- Так… Нет, здесь уже девяносто пятые года. Нам дальше вон по той асфальтовой дорожке.

- Ой! Не помню я сама, а может её убрали уже?

- Думай, что говоришь, дура, - сказала старшая сестра, не преминув дать своей младшей здоровенький подзатыльник.

Та, потерев маленькой ручёнкой, унизанной дёшёвыми пластмассовыми колечками потерпевшее место, буркнула что-то нечленораздельное себе под нос и аж десять минут шла, не проронив ни слова.

- Каааать! Пошли домой, а? – сказала девочка после непродолжительного молчания.

Катя ничего не ответила, она только шла и всё время задумчиво смотрела куда-то в даль. Тогда девочка начала дёргать сестру за рукав.

- Да не найдём мы, сама же видишь, как тут всё изменилось. Вон каких тут памятников красивых понаставили! Ух ты! А вот этот, смотри какой! Хорош! Тебе бы в самые женихи, да жаль помер…

- Тут все померли, идиотка, - резко оборвала Катя. – Эх! Помолчала бы ты…

Но сестра всё не унималась. Она говорила и говорила, хвалила роскошные ограды богатых усопших, заглядывалась на молодых могильщиков, рвала цветы…

- Ну вот мы и пришли, - сказала Катя.

- Здравствуй мама! – приветствовала девочка фотографию на железном кресте, но тут же подкосилась и упала прямо на поросшую пышной травой могилу. Из головы у неё сочилась кровь, увлажняя русые волосы.

Катя села на лавочку, достала пакетик с бутербродами и стала, медленно пережевывая обедать. Потом она долго ещё задумчиво сидела и молчала. Серые глаза её смотрели в никуда. Ей было невыносимо хорошо от этой величавой и такой спокойной тишины. Окровавленная лопата стояла тут же, около скамейки.