04.07.2009 г.

 

Больше месяца не брал в руку ручку и не открывал блокнот. Было такое ощущение, что писать нечего, и не было никакого желания хотя бы полистать, просмотреть старые записи и попытаться вызвать желание писать. Зачем?

Более того, вчера меня посетил страх, что вся эта круговерть с написанием писем, рассказов и первых глав книги, из-за чего я уже начинал видеть себя писателем, были всего лишь бредом и необоснованными фантазиями. Нет у меня никакой склонности и, тем более, таланта к литературе и слово «писатель» не про меня. Побаловался, и все прошло. Не тянет меня больше к моему заветному блокноту, который я все еще упрямо продолжаю таскать с собою везде и всегда, но больше не открываю, а, возвращаясь домой, выкладываю его на полку без малейшего сожаления, что не появилось в нем ни одной новой записи.

Этот страх за, возможно, неправильное и слабо обоснованное, особенно с точки зрения житейской логики и здравого смысла, решение, бросить прежнюю работу и посвятить себя литературной деятельности, еще больше усилился, когда дошла очередь до наведения порядка на моем новом домашнем «рабочем месте». За последний год перед командировкой и за три отпуска на моем компьютерном столе накопилась целая гора всякой всячины, от которой следовало избавиться. Я был настроен решительно, намереваясь практически все отправить на мусор. Однако, понимая, что нечто полезное там все-таки могло оказаться, я принялся кропотливо перебирать кассеты, диски, бумаги и прочий хлам.

Освободив один из ящиков стола, я начал аккуратно складывать в нем дюжину блокнотов и такое же количество понравившихся мне своей компактностью и удобным стержнем ручек. И тут же в меня вгрызся ехидный червь сомнения, а не погорячился ли я со всем этим богатством? Не превратится ли оно через некоторое время в такой же хлам, от которого я сейчас избавляюсь?

Я вспомнил, с каким чувством я все это покупал, мне хотелось иметь свой специальный под себя настроенный инструментарий. Тогда у меня была уверенность, что без него жизнь не состоится. А теперь я смотрел на все это и думал, где она теперь, эта уверенность? Сколько этих блокнотов и ручек мне, действительно, пригодится?

После этого дело дошло до старых бумаг. В моих руках оказались прошлые аспирантские «изыскания»: вступительный реферат, первая глава, тексты нескольких докладов. После первой командировки я приехал с сильным желанием писать диссертацию. Прошло время и, уезжая из второй командировки, я точно знал, что никакую диссертацию я продолжать писать не буду. Все, что было написано раньше, я порвал и выбросил: методично и без эмоций. Лишь больнее уколол вопрос, а не постигнет ли та же учесть и все, что я написал за последние полгода-год: три главы книги, множество отрывков из нее, разбросанных по трем блокнотам? Я не стал давать себе никаких обещаний, но была надежда, что все-таки я пришел к тому, чем я должен заниматься и если это так, то я вернусь к своей книге, к своим героям и блокнотам. Возможно, нам просто нужно было отдохнуть друг от друга и новые строчки еще не созрели.

Все это было вчера. Болезнь была затяжной, а исцеление пришло мгновенно. Проснувшись утром, я осознал, что сейчас встану, возьму блокнот и начну писать. Ко мне снова пришло то удивительное чувство, что я не могу не писать. Оно возникало всегда внезапно, загоняло меня в какие-нибудь пабы, усаживало на скамейки в парках. Иногда приходилось парковать машину и писать на коленях за рулем. Я соскучился по этому ощущению как по лучшему другу. Именно для него я всегда держал при себе блокнот и ручку.

И до тех пор, пока я ни излил в блокнот то, что накопилось за последний месяц, я не мог ни умыться, ни позавтракать.

Возвращение к блокноту помогло развеять еще одно сомнение, которое тоже завладело мною после отъезда из Нью-Йорка: не ошибался ли я на счет источника моего вдохновения? Как выяснилось, нет. Этот источник оказался сильным и на расстоянии во многие тысячи километров. Нам достаточно было просто поговорить несколько минут, пусть даже и во сне, и исцеление пришло. Я почувствовал необходимость описать все, что происходило со мною, во мне в первую неделю после приезда в Москву.

Я начал претворять в жизнь свою решение, к которому я долго шел и с которым шесть месяцев жил в Нью-Йорке. Я заявил об увольнении с работы. И сразу на меня налетел шквал предостережений, рекомендаций не торопиться, советов переждать кризис, не терять стабильный заработок, приводились примеры других людей, которые уходили, а потом сильно сожалели и прочее, прочее, прочее. Самым сложным оказалось дать людям такие объяснения, которые бы укладывались в их представления о «правильных» решениях и не заставляли бы меня врать и изменять своим принципам. Не мог же я сказать простую и очевидную для меня правду, что для принятия этого непростого и рискованного решения мне было достаточно всего лишь двух вещей: четкое знание того, что я не должен делать и вера в свои силы и свою судьбу. Как объяснить обывателям, ищущим стабильности и гарантий, что я готов поставить точку на своей прежней карьере ради призрачного и неопределенного будущего? Какие могут быть гарантии на пути к счастью и самореализации? Кто-нибудь давал гарантии певцам, актерам, архитекторам, математикам, что они создадут нечто, оставляющее след на Земле?

Я не могу знать, даст ли мне Бог создать нечто стоящее, но я хочу рискнуть. Я знаю, что на том пути, по которому шел, я ничем особенным не выделялся, значит надо вставать на другую дорогу, пускай, и с неясной конечной целью. А если ждать каких-то гарантий можно до конца своих дней просидеть в том болоте, в которое большинство людей засаживают жизненные обстоятельства. Боязнь утонуть заставляет их сидеть и не дергаться. Во мне есть силы, которые могут меня из этого болота вытянуть, что я и делаю, полагаясь только на себя самого. Может быть, именно это имел в виду «тот самый Мюнхгаузен» в исполнении О. Янковского, когда с упоением рассказывал, как вытащил себя за волосы из болота?

Очень сложно было объяснить людям, что я не могу ждать ни год, ни полгода, на даже месяц. Ведь «удобного» случая для увольнения может и не представиться. Вдруг, как раз сейчас реализуется мой единственный шанс найти свою дорогу, не пройти мимо? А такой шанс второй раз может и не выпасть. Как сказал другой мой любимый уже голливудский киногерой У. Уоллес в исполнении М. Гибсона: «Умирая в своих постелях много лет спустя, не захотите ли вы отдать все эти дни, начиная с сегодняшнего, за один шанс, всего лишь шанс, вернуться сюда и сказать нашим врагам, что они могут отнять у нас жизни, но они никогда не возьмут нашу свободу».

Именно шанс, а не гарантия. Всего лишь возможность испытать судьбу, но всем ли и часто ли предоставляется она, и у всех ли хватает храбрости рискнуть, пойти за своим сердцем вопреки разуму? Я в игре под названием «жизнь» эти правила принял и сделал ставку на себя, на свои силы и уверенность в своей правоте.