«Как недавно всё было, как странно

свежо в памяти, и – значит, с какой

волшебной быстротой идёт жизнь!»

А.М.Горький.

 

Зрительный зал сельского клуба был заполнен до отказа: шла комедия «Девчата» с неподражаемым дуэтом Надежды Румянцевой и Николая Рыбникова, и только два человека на галёрке не замечали ни дуэта, ни зрителей, ни самого фильма.

- Ты почему не ответила на моё письмо? - допытывался Сергей.

- Потому что не успела, - отвечала Ирина, - но я так рада, что ты приехал!

- Ну вот, – а завтра я снова уеду.

- Подумаешь – расстояние в десять километров, я бы на твоём месте каждый день приезжала, тем более к родителям.

- Вот и езжу почти каждый день – чтобы с тобой побыть. Тебе хорошо виден экран?

- Да-да, нормально.

«Будто мы понимаем, что там происходит! - думала она, улыбаясь. - Но Герка-то, Герка что вытворил! Взял да и загородил экран, ещё и грубить вздумал... ревнует наверное. Дурак ты, Герка! Какое мне дело до тебя, если я давным-давно люблю его».

Было уже одиннадцать вечера, когда Ирина и Сергей вышли из клуба. Улица встретила их сибирским пронизывающим ветром и колючим снегом – его с особенным удовольствием швыряла им в лицо февральская вьюга. Сергей взял девушку под руку и, наклонившись, сказал:

- Пойдём ко мне.

«Ой, - вскинулись Иркины мысли, - что же делать?»

Не замечая её распахнутых глаз, он закончил:

- Родители у бабушки, а потом я тебя провожу.

Разум Иринки встрепенулся, но тут же подключилось сердце: «Соглашайся, он хороший!» - прошептало оно.

«А вдруг?.. - воспротивился разум. - Что тогда?»

«Не бойся, - это снова сердце, - ведь завтра он уедет, и ты долго его не увидишь».

 

Когда они вошли в комнату, Сергей сказал:

- Свет не будем зажигать, ладно? – а то ещё кто-нибудь заглянет на огонёк!

И опять в душу Иринки закрались сомнения, и опять она их прогнала.

 

Сидели они рядышком, обнявшись, говорили шёпотом. Она ерошила его волосы и потихоньку целовала их, он крепче обнимал её и шептал смешные слова. Потом сказал:

- Я хочу, чтобы мы всегда были вместе.

У Ирки ком к горлу подкатился: неужели это то, чего она так ждала, неужели это счастье, о котором мечтала?

- Серёж, мне ведь только шестнадцать, - неуверенно проговорила она, - надо школу закончить и потом ещё дальше учиться.

Он коснулся её щеки и произнёс:

- Ну, тогда через два года, ладно?

- Давай пока не будем об этом, - ответила она, - и пойдём… поздно уже.

 

По-прежнему мела вьюга. Она кружила белой каруселью, гудела в печных трубах, качалась замороженными ветками на деревьях, стучала в окна домов, и, казалось, – в ответ на её буйство кто-то жалобно молил о пощаде. Но Ирина не слышала этой мольбы – ничего не слышала, потому что мгновение, которое подарил этот красивый юноша, наполнило её таким восторгом, таким ликованием, что лютая вьюга виделась милой проказницей. У дома он обнял её. Она прильнула к нему, постояла, потом высвободилась и пошла к калитке. Не доходя, обернулась, поймала его взгляд, подбежала, снова прижалась, затем легонько оттолкнула и бросилась назад, не оглядываясь. В комнате долго стояла у окна, пытаясь рассмотреть его фигуру в густой снежной пелене.

В этот вечер он впервые поцеловал её.

 

На следующий день он уехал, а она села писать письмо, полное смешных глупостей. Школьные подружки, заметив её необычное состояние, пытались разузнать подробности, только на их вопросы Иринка не отвечала, потому что девчонки и вопросы ей были не интересны. Но проходили дни, а ответного письма всё не было. «Наверное у него много работы в школе, - предположила она, - два предмета преподавать – это ведь не шутка»*. Девушка даже и мысли не допускала думать о чём-то другом, даже после того, как одноклассница Валя сказала, что он слишком много внимания уделяет Лидке Самохваловой.

