Весна рождается в центре города, где первыми высыхают лужи, и дворники спешат убрать банановую слизь прошлогоднего картона, пустые бутылки и собачьи кучки, что вылезают греться на солнышке, тотчас как снег сойдет. А в Александровском саду уже высаживают на клумбы нечто весьма созревшее с резной голубоватой листвой, на общем голом фоне очень красивое. Ядвига Брониславна обожала этот сад. Любила, когда еще в детстве приходила сюда с ненавистной бонной, а иногда с maman, без стеснения назначавшей свидания у старого грота своим многочисленным поклонникам. Ах, если бы вы хоть раз видели, как она, заламывая точеные, снежной белизны руки, поправляла шляпку, вы бы ее не осудили…

 

А сама Ядвига, по молодости, что была за вертушка! Тут и один именитый архитектор обивал пороги, и военный командир, да еще и известный всей Москве карточный шулер, запросто вхожий в любые круги.

Нет, она сама по себе. Молоденькой, а потом уж и не очень, но зато весьма привлекательной независимой даме, замужество было безразлично, если не сказать отвратительно. " Ну что, право, за пошлость эти браки, и потом один и тот же мужчина может смертельно надоесть. И что, во имя этой печати, терпи его, Бог знает сколько? Нет, нет и еще раз нет!" – твердила она пуританам, что стремились повязать ее законным замужеством…

 

Сейчас в интернате для престарелых (ужас, что за название) тоже наступила весна, конечно же, позже, чем в центре Москвы, но все-таки пришла, и многие еще этому счастливы. Ядвига Брониславна весь день проводит на воздухе. Пусть еще нет, свежей травки, но почки на деревьях истекают соком, а подстриженные кусты, какого-то декоративного растения вдруг подернулись фиолетовой дымкой. Дворник сгреб все прошлогоднее в кучу и устроил костер, дым от которого обещает что-то счастливое, а раз обещает, то обязательно исполнит. И стояла Ядвига Брониславна под весенними лучами, вдыхая сизый, смешанный с землистым воздухом дым. Она загадывала желание, которое непременно должно сбыться.

 

Вообще она была кокеткой, и старухи в штапельных платках ее активно осуждали. Ну что же это, в самом деле, такое. Нужно ведь учитывать возраст, а эта, то венок из одуванчиков сплетет и сияет на всю столовую акрихиновой желтизною, то воткнет в прическу мясистую розу с куста шиповника и давай закатывать подведенные глазки. Не дело это в возрасте, когда о душе пора подумать...

 

Но Ядвига Брониславна не собиралась думать о душе, а очень активно интересовалась "новенькими": " Кто это, дама или мужчина? Если мужчина, то интересный или нет? А если дама, то хорошенькая? А в каком возрасте?" И еще шквал вопросов подобного рода.

На сей раз новенький был как раз мужчиной и очень даже интересным, но практически слепым. Платон Петрович простоял всю жизнь возле операционного стола, потом, уже на пенсии вел амбулаторный прием и вдруг, стал резко терять зрение. Он был абсолютно одинок и не видел, кроме интерната, другого выхода.

 

"Ах, как жаль, что он почти слеп и не разглядит ни мою шляпку, ни родинку над верхней губой, а ведь это так пикантно… Даже непонятно, как найти к нему подход?" – озадачивалась Ядвига Брониславна. А он только и видел, что светлые и темные пятна, да чуял аромат отстиранного белья, чуток нафталина, немного старой пудры и чего-то еще, умилительно теплого, полупрозрачно - изящного, хотя уже и не молодого, но вызывающего непривычную нежность. Этот запах привлекал и даже манил Платона Петровича, хотя он никогда не слыл волокитой или дамским угодником. И потом, он не знал в свои семьдесят семь, как познакомиться с дамой, тем более, если ты ее не видишь, а лишь чуешь ее приближение и даже молчаливое присутствие. А еще можешь слышать ее голос, который почему-то воскрешал воспоминания о карнавальной пудре золотистого речного песка. Почему? Да он и сам вряд ли мог это объяснить…

 

Они встречались ежедневно, но Платон Петрович все молчал и молчал, тогда она, превозмогая смущение, в отсутствие других, кому вечная охота была сплетничать, пригласила его на прогулку, назначив время на субботу, на первую половину дня, когда точно нет никаких процедур и, можно с легкими сердцем уйти, куда душе угодно.

