[редактировано 06.11.10]

-----------------------

 

*Памяти Ф. Ницше*

 

Вынужденное место обитания Человека имело крайне непривлекательный вид. Паркет, ранее поражавший гостей своим сложным искусно выполненным узором, ныне поободрался, краска кое-где облупилась. Шикарные рельефные обои кто-то бесцеремонно разорвал как минимум в пяти местах на каждой стенке. Окно треснуло, но не разбилось, что в лютую зиму для обитателя комнаты стало подарком к новому году.

Обитатель сидел в углу. Он был невелик ростом, всего-то метр двадцать. Но стоять не любил, чаще сидел. Волосы его несколько месяцев уже были не мыты, изрядно засалились, одежда не самого удачного пошива тоже не отличалась безукоризненной чистотой. Вязаные перчатки он обрезал ровно по фалангам пальцев, чтобы было удобней играть с плюшевым мишкой особенно тогда, когда в комнате становилось невыносимо холодно.

Но холода он не боялся, даже считал его своим другом. Можно сказать, что ему удалось с ним подружиться. Единственное, что его раздражало, это зуд головы, уж больно не любил он расчёсывать до крови каждый новый прыщ, что вырастал меж длинных русых волос. Ещё он не любил дерево за окном, которое даже от лёгкого дуновения ветра, мерзко стучало по стеклу своими корявыми ветвями, особенно, когда ему хотелось заснуть лёжа на старом пожелтевшем матраце - единственной посторонней вещи в этой комнате. Мишку он не считал посторонним, он был его другом, верным товарищем, да и мылся медведь также редко, как его взрослый друг.

Жизнь в этой комнате текла не спеша, размеренно. Время не торопилось, не переходило на бег, но мальчик научился ждать. Иногда он замерзал под утро, просыпался и ждал рассвет, лелеял надежду погреться в лучах утреннего солнца. Порой в дождливый день часами смотрел в окно, молил небо о явлении радуги на чёрно-белую картину заброшенного двора. Даже изредка, немного удивляясь своей наивности, ожидал пришествия неизвестного художника, что оставил на кирпичной стене соседнего дома рисунок забавного человечка без одной ноги, хотел, чтобы он, художник, всё-таки закончил свой шедевр.

Но пустота помещения не давила на мальчика, наоборот - ему дышалось свободно и легко. Вихрем мыслей, в котором кружились его переживания, довольно сложные для неокрепшей детской психики, он научился управлять, усмирять его, когда душе становилось невыносимо больно. Иногда наоборот - нагонять, особенно, когда скука брала своё. Чувство отрешённости и одиночества стали для него своего рода игрушками. Ему нравилось рассуждать о несправедливости грязного и жестокого мира, который был отделён от комнаты треснувшим окном. С самого начала...

А началось всё этой осенью. Отец снова избил мать, правда, на этот раз ей досталось крепко, и она умерла. Потом похороны за счёт администрации города, ибо все деньги отец благополучно пропил в день её смерти вместе со своими друзьями, пока тело его жены застывало, лёжа в прихожей. Мальчик в то время сидел в том же углу своей комнаты, но ещё на кровати, которая пока не успела пойти на дрова для печки. Он плакал, прижимал к себе плюшевого мишку, потирал разбитую губу и синяк под глазом. Несколько раз отец за вечер заходил в комнату и награждал сына ещё несколькими ударами, особенно любил бить по ушам, приговаривая: "ничего - чем больше будут, тем лучше станешь слышать".

Приезжала милиция. Отец наговорил им, что жена по неосторожности своей упала со стула, когда развешивала мокрое бельё по натянутой рыболовной леске в коридоре прихожей. Следствие ни к чему не привело, отца оправдали, видимо, никто в этом захудалом городишке за сбор доказательств и браться не хотел. Поминки прошли так же, как и день смерти: куча пьяных мужиков, удары в лицо, кровь, слёзы...

Это продолжалось и по сей день. Отец иногда пропадал в запоях, но всё-таки возвращался. За последние месяцы он стал каким-то чересчур нервным, даже когда не брал ни капли в рот. Вечно орал на сына, обвинял его во всех смертных грехах, бил, но без особого удовольствия. Это мальчик стал замечать тогда, когда перестал лить слёзы, когда очередные побои стали для него нормой. Иногда он замечал страх в глазах мужчины, а его исхудалое лицо выражало усталость. Но было ли сыну жалко отца? Вопрос зависал в воздухе, вальсируя между ледяным дыханьем и засохшими на полу капельками крови из натерпевшихся боли ноздрей.

Как же он устал от бесконечных побоев. И этот холодный зимний день наверняка не станет исключением, потому что в прихожей раздался скрип входной двери. Мальчику оставалось только сидеть и ждать, когда дверь откроется, и покой его обители нарушит стук шагов, напоминавший визит палача.

Но почему он должен покорно ждать своей участи, того представления в театре боли, что повторялось снова и снова? Почему именно он был удостоен чести пригреть в своей душе страх неизбежности, жить в аду, не импровизированном, со сковородками и чертями, а в настоящем, реальном?

Хотя... а что если внести разнообразие, а?

 

Звуки шагов становились громче, удар за ударом. Их источник медленно приближался к двери. Но сейчас страх не сумел овладеть юной душой. Мальчик, оставив медведя на полу, поднялся на ноги, встал напротив двери.

"Что же, давай, сегодня я не стану лёгкой мишенью, пинки меня больше не устраивают, узнай же крепость моей руки!"

Дверь лишь слегка приоткрылась, но на удивление юнца, сквозь проём просочился белый свет. Что же это, что там за дверью, может быть, это и не отец, но кто же тогда?

Мальчик неуверенно подошёл к порогу, свет отдавал тепло, но грело оно по-особому, изнутри. Может быть, первый раз в жизни случилось нечто такое, что можно было назвать наградой за смелость? Парень отворил дверь полностью, но то, что он там увидел, было в сто раз прекрасней рая - это был первый белый день в его жизни, день, когда ты понимаешь, что в мире есть свет, только его надо увидеть...