«Ну и что, - размышляла Ира, - Серёжка выше всего этого, и ничего такого не позволит, пусть Лидка и наболтала про меня всякую чушь, но он любит меня, а не Лидку. Вот приедет и сам всё расскажет, а может и письмо напишет». Но дни сменялись неделями, почтальон проходил мимо, и в конце концов Ирина поверила подруге. Её состояние, окрашенное таинственной улыбкой, исчезло, ожидания сменились сомнениями, сомнения обидой, а вслед за обидой пришло разочарование. И тогда она написала коротенькую записку: «Это правда? Так вот почему ты не ответил на моё письмо!»

«Я понимаю и ценю твои чувства, - тут же сообщил он, - но у меня всё это время такое состояние, что я могу чёрте-что наговорить. Не утверждаю, что сказал эти слова... (Какие слова, в каком состоянии? – Ирина ничего не понимала). Говорить о любви я не в праве, так как не скажу правды, ведь нравиться – это не значит любить. Ещё раз извини и не читай, потому что я здесь намолол кучу чепухи».

Это письмо выбило её из колеи напрочь.

 

А зима всё не кончалась. Она утомляла ещё и потому, что Иринка постоянно мучилась вопросом – почему? Почему он отверг её, почему она должна оправдываться? Она снова начала писать свою повесть, которую назвала «Зимними этюдами» и о которой знала только она, хотя в потаённый уголок души с самого начала упрятала маленькую надежду на то, что когда-нибудь и он прочтёт её тоже. Все чувства и переживания с помощью пера Ирина укладывала на бумагу, и от этого ей становилось легче. В повести присутствовали и весенние эпизоды, но их было не так много, и название она решила не менять.

 

Тем учебным годом в их школе отрабатывал практику один студент, – будущий педагог-физик Леонид Васильевич. Ира почтительно называла его по имени-отчеству, хотя он был старше всего на четыре года. Девушка часто замечала на себе его восхищённые взгляды, но они не трогали её, а вот то, что он подружился с Сергеем, она заметила сразу; заметила и то, что Сергей стал избегать её. Как-то набравшись смелости, она пригласила физика к себе домой поучаствовать в заготовке берёзовых дров, – разрешения у родителей спросила заранее. Только не это было главной причиной приглашения, главное – ей хотелось выведать у Леонида Васильевича что-нибудь о Сергее. Но лучше бы она не приглашала! Ничего утешительного в свой адрес от имени Сергея она не услышала, и тогда её повесть пополнилась ещё одной записью:

«После обеда, расстелив фуфайку на берёзовые ветви, я прилегла отдохнуть. Я люблю так лежать, – запрокинув голову, – и люблю глядеть на небо. В этот раз оно было красивым и счастливым. Да, небо было счастливым, оно смеялось и говорило: «Посмотри на меня, посмотри хорошенько, оцени мою красоту!» И я смотрела, не отрываясь. Мне хотелось потрогать эти сверкающие облака, закутаться в их белоснежной мгле и улететь далеко-далеко – туда, где живут любовь и счастье. Воздух трепетал от птичьего гомона, о чём-то шептались берёзы, и мне представлялось, что они поверяют друг другу свои радости и печали. «Если бы я рассказала им о себе, о том, как мне плохо, - думала я, - они бы поняли. А люди? Разве поймут, посочувствуют? Вот и птицы распевают – им хорошо! А небо стало светлее и без блёсток, – и зачем оно поменяло своё одеяние?..»

 

- Ух ты, - улыбнулась Ирина, - прямо-таки художница! - Так, ладно, – а дальше что?

 

«Я закрыла глаза, небо исчезло, и вместо него появился ты. Но после слов Леонида Васильевича у меня не было желания общаться с тобой, и я прогнала твой образ».

 

***

 

Весна заканчивалась, заканчивался и последний учебный год Ирины: впереди были экзамены. Однажды, возвращаясь домой с очередной консультации, она увидела Сергея. Догнав его и стараясь унять колотившееся сердце, она сказала:

- Привет! Ты на лето или насовсем?

- На лето.

- Потом опять в деревню, к своим ученикам?

- Да.

- А на сессию скоро уезжаешь?

- Скоро, - ответил он и замолчал.

«Он не хочет со мной общаться, не хочет!» - заметались Иринкины мысли.

