Аля Николина вместе с мамой и старшим братом Ваней жила в небольшом домике, расположенном посреди деревни. Этот домик трудно было назвать таковым, - скорее. это была маленькая неказистая избёнка, состоявшая всего лишь из одной комнаты, в которой непостижимым образом вмещалось всё: и кухня с небольшой русской печкой, и спальня с самодельной деревянной кроватью, и «гостиная» с грубо сколоченным деревянным столом, и неширокая лавка, протянувшаяся от одного угла к другому. вдоль оконной стены. Свет в избушку проникал через эти два небольших оконца, - снаружи они не имели ставен, а изнутри на ночь занавешивались маленькими шторками из белого коленкора.

В отличие от Али я с мамой и братом жила в пятистенке*, и моё житьё-бытьё в плане свободного перемещения по дому было гораздо приятнее.

Зимой мы гоняли с Алей на коньках. Привязанные верёвками к валенкам, они носили нас по обледеневшим дорожкам, пока, развязавшись, не спадали с ног, - бывало, что верёвки и вовсе обрывались. Летом катались на велосипеде, который иногда одалживал наш друг Колька Стенин, – если одалживал, конечно. Иногда к нам присоединялся и Ваня.

С Соловьём** в ту пору я не дружила, потому что после конопляных семечек на дружбу с ним моей матерью было наложено строгое табу.

 

Однажды вечером – это было зимой – к маме должны были прийти её подруги, и она попросила меня побыть у Али, но при этом дала слово, что тётя Маруся, мать Али, после окончания вечеринки проводит меня обратно. Я согласилась и ушла к Николиным ещё засветло.

Когда я вошла в избу, тётя Маруся хлопотала с едой. Только что снятая с железки*** небольшая кастрюлька с картошкой, дымясь тоненькими струйками горячего пара, стояла на лавке около шкафчика, а тётя Маруся, открыв крышку подпола****, вознамерилась спуститься туда за солёными огурчиками.

- Проходи, - приветливо сказала она. - Снимай пальто и садись за стол. Слышишь, как Аля с Ваней ложками гремят? Иди, – не бойся.

А я и не боялась, только немного запуталась в рукавах своего огромного пальто на вырост.

И вот, наконец, когда мы благополучно расселись на лавке, тётя Маруся, водрузив на стол нехитрую снедь, начала собираться. Она надела фуфайку, повязала серый вязаный платок на голову, переобулась в другие валенки, – чуть поновее, – и уже взялась было за ручку двери, когда Ваня спросил:

- Мам, ты надолго?

- Да нет, сынок, часа на два, не больше. Но вы, смотрите, тут не балуйте, – и у двери, строго добавила: - Наешьтесь, а потом играйте, сколько влезет. Только не балуйтесь.

 

После её ухода в течение нескольких минут было слышно лишь позвякивание вилок о тарелки да наше безобидное чавканье, что, впрочем, не мешало нам гримасничать и строить друг другу рожицы.

Когда с едой было покончено, Ваня предложил игры. Сначала играли в любимые жмурки, но из-за того, что негде было развернуться, она вскоре надоела. Потом взялись рисовать, но и это занятие быстро надоело, да и холодно стало. Мы решили залезть на печку, и здесь, пугая друг друга разными страшилками, принялись рассказывать жуткие истории, особенно преуспел в этом Ваня, потому что ему было уже девять, и он был старше нас с Алей на целых три года, а это само собой предполагало кладезь знаний в его голове.

Наконец, одурев от его рассказов, я сказала:

- Ну тебя, Ванька, запугал совсем, домой хочу! – и, опустив ногу на приступку, стала слезать с печки. А было уже почти десять вечера, и на дворе стояла морозная сибирская ночь.

- Ты куда это собралась? – спросил Ваня. – Ночь на дворе – не видишь что ли? Скоро мама придёт.

- Не буду ждать, - заупрямилась я, - мне надоели твои истории, Ванька!

- Ну, как хочешь, только провожать я тебя не пойду.

- И не ходи, я ведь знаю, что ты боишься.

- А вот и не боюсь, просто не пойду, и всё.