 

Платон Петрович страшно волновался. Ему хотелось выделить эту прогулку от остальных, придумать какой-нибудь приятный сюрприз. Но, всему виною его беспомощность, и кроме банальных цветов, за которыми пришлось посылать к метро няньку, ничего он придумать не смог. Жадная до денег деваха, мало того, что запросила за услугу невероятную мзду, купила вместо роз революционные гвоздики и, жалуясь на дороговизну цветов денежную разницу явно прикарманила. Но тут уже ничего не поделаешь, а милейшая Ядвига Брониславна, была счастлива и этому букету.

 

Они отправились в ее любимый Александровский сад. Пришлось Бог знает сколько трястись в вагоне метро, но зато как она была рада посидеть под кремлевской стеною, любуясь на свежевысаженные кустики, чего-то зеленого с замысловатыми листьями. Она щебетала что-то о своем детстве, будто была уже чуть подросшей школьницей и других впечатлений так и не накопила. Рассказывала с трепетом о своих родителях, что умерли так давно, еще в эвакуации, чуть всплакнула, но тут же, увидав забавного пуделька, рассмеялась милым девичьим смехом. Платон Петрович почти не вникал в суть ее рассказов, а лишь умилялся меленькому ручейку ее голоса, совсем не старческого, а наоборот юного, чуть капризного и болезненно трогательного, как трогало его в этой женщине все: сухие мимолетные прикосновения, осенний аромат и легкая, быстрая походка.

 

-…Вы бы хотели держать собачку? Они такие милые, у меня дома всегда жили таксики. У кого это: "Подходит таксик маленький, с морщинками на лбу…" - Детский вроде какой-то стишок, наверно Хармс, а собаку, если бы позволяли, то я бы держал поводыря.

 

- Нет, нет! Это ужасно, я вам не позволю. Я сама буду прекрасным поводырем. Мы отправимся, куда вы хотите…

 

Но каждую субботу они отправлялись только в Александровский сад, где причудливую резную зелень сменили пахучие нарциссы, а потом уже и тюльпаны, а Платон Петрович уже смело, держался за сухие Ядвигины кисти и украдкой целовал ее шею, над ветхой газовой косыночкой. А она хохотала в ответ, теребила седые его волосы и чувствовала себя курсисткой, сбежавшей с занятий.

 

Единственное, о чем жалел Платон Петрович, что столь восторженная, упоительная нежность пришла к нему, будто в насмешку, в столь поздний час.

Конечно, и раньше у него были женщины, в кого-то он даже был пылко влюблен, и не один раз, но чтобы такая нежность…

 

Он чувствовал, что физически сдает день ото дня, и если бы он мог видеть глаза бывшего своего коллеги, интернатского доктора, то понял бы окончательно, что совсем неважные у него дела. Но он слышал только голос, что нарочито бодро назначал обследования и процедуры, что ни помочь, ни облегчить приближающиеся страдания не могли, а лишь создавали видимость врачебной работы, а порой действовали позитивно сугубо на психологическом уровне. "Вот выпил кислородный коктейль - полегчало…"

 

А сейчас уже везде цвела сирень, ее лиловые тугие кудри источали аромат давно забытых духов, и Ядвига Брониславна зарывалась лицом в это влажное великолепие, а потом, будто ребенок искала цветок с пятью лепестками, что бы загадать желание, но, к огорчению, так и не нашла.

