Под крылом нашего «Ила» торжественно проплывает пустыня Чад. Каменистые взгорья, прорезанные сухими руслами «вади», сменяются безбрежным морем барханов. Унылый желтовато-серый цвет земной поверхности. Днём она прогревается до семидесяти градусов по Цельсию; ночью - охлаждается до минусовой температуры, так и не оросившись влагой. Ни дорог, ни селений. Спаси и сохрани, Господь, от вынужденной посадки. Чтобы успокоить разгулявшееся воображение, я отворачиваюсь от иллюминатора.

В кресле слева от меня развалился капитан Валерий Кутепов по прозвищу «шилом бритый». Он молод, высок, строен, кудряв. Мужественное лицо испещрено оспинами ветрянки. Это он, будучи старпомом на «Чатыр-Даге», отравлял мне существование своим неумением держать судно в заданной точке. И вот судьба снова свела нас в одной команде. Летим в Экваториальную Гвинею на остров Фернандо-По. Там на ремонтной базе Луба ждёт нас БМРТ «Скиф» и дальняя дорога в уже родную Индоокеанскую Субантарктику. Со времён экспедиции на «Чатыр-Даге» мы оба поднабрались опыта, каждый в своей области. Что ж, придётся по-новой притирать наши характеры, наступая, подчас, на горло собственной песне.

Третье кресло нашего ряда занимает советский дипломатический представитель в этой стране Евгений Фёдорович. Белобрысому пареньку всего двадцать шесть лет. Язык не поворачивается называть по имени-отчеству вчерашнего выпускника МГИМО. А он уже на ответственной дипломатической должности, хоть и в забытой Богом державе. Женя возвращается к месту службы из московской командировки. В ногах у него стоят два чемодана солидных размеров. Мои соседи давно перешли на «ты». «Шилом бритый» в который уже раз разливает на-троих. Я принимаю свой шкалик и тоже прислушиваюсь к монологу раскрасневшегося Евгения Фёдоровича: «... Вобщем португальцы ушли, оставив местному населению постройки, плантации какао и стада крупного рогатого скота. Аборигены же, плантации забросили, а скот быстро поприели. Прошло несколько лет и стало совсем голодно. Местная элита поняла, что без международной помощи не обойтись. Тогда более или менее демократическим путём избрали себе президента, а тот назначил соответствующий кабинет министров. Последний обратился в ФАО, и в страну потекла помщь продуктами питания. Но хитрюга-президент не замедлил наложить лапу на спасительный ручеёк. Под видом личного контроля за распределением он продаёт получаемую помощь своим же подданым по спекулятивным ценам. В страну вернулось людоедство. Правда, его почему-то называют ритуальным. Вот один из примеров, за правдоподобность которого я могу поручиться. Водитель американской дип. миссии крупно перебрал то ли джина, то ли наркоты. И на полном ходу врезал свой «джип» в придорожную пальму. Проезжавший мимо французский корреспондент зафиксировал летальный исход, но побрезговал везти преставившегося в своей машине. Просто сообщил американцам. Те примчались, но тело на месте аварии обнаружить не смогли. Собрали загонщиков прочесать джунгли. И верно, из ближайшего селения раздался перестук барабанов, народ праздновал неожиданную удачу. На претензии «белых» старейшины отвечали односложно: человека всё-равно не вернуть, ну не пропадать же мясу.

На попытки ООН урезонить зарвавшегося царька, тот реагировал весьма находчиво: рубильники от электрических сетей всех дип. миссий современный сатрап разместил в своём дворце. Попробуй поспорить с ним, - он тут же отключает свет. Конечно, и на него в конце концов находится управа. И после скандала «Бармалей» возвращает-таки рубильник в рабочее положение. Но в тропической липкой жаре пищевые продукты успевают превратиться в яды семейства Медичи. Ну, янки и французы тоже не вчера родились: в их миссиях имеются автономные движки, щелочные аккумуляторы, солнечные батареи... А у меня ничего подобного нет, по статусу не положено. И не попросишь. Американцы могли бы выручить, ну так свои же облыжно обвинят в сотрудничестве с ЦРУ. А вот жена и грудной малыш у меня имеются. И во время таких отключений света я должен чем-то кормить молодую мать. И не пытайтесь отгадать, что находится в этих чемоданах. Сам скажу: сырокопчёная колбаса из кремлёвского распределителя! Мой стратегический продукт! В подвешенном состоянии не портится до полугода! Вот теперь, господин президент, и посмотрим, чей козырь старше!»