- Ну, и не ходи, я сама дойду.

Слезши с печки, я натянула валенки, оделась и вышла. Прикрыв дверцу, ступила на снег, он звонко захрустел, так звонко, что казалось, его звук был слышен на самом краю деревни. Холодный воздух почти сразу же принялся щипать нос и щёки, я плотнее закуталась в шаль и, задрав голову кверху, посмотрела на небо. Как всегда в такие ночи, оно было высоким и светлым, и как всегда среди мерцающих звёзд на нём сияла огромная луна, только на этот раз она была окружена бледно-сиреневым ореолом. Её сферический свет распространялся повсюду: он падал на меня, на снег, этот маленький домик и особенно хорошо освещал калитку, к которой я всё ещё боялась подойти. Тишина стояла такая, что, кроме лунного неба, снега и меня, да ещё этой неказистой избушки, из которой я только что вышла, – в мире, казалось, ничего больше не существует.

В эту минуту в пригоне шумно вздохнула корова.

От неожиданности я вздрогнула, даже метнулась назад, к двери, но вовремя остановилась. И хотя саднящее чувство страха всё ещё шевелилось где-то у самого сердца (нет, уже в горле), – ценой невероятных усилий я всё же заставила себя подойти к калитке. Тронув засов, тихонько открыла дверцу и уже хотела выйти наружу, как вдруг среди лунного света, искрящегося на снегу мириадами звёздочек, - будто они упали на землю, - прямо перед собой увидела крест.

Это был самый настоящий крест, – такой, какие стоят на кладбищенских могилах. Закопанный в снег он стоял в двух метрах от меня, в кювете, строго вертикально и на фоне голубого света казался магическим изваянием. Это было ужасно!

 

Передо мной была страшная, необъяснимая тайна, которую понять своим детским разумом я не могла и перед которой, будто перед неизведанными силами, сокрытыми в тайниках великой Вселенной, равно как и в тайниках душ человеческих, я почувствовала себя маленькой, беззащитной песчинкой. Мгновение, что я смотрела на крест, превратилось в вечность.

Наконец, опомнившись, я рванулась назад, больно ударилась о калитку и, почти перевалившись через неё, взлетела на крыльцо. И хотя дверь избы была не заперта, я забарабанила в неё так, что в хлеву заблеял ягнёнок. Когда же Ваня открыл, я упала на порог, прямо ему под ноги….

 

Много воды утекло с тех пор.

Почти в девятнадцатилетнем возрасте вместе с родителями я уехала из деревни. О Николиных с тех пор ничего не слышала, лишь спустя четыре года, кое-что узнала о них из письма родственников.

 

В двадцать один год Аля вышла замуж, работала в соседней деревне в школе учительницей. Однажды – это было летом, – возвращаясь на велосипеде домой, она разминулась со встречной машиной, и та, проезжая мимо, обдала её густым облаком пыли. Спасаясь от пыли, Аля захотела свернуть на противоположную сторону дороги, и не заметила трактора, идущего вслед за машиной. Она не только не заметила трактора, но в шуме только что проехавшей машины не услышала и звук его мотора. Аля погибла, а вместе с ней погиб и её малыш, которого она носила под сердцем.…

 

И вот, спустя много лет, меня неотступно преследует одна и та же мысль, – взаимосвязаны ли эти два события в судьбе Али, или нет: этот крест, странным образом появившийся у них под окнами в ту лунную ночь, и её страшная гибель?.. Или же её гибель – чистая случайность? Но как известно, – ничего случайного в жизни не бывает, любая случайность – это необходимое звено в единой цепи закономерностей. И эти два события, как мне кажется, связаны между собой одной неразрывной нитью, только зачем была протянута эта нить между ними – вот вопрос….

 

* Пятистенка – в просторечье деревянный дом прямоугольной формы с перегородкой посередине.

** См. рассказ «Соловей».

*** Железка – маленькая печурка, изготавливаемая из железа. Во времена моего детства применялась в деревенских домах Сибири в качестве отопительного приспособления. Отапливалась берёзовыми дровами.

**** В просторечье – подполье.