Небо устало, и отпустив безвольно крылья, распростерлось на земле. Синева его горних высот заструилась туманом по руслам ручьев, по низинам полей , по лесным оврагам, где , наткнувшись на иглы дремлющих елей, вдруг заплакала девственной росой. Как тихо, как удивительно тихо! Не слышно пения птиц, не стрекочет кузнечик, не пьет из ручья олень, только капелька росы соскользнула и ударилась о землю, колыхнув вселенную своим гулким ударом. И опять тишина. Даже боль уже не чувствуется — только холод.

Кто-то пришел и сел рядом, запел негромко: «Россия, нищая Россия! Мне хаты светлые твои, твои мне песни ветровые...»

-Слушай, Паша, а давай пойдем, картошки покопаем? Немного, пару гнезд, - вдруг прервав песню, предложил Пришедший.

Ты накопал тогда? - то ли вслух, то ли про себя сказал тот, кого назвали Павлом.

Накопал. Пару гнезд. А поесть не успел. Да ты не вини себя… Больше…

А почему ты сейчас здесь?

А я и не здесь…

Стало светлее. «Солнце поднимается.»-подумал Павел, и равнодушно отметил.-« Это уже не для меня. Не для меня... Столько крови и боли, а все равно ничего не сделать. Саранча... »

В плывущем сознании возникла где-то прямо у земли бесформенная клякса, вытянулась вверх, как будто заполнила невидимую форму и стала человеком. Нет, не N-айцем - обыкновенным человеком со светлым лицом и прямыми глазами. Он встал рядом с Павлом на колени и тихонько сказал:

- Ну, вот и все, Пашенька!

- Нет еще…

- Все. Все. Ты же знаешь, как начиналось на востоке. Сам недавно оттуда. А здесь в Горном Алтае, ты ведь за неделю чуть не оглох от тишины: все никак не верил, что будет то же самое. А они пришли и уже не уйдут. Ты сделал все, что мог – пожалей себя. Ну что ты можешь еще? Через два часа сюда явится другая группа. Думаешь, они дадут тебе легко умереть после всего этого?

Человек как будто просто повел взглядом, а природа уже вздрогнула под ним: то ли от страха, то ли от омерзения. Туман качнулся и, как живой, отпрянул за невидимую черту, широким кругом обегавшую поляну: около десятка трупов в чужой военной форме осталось лежать на ней. Человек вновь повернулся к Павлу: долго и пристально вглядывался ему в глаза, но ничего в них не увидел. Легкая гримаса, не то досады, не то удивления проскользнула по его лицу:

-А знаешь, не зря тебя люди уважали! Ты крепкий мужик! Ничего для себя – все для других! Жаль, что жизнь к тебе так отнеслась! Несправедливо как-то. Хотя и хорошее было. Сейчас бы хоть одним глазком взглянуть на один из твоих счастливых деньков, да?

-Пошел ты!- прохрипел Павел.

- Ну, ладно, не хочешь – я уйду! Только странно, мне кажется, что ты все еще ее любишь. Неужели и ее не хочешь увидеть? А-а! Ну, вот! Так что... С твоего согласия, да? - человек протянул руки к голове Павла, в следующий миг что-то произошло, а потом Павел увидел парящую над землей амфору. Достаточно было бросить на нее один взгляд, и по ее безупречной форме и благородному невиданному материалу, сразу можно было понять, как велика ее ценность. Человек же стоял в стороне, лицо его было каменным, но внутреннее напряжение прорывалось сквозь этот внешний окаменевший слой. Он сказал какое-то слово: печать закрывавшая амфору побежала трещинками и рассыпалась, призрачное искристое облачко поплыло из открытого сосуда.

Над землей, чуть выше крон деревьев, текла дорога, усыпанная красным песком. Большое деревянное колесо катилось по ней. Потертый и побитый обод его, неся на себе все отметины этого тяжелого пути, все еще был крепок и неутомим.

Лес упал в зрачки Павла и выплеснулся оттуда ярким летним солнцем:

Какая у тебя машина, Валерка! Я попрошу маму, она мне тоже такую купит!

Тебе не купит! Это мама из командировки привезла. У меня и штаны новые, а у тебя заплатка !

Это я сам упал...

На улице уже темняется, значит мама сегодня не придет. Зачем они меня отправили в этот санаторий? Здесь все чужие. Я не люблю быть у чужих. Я люблю быть дома. Вчера один мальчик из старшей группы сбежал. Они ловили его, как будто он не человек, а зверь, и поймали, и притащили назад. А я сплю на втором этаже, в маленькой комнате с тремя другими детьми. И нужно не забыть сходить вечером в туалет. А если забудешь, то нужно будет идти вниз в темноте. А в коридоре стоит огромное старинное зеркало, и мальчишки сказали, что если посмотреть в него ночью, то увидишь страшных мертвецов.

Я стою, оперевшись на шершавую стенку сарая, рядом брат, а на улице Вовка кричит: «Пашка! Ты вор! Отдавай рубль!». Рубль старинный, на монете написано, что в ней девять граммов серебра. Брат спрашивает: «Зачем ты взял его?». Я вру: « Я не брал , он сам мне его дал». Брат бросает монету через забор, прямо к Вовкиным ногам и говорит ему: «Иди отсюда! Ходишь тут! Орешь!» Я ухожу и думаю: « Я вор! Я вор!»