Она подняла на него глаза и прошептала:

- Скажи что-нибудь…

Он отвёл взгляд в сторону и спросил:

- Как твои успехи?

- Нормально, - она заставила себя улыбнуться.

Разговор явно не клеился, и девушка пожалела, что начала его. «Разве этого я жду, зачем эти никчёмные слова?» - подумала она. Но отступать было поздно, да и Сергей теперь смотрел ей прямо в глаза.

- Почему ты написал то письмо, – я в чём-нибудь провинилась перед тобой? - наконец спросила она.

Он снова отвёл взгляд в сторону и сказал:

- Знаешь, – мне не хочется ругать себя.

Её сердце подпрыгнуло, всколыхнулась надежда, и она чуть было не призналась в том, что написала повесть, но что-то удержало её. Она почувствовала, что между ними всё та же стена, и тоже замолчала.

- Давай прощаться? - спросил он.

- Давай.

- Тогда – пока?

- Пока… - и они ушли в разные стороны.

 

Иринка решила, что пять школьных тетрадок, исписанных её размашистым почерком, она отнесёт к нему домой перед самым его отъездом. Отнесёт и опустит в почтовый ящик. «Пусть-пусть почитает этот противный и ужасный мальчишка. Пусть узнает, кого потерял!» - думала она, глотая слёзы.

Её расчёт был прост: встретиться с ней Сергей уже не сможет, и его реакцию она не узнает, потому что после экзаменов тоже уедет отсюда. Навсегда.

Дома она быстренько набросала короткое письмо, вытащила из шкафа пять заветных тетрадок и, свернув всё в трубочку, перевязала лентой. В письме написала:

«Ещё раз – теперь последний – напоминаю о себе. Вчерашний разговор не добавил определённости, и я не могу не написать. Я ничем не обязываю тебя, да мне ничего и не нужно, – просто не хочу остаться в твоей памяти такой, какой ты меня представляешь. Твоё последнее письмо так повлияло на меня, так обидело, что я до сих пор не могу собраться с мыслями.

Я уезжаю. Уезжаю навсегда, и наверное мы больше не увидимся.

Вспоминай меня иногда… я люблю тебя».

Но это письмо и пять школьных тетрадок с их незаконченной историей она так и не отнесла. Утром следующего дня её затея показалась глупой и по-детски наивной.

 

***

 

Прошло четыре года. Ирина жила в Ташкенте, и у неё уже была маленькая дочка. Вспоминая Сергея, она часто перечитывала их историю, и, чтобы расставить все точки над «и», ею всё больше овладевало желание побывать на родине. Но она и не предположить не могла, что её поездка закончится полным фиаско: накануне её приезда Сергей уехал в Прибалтику – и тоже навсегда. «Наверное высшие силы разъединяют нас преднамеренно, - думала Ирина, собираясь в обратную дорогу, - и наверное в этом есть смысл. Что ж, – ничего не поделаешь… судьба».

«Так и осталась незаконченной эта повесть, моя маленькая тайна, - записала она в пятой тетрадке после возвращения. В моей жизни изменилось многое: появились заботы, тревоги, а с ними забылись и подробности нашей истории. Знаю одно – мы больше не встретились, ещё знаю, что ты женился. И всё-таки в моей душе ты оставил самый яркий, самый трогательный след.

PS. Интересно, какой будет наша встреча? Я почему-то верю, что она состоится. Только вот – когда?»

 

Перебирая страницы своей жизни, Ирина иногда думала о том, как много в ней непредсказуемого и загадочного: здесь и «случайные» встречи, и таинственные совпадения, и редкие мгновения, которые вообще не поддаются объяснению. И таких моментов в её жизни было предостаточно. О тетрадках она, хотя и вспоминала, но не так часто, – только тогда, когда те невзначай попадались на глаза. Тогда она усаживалась в своё любимое кресло, читала и улыбалась, сопереживая наивной мечтательной девочке с её сумасшедшей любовью.

Однажды Ирина не удержалась и к своей тайне добавила новую запись:

«Прошло двенадцать лет с тех пор, как мы расстались. Как быстро летит время, и сколько всего происходит в жизни: и плохого и хорошего! Правду говорят, человек – продукт обстоятельств. Завтра я уезжаю в Россию: какие обстоятельства ждут меня там, как сложится моя жизнь? А ведь мне уже тридцать, и своё «я» в жизни ещё не найдено».

