Я так люблю, когда мы близко и наши руки сплетены... когда я падаю так низко не по вине, а — для — вины... Ночь глубока и беспросветна, в ней — только реки и мосты, приливы душ, порывы ветра, и безнадежно — я и ты... Нет, я уже не обознаюсь, превозмогая глубину тебя держусь, тобой спасаюсь, и задыхаюсь, и — тону... И будет — так. И будет вертел, — один порыв, один поток! Последнее бессилье смерти... и первый — воздуха — глоток...
Чуть дотрагиваясь щекой до твоей шеки, закрывая тебя собой, как от ветра, украду у себя — другой, той, что ночь — стихи, каждый вдох твой, и выдох твой предрассветный... Ароматами сладких уз, горькой бузиной разобьюсь о тебя, как — с бус камни — вроссыпь... в полумраке звенящих чувств поднимусь волной, каждый омут ловя на вкус, каждый остров... И сомкнется горячий круг напряженных тел, и вольется — в обеих рук — сердцевины не жена, не сестра, не друг, то, что ты хотел, как Господь получить из мук теплой глины... Раздвигая ночные льды, разрушая плен будем святы лишь я и ты на — мгновение... А когда сладострастный дым опадет с колен, покачнемся мы с высоты откровения...
Закрыть глаза, зажмуриться и ждать прикосновения твоей тоски... О, небеса, я научусь страдать, я научусь отмеривать шаги. И по ночам, не зажигая свеч, молясь беззвучно о твоей судьбе, я научусь печаль свою стеречь, я научусь не привыкать к тебе... Пусть боль моя останется во мне иглой, занозой, колотым стеклом, чертенком в расплескавшемся вине, и ангелом за праздничным столом; Не шелохнусь и вида не подам, не обернусь и даже не вздохну, но ни за что на свете не предам внезапно задрожавшую струну... Никто, никто не сможет угадать как нужно мне, покою вопреки, закрыть глаза, зажмуриться и ждать прикосновения твоей тоски... |