 

Сегодня они решили изменить маршрут. Отправиться в Ботанический сад, все-таки ближе, а флора богаче во сто крат. Встречались они всегда после завтрака, где-то через час. Ядвига Брониславна обыкновенно долго прихорашивалась, меняла блузки, шляпки и никак не могла выбрать подобающий тон губной помады, что уже лет десять как засохла и ложилась противными комочками. Она наносила на губы чуть-чуть ароматизированного вазелина, и получалось чудно. И помада тебе и блеск, в то же время не вульгарно и вполне соответствует возрасту, которого, если честно сказать Ядвига Брониславна совсем не чувствовала. Советчицей и наперсницей служила, как всегда Елена Михайловна, "милейший человечек", к тому же бывший модельер со сформированным, еще в эпоху их молодости вкусом. Она всегда наносила последний штрих, в виде небрежной косынки, чешской броши или искусственного цветка, которые изготавливала очень удачно из бросовых лоскутков.

 

Сегодня Елена Михайловна заготовила сюрприз, она смастерила из обрывков крепдешина целую сиреневую веточку, которая великолепно гармонировала бы и с Ядвигиной шляпкой, и с цветом глаз. Жаль вот только тот, для кого она так старается, видит только ее силуэт.

 

На завтрак Ядвига Брониславна по своему обыкновению не пришла, хотя уж наверно давно на ногах, а приятельнице уж не терпелось порадовать ее подарком. Ядечка умело радоваться, и это было ее счастливое качество. На стук никто не открывал, и Елена Михайловна, на правах подруги, решила приоткрыть дверь так, без особых церемоний. Ядвига Брониславна все еще нежилась в постели, она лежала будто живая, а рядом, на сиротской тумбочке под букетом сирени лежал цветок с пятью лепестками.

 

Значит, перед отходом она успела загадать свое последнее желание…

Последнее желание.

Весна рождается в центре города, где первыми высыхают лужи, и дворники спешат убрать банановую слизь прошлогоднего картона, пустые бутылки и собачьи кучки, что вылезают греться на солнышке, тотчас как снег сойдет. А в Александровском саду уже высаживают на клумбы нечто весьма созревшее с резной голубоватой листвой, на общем голом фоне очень красивое. Ядвига Брониславна обожала этот сад. Любила, когда еще в детстве приходила сюда с ненавистной бонной, а иногда с maman, без стеснения назначавшей свидания у старого грота своим многочисленным поклонникам. Ах, если бы вы хоть раз видели, как она, заламывая точеные, снежной белизны руки, поправляла шляпку, вы бы ее не осудили…

 

А сама Ядвига, по молодости, что была за вертушка! Тут и один именитый архитектор обивал пороги, и военный командир, да еще и известный всей Москве карточный шулер, запросто вхожий в любые круги.

Нет, она сама по себе. Молоденькой, а потом уж и не очень, но зато весьма привлекательной независимой даме, замужество было безразлично, если не сказать отвратительно. " Ну что, право, за пошлость эти браки, и потом один и тот же мужчина может смертельно надоесть. И что, во имя этой печати, терпи его, Бог знает сколько? Нет, нет и еще раз нет!" – твердила она пуританам, что стремились повязать ее законным замужеством…

 

Сейчас в интернате для престарелых (ужас, что за название) тоже наступила весна, конечно же, позже, чем в центре Москвы, но все-таки пришла, и многие еще этому счастливы. Ядвига Брониславна весь день проводит на воздухе. Пусть еще нет, свежей травки, но почки на деревьях истекают соком, а подстриженные кусты, какого-то декоративного растения вдруг подернулись фиолетовой дымкой. Дворник сгреб все прошлогоднее в кучу и устроил костер, дым от которого обещает что-то счастливое, а раз обещает, то обязательно исполнит. И стояла Ядвига Брониславна под весенними лучами, вдыхая сизый, смешанный с землистым воздухом дым. Она загадывала желание, которое непременно должно сбыться.