В задних рядах зазвенели гитары в сопровожднии хриплого хора подпивших моряков: «В Сенегале, братцы, в Сенегале...». Под фривольный припев «...крокодилы, пальмы, баобабы и жена французского посла...» я снова смотрю в иллюминатор. Но пока наш дипломат держал свою страстную речь, под крылом самолёта не спешно сгустились кучевые облака. А сейчас они плотной пеленой укрыли ландшафт внизу. Где-то там проплывает под нами величественная вершина вулкана Камерун. Но вдруг «Ил» словно ныряет вниз, да так, что желудок подступает к горлу. В разрыве облаков я вижу спокойную гладь Гвинейского залива. Выдвигаются колёса шасси. Поверхность моря сменили пышные леса острова. Садимся. Вот это сюрприз: вместо аэродрома под нами просто шоссе, проложенное в джунглях. Промелькнуло неприглядное строение – то ли казарма, то ли конюшня. Шасси касается асфальта и мы долго катим по прямой, как стрела, трассе. Стюардессы открывают посадочный люк, вываливают наружу аварийный трап и без излишнего политеса предлагают нам покинуть салон. Мы, восемьдесят пять молодцов, окружённые со всех сторон негостеприимным лесом, сиротливо сгрудились подле последнего оплота Страны Советов. В нескольких километрах за хвостом «Ила» виднеется постройка, которую мы миновали при посадке. Многоопытный дипломат берёт в руки свою неподъёмную ношу и бодро командует: «Пошли!». Навьючив на себя чемоданы и баулы, перегруженные выпитым спиртным, бредём к тому, что уже называем «казармой». Мы трое, Евгений Фёдорович, капитан и я возглавляем нестройную колонну. Женя философски спокоен. А наши лица вытягиваются по мере приближения к низкому одноэтажному строению. В широко распахнутых воротах нас поджидает группа чернокожих мужиков в набедренных повязках. Вид у них не то, чтобы агрессивный или не мирный, а какой-то отсутстующий.

«Вот и Джеймса Кука также встречали!» - задумчиво сообщаю я Валерию.

«Молчи, «провидец», сам об этом думаю! – с серьёзным видом отвечает капитан.

«Нет, нет! Всё не так страшно! – Мягко улыбается дипломат, принявший наш обмен любезностями за чистую монету. – Это бригада обслуживания аэропорта! Съесть не съедят, но при составлении судовой роли помучают сполна: только один из всей толпы владеет английским до такой степени, что сможет прочитать ваши фамилии и имена!».

И действительно, составление нехитрого документа заняло несколько часов. В итоге, в судовой роли числились все восемьдесят пять членов команды. Никого не забыли. Вот только все мы были переписаны по именам. Фамилии же, изобразили единственной буквой, но зато заглавной. «Шилом бритый» держал в руках список, в котором числились двенадцать Александров, шесть Алексеев, немалое количество Анатолиев, Иванов, Сергеев... и один Израиль. Но мне не довелось увидеть изумление на его мужественном лице. Я сдался уже в первом часу ожидания и попросил разрешения прогуляться по окружающему лесу. Что я за биолог, если джунгли видел только на картинке?

«Категорически запрещаю! Ещё схарчат за ближайшим бананом! – Объявил свой вердикт капитан. – Только после занесения в судовую роль! - И вдруг рассмеялся. – Ну ладно, отойди недалеко, если Евгений Фёдорович согласится сопровождать!».

Уже через несколько минут ходьбы нас окружал непроходимый кустарниковый лес. Под невысокими деревьями земля поросла густым подлеском, перевязанным узлами лиан. По стволам неспешно ползли ящерки, ящерицы и «ящеры» всех цветов радуги: хамелеоны, гекконы, подобие варанов... Глаза разбегались от разнообразия их размеров от нескольких сантиметров до метра и более. Волосы на моём загривке невольно встали дыбом: может быть здесь есть кто-то и покрупнее? На влажных от прошедшего дождя листьях расположилось несметное полчище разнообразных лягушек. И многие из них тоже окрашены ярко-предупреждающе: не тронь! Пришло на память, что из кожи какого-то вида этих амфибий то ли африканцы, то ли американские индейцы добывают смертельный яд. Я оглушён какафонией резонаторов: писк, свист, звон, стук, вздохи... Нет, без должной подготовки не стоит сюда соваться.

