ВЕРА.

 

Позвонили, накануне, вечером, из Коломны, сообщили, что Вере Николаевне исполняется пятьдесят лет, и что, к большому сожалению, у нее есть неприятности, - но не связанные с сыном, как предположил я, а другие, какие? - узнаю на месте, начало торжества в семь часов вечера.

 

Утром я выехал в Тулу, и Коломна, счастливым совпадением, лежала чуть в стороне от моего основного маршрута.

В Туле мои дела сложились на редкость удачно, времени оставалось предостаточно, поэтому автомобиль мой возвращался по шоссе спокойно и осмотрительно. Признаться, я уже давно не верил в случайности, считая, что с человеком не происходит того, чего и не должно было происходить, и что встреча моя с Верой предопределена самой судьбой, поэтому я не опасался за внезапно проколотые шины, грязь в бензопроводе, не снижал скорости перед ГАИ более, чем того требовали дорожные знаки. Пересекая Оку, вспомнил, что Коломна тоже расположена на этой реке, и это тоже отнес к неизбежной примете.

 

Около десяти лет назад я директорствовал на Коломенском хладокомбинате, и Вера Николаевна - технолог цеха мороженого - находилась под моим непосредственным руководством. Десять лет - срок немалый...

 

Я прижался к обочине, вышел из автомобиля, закрыл глаза, и потянулся навстречу полуденному солнцу телом, лицом, раскинутыми в стороны руками. И почувствовал на ладони теплую снежинку: в безукоризненном халатике, в накрахмаленной марлевой короне с единственным попущением золотому локону, с такими доверчивыми, пепельными глазами.

 

Я был единственным человеком, позволяющим себе называть ее - Верой, потому что "Николаевной" как бы совершалось неправомерное арифметическое действие, в результате которого Вера становилась уменьшаемым,- позволить себе этого я не мог, зато молодая , грудастая, с вишневыми сосками через влажную спецовку аппаратчица как правило загоняла ее в угол цеха требовательной указкой: "Николавна!..", и ушлый слесарь, не отходя от кассы рассовывавший получку в потаенные места комбинезона, тут же направлял стопы в ее сторону с устным и невозвратным прошением в долг. "Вера! - при случае я заводил с ней беседу, - твоя доброта не только хуже воровства, она на грани глупости..." "Ну что с ними поделаешь..." - отмахивалась она улыбкой. Надо было видеть, с каким удовольствием охрана демонстрировала добросовестность, обыскивая Веру в проходной в присутствии начальства...

Нередкими были случаи, когда на ее милом лице, из-под пудры, проступали радужные разводы, - она прятала глаза под столом: "Вчера у благоверного зарплату давали..."

Неприятности, о которых предупреждал звонок, я, конечно же, связал с ее непутевым мужем.

 

"Вера! - я пытался обнять ее за нежные плечи, - ты не заслуживаешь такого обращения". "Что поделать...- она мягко ускользала из моих рук, - по любви выходила, сын у нас, да и пропадет он без меня..."

 

Десять лет пролетело...

 

Пунктиром перепрыгнув через мусорную кучу, крапиву, ручеек, тропинка взбиралась на песчаную кручу и исчезала у подножия соснового острога, за которым просматривалась притягательная, кипенно-березовая глубина. Взяв преграду хитростью, слева, я неожиданно уперся в клен... Перевернутый зеленый замок, с чуть тронутыми желтизной башенками на слегка краснеющей ножке вздрагивал от моего натруженного дыхания - словно отражался на рябящей от налетевшего ветерка поверхности старинного пруда. Я сорвал лист, присмотрелся, обнаруживая на лике мелкую сетку морщин. "Так и Вера, - подумал я, - все-таки десять лет пролетело!.."

 

Добежав до Рязанского шоссе, автомобиль послушно свернул в девятикилометровый аппендикс, в Коломну. После непродолжительных поисков я нажал кнопку звонка, дверь распахнулась, и худой, небритый детина с трепетавшими от страха пред кулачищами рукавами, вытолкнул вперед музыку, голоса, звон посуды. Тут же в прихожую вынырнула знакомая головка лучшей подруги Веры, и, не давая опомниться, затащила меня в ванную комнату, прикрыла за собой дверь. "У нас неприятность! У Веры рак крови!.. Причем безнадежно..." - выпалила она.