Искрится разноцветная пыль, возникают яркие картины, ткутся образы. Учительница говорит: « Я всегда знала, что на тебя, Паша, нельзя положиться! Лучше бы я дала это стихотворение другому!» А у меня болит горло и я с трудом открываю рот, но хуже всего, что я не ожидал от нее таких слов, ведь она всегда говорила обо мне по другому. А может быть потому, что стихотворение я и впрямь выучил плохо, и был даже рад тому, что заболел.

«Перестаньте! Все! Хватит!»,-кричу я, вставая между двух дерущихся. «А я знаю почему ты нас разнимаешь!»- вдруг говорит Володька.- «Совсем не потому, чтобы мы перестали драться. Ты даже хочешь, наверное, чтобы мы продолжали. Просто тебе нравится, что все видят какой ты хороший!»

Колесо вязнет в песке, но все же, хоть и медленнее катится дальше.

Вот и она - Даша. Какая она красавица! Только почему лицо ее такое сердитое? «Я не пойду на день рождения, мне нечего надеть!»-в сердцах воскликает она. Я знаю, что она права, но что я могу сделать? Я не хочу работать на двух работах. Тогда я не буду видеть ее, а это все, что мне в жизни нужно.

Вспыхивают искры — образ меняется, как камни падают фразы: «Как ты задолбал меня со своими философскими размышлениями!» , «Если ты мужик, ты должен обеспечить свою семью!Ты мужик?!», «Зачем я только вышла за тебя?!»

Колесо начинает тормозить, наезжая на камни. Грохот и гул наполняют пространство дороги. Человек с каменным лицом оттаивает, по губам ползет горделивая усмешка.

Новая вспышка! Двери закрыты. Я стучу как сумасшедший: « Открой дверь, Дарья!» Она там не одна... И дверь не открывается... Может быть я придумал всю эту любовь? - «Открой дверь, Сука! Все равно я ее выломаю!»

Павел закрыл глаза. Какая тоска! Все, что было и все, что есть — все зря! В руке вдруг ожил и налился весом вороненой стали пистолет. «А может и правда?..», - поганой змеей вползла в голову мысль.

Тяжкий удар сотряс дорогу — колесо уперлось в валун. Оно еще пытается судорожно двигаться, рвет край обода, трещина ползет по нему...

Маленькая девочка выходит из тумана и, подойдя к Павлу, показывает ему красный пластиковый фонарик от елочной гирлянды. Фонарик сделан в форме Кремлевской башни. «Знаешь что это?»- спрашивает девочка. Павел молчит. «Это Москва!»-говорит она и кивает головой.- «Если посмотреть вот сюда в дырочку, то увидишь звезду! На погляди! А в это гадкое стекло, что держит перед тобой дяденька, глядеть не надо - оно черное и все искажает. Девочка делает шаг в сторону парящей в воздухе амфоры, и пальчиком задевает что-то невидимое. Раздается визг, скрежет, звон разбитого стекла. Падают осколки, в прах рассыпается валун. Вновь по дороге, посыпанной красным песком. трогается в путь деревянное колесо.

В огнях бриллиантовой пыли я вижу Дарью: «Прости меня, любимый! Я бывает обижаю тебя по глупости, не подумав, но я так люблю тебя. И ты единственный мужчина всей моей жизни!»

Человек подошел к Павлу, посмотрел на отодвинутый в сторону пистолет, издал странный звук, выпятив губы и наконец сказал:

Ну, и правильно! Это мы еще успеем! Давай выбираться. Ну-ка посмотрим, что тут у тебя?

Он присел перед раненым и деловито осмотрел его:

Да! Две в бедро и одна в живот. Дерьмово! Ну да ничего, чудеса и мы можем делать!

Он провел рукой, шепча слова какого-то заклятия, и когда перевернул ладонь, то на ней Павел увидел две пули. «Третья на вылет!»- улыбнулся он.- « Да ты не бойся! Вставай. Ты теперь опять в строю!»

Павел попробовал подняться, и хотя в голове шумело, но это ему удалось.

-Ну, давай! Уходим!

-Погоди! Не торопись!-хромая, Павел обыскивал поляну. Антон лежал рядом, за валуном. Признаков жизни почти никаких, но артерия на шее еще чуть подрагивала.

-Слава Богу!- сказал Павел, и с большим трудом втащил его себе на спину.

-Ты что ополоумел? Куда ты с ним? Ты же с ним сто метров не пройдешь, а тебе до лагеря километов пять!

-Не пять, а четыре с половиной! И вообще! Не пошел бы ты на х...?!

 

На следующий день в госпитале разговаривали между собой две медсестрички:

-Слышала ты? Вчера двое из разведчиков натолкнулись на N-айский десант в тайге за Горно-Алтайском. Десантников всех положили, а потом лейтенант вытащил своего друга на себе за пять километров, а в самом три пули.

-Живы?

-Солдатик - да, а лейтенант- нет. В живот ранение...

-Жалко как! Близкие есть?

-Нет. Вся его семья погибла в прошлом году под Владивостоком.

Медсестры не видели, да и не могли видеть двух удивительно красивых людей, мужчину и женщину, стоявших рядом.

-Да, было дело!- сказал Павел,выслушав разговор медсестер. Затем они с Дашей посмотрели друг другу в глаза и весело рассмеялись.- Пойдем, любимая? У нас теперь столько всего впереди!

 

Высоко в небе по дороге, из красного песка катились золотые колеса их вечных жизней.