Чтобы отогнать грустинку, она отложила пятую тетрадку в сторону и открыла другую – под номером три, – перечитала то, над чем всегда смеялась. Записка…

История с запиской неизменно вызывала у неё улыбку. Она начиналась так: «Как-то придя из школы, я собралась делать уроки, раскрыла дневник, и оттуда выпала записка. Я удивилась, потому что знала – никакой записки здесь не было и быть не должно. Но откуда она – чья? Чужая? Тогда как попала сюда? И вот что в ней было: «Ира, я люблю тебя. Приходи сегодня в десять часов вечера к школьному колодцу – я буду ждать тебя. Н.С.»

Ирина рассмеялась. Она всегда смеялась, когда читала об этом, но тогда… Тогда эта записка прозвучала как гром среди ясного неба! Впоследствии оказалось, что историю с запиской подстроили девчонки – соседки по комнате интерната, где она жила. Так, по их воле Иринка сделала к нему второй шаг. Первым был тот день, когда он зашёл в интернат, чтобы одолжить пособие по русскому языку. Она одолжила и забыла: и о нём, и о пособии. Вспомнила, когда он вернул его – в этот момент у девчонок и созрел тот коварный план. Но был ещё и третий шаг.

«Третий шаг свёл нас, - значилось всё в той же тетрадке. - Помог трагический случай: той зимой сгорела наша школа, – я тогда училась в восьмом, ты в десятом. На месте пожара ещё долго тлели угли, и вы, старшеклассники, в течение трёх ночей следили за ними, находясь у нас в интернате. Ты как всегда рассказывал смешные истории, шутил и смеялся. Помнишь эпизод с одеялами? Все три вечера ты воровал их у мальчишек, таскал нам, девчонкам, и говорил:

- Укрывайтесь, девчонки, а то замёрзнете!

Смешно – правда?.. Ещё кормил картошкой и из всех девчонок больше почему-то улыбался мне».

 

***

 

Своей первой любви через много лет Ирина придумала название: она назвала её периодом неопределённости. Иногда ей казалось, что эта неопределённость понятна ей, но чаще её волновал другой вопрос: «Может ли она поклониться самой себе, – ведь большая часть жизни уже позади». О тетрадках она почти не вспоминала, – они покоились в старом чемодане, задвинутом в кладовку, и на долгое время маленькая повесть была забыта.

Но как-то раз произошло событие, в результате которого чемодан был вынут из небытия, оттуда же были вынуты и тетради. Ирина снова перечитала их, взяла ручку и в пятой сделала новую запись, – на сей раз последнюю.

«Вот мы и встретились, как я и предчувствовала, – правда, через полвека после того, как расстались. Полвека… страшно подумать. Наша встреча произошла, благодаря современным средствам связи, – мы обрадовались друг другу и поняли, что к нам снова возвращается юность, хотя у каждого из нас уже внуки. На этот раз наши свидания дарили нам только радость, и хотя они были новы и необычны, но ты раз за разом повторял, что у тебя такое чувство, будто мы никогда не расставались, будто не было между нами прошедших пятидесяти лет.

Я узнала твои глаза, чёрные и пронзительные, – узнала твою пышную шевелюру, хотя она и стала совсем седой, узнала юмор. Ты узнал меня, – смешную и ревнивую девчонку, но всё такую же красивую (твои слова), несмотря на возраст. И хотя ты без устали дарил мне комплименты, я чувствовала, что если бы мы встретились где-нибудь на улице, мы бы не узнали друг друга».

В одно из наших свиданий ты сказал:

- Прости меня, мой добрый друг!

- За что? – спросила я.

- За то, что огорчил тебя тогда.

- Ну что ты! Я так возвышенно любила тебя, что все недоразумения исчезли без следа, тем более по прошествии стольких лет.

- Спасибо, моя дорогая – ты вернула мне мою юность.

 

Но кто бы мог подумать, что эта встреча состоится? Но она состоялась, и это – великое чудо. Напоследок судьба нас всё-таки соединила, и теперь я говорю – период неопределённости закончился.

 

* В шестидесятых годах из-за нехватки учителей практика назначения выпускников-десятиклассников на работу в сельские школы была обычной.