 

Звучала какая-то, абсолютная нелепица... У Веры рак крови? Этого никак не могло быть, потому что этого не могло быть никогда! Как этому куску мыла никогда не подняться в воздух, или вдруг часам зашагать в обратную сторону, так и Вере - по объективно существующим законам - не мог быть уготован такой конец! И не случайно подруга употребляла "неприятность" вместо страшного, сокрушающего все, определения - "беда!"...

 

Подруга исчезла, и объявилась вновь. "Вера ждет вас! Я прослежу, чтобы не мешали!" - она протолкнула меня в маленькую комнатку с зашторенным окошком и слабым, непонятно откуда истекающим освещением. Вера сидела на кровати... У меня сжалось сердце, потому что менее чем за час изящный клен с золотистыми башенками превратился в иссушенный дубовый листик, медленно планирующий в вязком воздухе к моим ногам. Я сделал шаг вперед, вытянул руки - я успел: листик невесомо и доверчиво опустился на мои ладони, горячая слеза обожгла плечо.

 

- Спасибо, что приехали, - прошелестела Вера,- я специально собрала всех попрощаться...

Все мое существо противилось происходящему. "Этого не может быть! - твердил я себе. - Потому, что этого не может быть никогда!"

 

- Вера! - я нагнулся, внимательно вглядываясь в угасающие глаза. - Ты пробовала сопротивляться? Врачи врачами, ты сама сопротивляешься или нет?

- Да... Я обливалась холодной водой, по книжке...

 

Страшный, гомерический хохот взорвал комнату, мне казалось, стол, шкаф, и еще какая-то, странная, мебель затряслись в неистовом танце, языки пламени вырвались из омерзительных по углам оскалов, дохнуло бесконечной плесенью. И вот среди этой бесовской круговерти я неожиданно спокойно, и для себя тоже, задал как бы сам по себе разумеющийся вопрос:

- Ты когда в последний раз причащалась?

 

Наступила кромешная тишина, и я услышал совсем ошеломляющее:

- Я не крещеная...

 

Вера без Веры?.. Не оставалось времени для удивления, возмущения, осуждения, - я не узнал ее острые плечи: мои пальцы помнили совсем другие ощущения, но был уверен, что поставил правильный диагноз.

- Вера! Завтра, с утра, в церковь! - ее слабую попытку возразить пресек, как и раньше, решительно. - Это приказ, Вера! - И продолжил - скорее, для себя, чем для нее. - Если не ты верный раб Божий, тогда кто?..

 

Худой детина, как я и предполагал, оказался мужем Веры, - из необычного застолья я надолго запомнил только бесстрастную беседу столовых приборов.

 

Шло время. Поначалу я с тревогой реагировал на междугородные телефонные звонки, затем, в очередной раз сменив место жительства, успокоился, о Вере вспоминал редко, когда в поле моего зрения попадала хрустальная ваза, которую я ей так и не подарил. Но однажды в метро я столкнулся с подругой Веры. "Ой! - обрадовалась она на весь вагон. - Кого встретила! Скажу Верке, умрет от зависти!" "Умрет? - я захлебнулся надеждой, - значит еще жива?" Из рассказа подруги выходило, что Вера жива и здорова, что ездит на работу на автобусе, в пригород, к частнику, устает, но довольна. Муж взялся за ум, совсем не пьет, даже по праздникам, сын вернулся из горячей точки здоровым и невредимым...

 

Я вышел из метро, закрыл глаза, и потянулся навстречу полуденному солнцу телом, лицом, раскинутыми в стороны руками. И почувствовал на ладони теплую снежинку: в безукоризненном халатике, в накрахмаленной марлевой короне с единственным попущением золотому локону, с такими доверчивыми, пепельными глазами.

 

Все, что написано выше – правда.

И все-таки она умерла…. Была очень красивым – ЧЕЛОВЕКОМ, но, кажется, так и осталась некрещеной….