне, – сказала Дуня, – у него еще есть капля жизни. Она взяла тебя в левую руку, а правой рукой начала обливать холодной водой. Сначала холодной, потом немного теплей, потом теплой, потом горячей, потом опять холодной, и горячей. Потом брала твои ножки и ручки и прижимала так, как мы обычно корову доим. Потом опять обливала холодной, горячей, холодной, горячей водой. Потом положила на стол и начала двигать твоими ручками и ножками, потом обливала только теплой водой и перебрасывала тебя из одной руки в другую, как лепешку из теста. Ты начал кряхтеть, сначала тихо, потом все громче и громче, потом стал так сильно плакать: «Уа, уа, уа!».

– Пусть немного поплачет, это уже хорошо, – сказала Дуня. Вытерла тебя сухой тряпкой и завернула в чистую простынь. Взяла тебя на руки и опять подбрасывала из одной руки в другую, пока ты не начал икать. Потом развернула тебя и ты уже сам двигал ручками, ножками и таким был хорошеньким. Нана Надя завязала тебе пупочек, запеленала и Дуня начала кормить тебя своей грудью. Ты так проголодался и так жадно сосал. Мы чувствовали себя виноватыми перед тобой плакали, и молились.

У меня еще две недели молоко было плохое от лекарств и простуды. Молоко у меня начало перегорать, груди стали каменные и горячие, было очень больно. Дуня высасывала у меня молоко, чтобы не дать перегореть. Но все равно ты у меня не хотел брать грудь, смотрел на меня и не хотел сосать, я плакала, слезы текли тебе по губам, ты их облизывал. Слезы мои тебе нравились, а молоко нет. А у Дуни ты так хорошо сосал. Слава Богу она здоровая женщина. Когда пришел врач, Петр Федорович, сказал, что ребенок быстро пойдет на поправку, а мне назначили курс лечения от воспаления.

Отец тогда, только утром добрался до нас, когда ты уже спал, а я начала гореть от температуры.

Тогда, этого Ивана Смирнова не удалось спасти. Он очень много выпил и отец, когда пришел, он был готов. А Негрий и Мочак выжили. Он всю ночь промывал ихние поганые желудки.

Люди тогда неграмотные были. Кто-то говорил, что резиновые калоши делаются из спирта, и они, когда варили самогон, добавляли калоши. Из этой калоши выходил очень ядовитый – метиловый спирт. Вот они и отравились.

Вот так в жизни получается, что нужно спасти от смерти того, кого ненавидишь до смерти, а в это время твои самые дорогие умирают.

Я понимаю отца, когда человек больной, не имеет значения, кто он такой коммунист или фашист, немец или цыган. Его нужно лечить. Таковы законы медицины. Такова клятва Гиппократа.

Вот так ты родился …

– Мама, скажи, а что тебе больше всего в жизни хочется? – не знаю почему, спросил я.

– Я хочу, чтобы вы были здоровы, – ответила мама, не задумываясь.

– Да нет. Я не это имел в виду. Что ты больше всего хочешь для себя, лично.

– Для меня лично? – задумалась мама, – Я хочу пальто. Ты знаешь, вы уже большие, красивые, уже скоро с девочками встречаться будите, а я хожу все время в кирзовых сапогах и фуфайке, как в тюрьме. Мне 43 года. Я еще не старая, мне стыдно. Я никуда не могу выйти зимой и осенью. Нечего одеть.

– Так давай купим. Сколько стоит пальто?

– Я хочу хорошее пальто, а хорошее стоит рублей 200-250. Где взять такие деньги?

– Давай ты будешь думать, какое пальто сшить, какой фасон и все такое. А я буду думать, как деньги добыть. У меня уже 13 рублей есть. Я добуду эти деньги!