«Это ещё не джунгли! Это только одичавшая плантация какао! – На правах гида сообщает дипломат. – Вот справа одно из таких загубленных деревьев!»

Я глажу тонкий рахитичный стволик, уже опутанный ползучими растениями. Ещё несколько лет – и оно исчезнет. И одичает заботливо возделанная земля. Не опоздать бы. Из одного кармана я извлекаю целлофановый пакет, из другого – перочинный нож. Разрыхляю богатейшую дерновину, отбрасываю попадающиеся корешки, собираю в мешок красную, тёплую, как будто живую почву. Какое растение, под какими звёздами обретёт в ней новую жизнь?

Нашёлся жилец-то! В середине экспедиции штормовая погода загнала нас в одну из кергеленских бухт. Бросили мы якорь на каменистое дно, и «Скиф» замер среди полей исполинских водорослей. «Шилом бритый» объявил двухдневный отдых с экскурсией на негостеприимный берег. В один из дней съехал и я. На суше холодный ветер пронизывает ещё сильнее, чем в море. Борода моя заиндевела. Губы и щёки потеряли чувствительность. Но не возвращаться же на опостылевший корабль. Когда-то ещё посчастливится сойти на твёрдую землю. В премерзком настроении выбрался я на мшистую проплешину среди базальтовых скал. Всё пусто и голо. Только одинокая кочерыжка кергеленской капусты карикатурным деревцем качается на ветру, кивает головкой-вилком. Да ещё несколько юных двулистных ростков сиротливо приютились у её корня. Я присмотрелся: точь в точь капустная рассада из детства, что мама высаживала на подоконнике. Тут и навалилась ностальгия: душа запросила подселить в каюту кого-то ненавязчивого, с кем приятно помолчать. Видавшим виды перочинным ножом соскоблил я с камня слой мха с застрявшими в нём нежными корешками. Понёс на судно. У женщин выклянчил цветочный горшок, высадил слабенький росток в жирный краснозём. Из капроновой нити сплёл миниатюрный строп и подвесил горшок к потолку, дабы не укачало нового соседа. Расти, дорогой!

И снова пошли наши трудовые будни: выполнение океанологических станций на промытой волнами палубе, лабораторное бдение, подвахты в рыбцеху. Среди дня забежишь на минутку в каюту. Польёшь растение: «Ну, как ты тут? Растёшь? Ну и славно!» И правда, промозглый воздух каюты вкупе с тропической землицей пришлись по вкусу моему квартиранту. Выпустил он шесть листочков, да на том и остановился. Вскоре листочки превратились в листья. Вот уже каждый из них вымахал до размеров тетрадной обложки. А вилок формироваться не желает. Висит над столом этакий бледно-зелёный монстр о шести листах, сосёт гвинейский краснозём, тянется поближе к хмурому иллюминатору и тусклой лампочке. Норовит уподобиться банану, хотя бы по плошади листовых пластин. Да где ж ему угнаться за бананом, с крестоцветным-то нутром?

«Выбрось ты эту бледную нежить! Смотри, она и тебя высосет! - Насмехается «шилом бритый». –Дотянется к беззаботно спящему и...»

Это верно, цвет «упыря» и у меня ассоциируется с образом выходца из потустороннего мира. Супруга и на порог не пустит в такой компании. Может быть коллеги в институте приютят странника? Ведь чудо природы!

Вот и рейс близится к концу. Начался отчётный период. За анализом материала мы как-то незаметно выбежали из сороковых широт и двинулись к Маврикию. Весёлое солнце, наконец-то, заглянуло в иллюминатор. И поселилось в каюте. И осветило предмет моих неустанных забот. На следующий день на его листьях появились обширные тёмно-зелёные пятна, которые вскоре почернели. Мой квартирант заслезился и поник. Не дотянулся до своей банановой мечты. Жаль! У нас так и не нашлось времени помолчать вдвоём!