 

Вообще она была кокеткой, и старухи в штапельных платках ее активно осуждали. Ну что же это, в самом деле, такое. Нужно ведь учитывать возраст, а эта, то венок из одуванчиков сплетет и сияет на всю столовую акрихиновой желтизною, то воткнет в прическу мясистую розу с куста шиповника и давай закатывать подведенные глазки. Не дело это в возрасте, когда о душе пора подумать...

 

Но Ядвига Брониславна не собиралась думать о душе, а очень активно интересовалась "новенькими": " Кто это, дама или мужчина? Если мужчина, то интересный или нет? А если дама, то хорошенькая? А в каком возрасте?" И еще шквал вопросов подобного рода.

На сей раз новенький был как раз мужчиной и очень даже интересным, но практически слепым. Платон Петрович простоял всю жизнь возле операционного стола, потом, уже на пенсии вел амбулаторный прием и вдруг, стал резко терять зрение. Он был абсолютно одинок и не видел, кроме интерната, другого выхода.

 

"Ах, как жаль, что он почти слеп и не разглядит ни мою шляпку, ни родинку над верхней губой, а ведь это так пикантно… Даже непонятно, как найти к нему подход?" – озадачивалась Ядвига Брониславна. А он только и видел, что светлые и темные пятна, да чуял аромат отстиранного белья, чуток нафталина, немного старой пудры и чего-то еще, умилительно теплого, полупрозрачно - изящного, хотя уже и не молодого, но вызывающего непривычную нежность. Этот запах привлекал и даже манил Платона Петровича, хотя он никогда не слыл волокитой или дамским угодником. И потом, он не знал в свои семьдесят семь, как познакомиться с дамой, тем более, если ты ее не видишь, а лишь чуешь ее приближение и даже молчаливое присутствие. А еще можешь слышать ее голос, который почему-то воскрешал воспоминания о карнавальной пудре золотистого речного песка. Почему? Да он и сам вряд ли мог это объяснить…

 

Они встречались ежедневно, но Платон Петрович все молчал и молчал, тогда она, превозмогая смущение, в отсутствие других, кому вечная охота была сплетничать, пригласила его на прогулку, назначив время на субботу, на первую половину дня, когда точно нет никаких процедур и, можно с легкими сердцем уйти, куда душе угодно.

 

Платон Петрович страшно волновался. Ему хотелось выделить эту прогулку от остальных, придумать какой-нибудь приятный сюрприз. Но, всему виною его беспомощность, и кроме банальных цветов, за которыми пришлось посылать к метро няньку, ничего он придумать не смог. Жадная до денег деваха, мало того, что запросила за услугу невероятную мзду, купила вместо роз революционные гвоздики и, жалуясь на дороговизну цветов денежную разницу явно прикарманила. Но тут уже ничего не поделаешь, а милейшая Ядвига Брониславна, была счастлива и этому букету.

 

Они отправились в ее любимый Александровский сад. Пришлось Бог знает сколько трястись в вагоне метро, но зато как она была рада посидеть под кремлевской стеною, любуясь на свежевысаженные кустики, чего-то зеленого с замысловатыми листьями. Она щебетала что-то о своем детстве, будто была уже чуть подросшей школьницей и других впечатлений так и не накопила. Рассказывала с трепетом о своих родителях, что умерли так давно, еще в эвакуации, чуть всплакнула, но тут же, увидав забавного пуделька, рассмеялась милым девичьим смехом. Платон Петрович почти не вникал в суть ее рассказов, а лишь умилялся меленькому ручейку ее голоса, совсем не старческого, а наоборот юного, чуть капризного и болезненно трогательного, как трогало его в этой женщине все: сухие мимолетные прикосновения, осенний аромат и легкая, быстрая походка.

 

-…Вы бы хотели держать собачку? Они такие милые, у меня дома всегда жили таксики. У кого это: "Подходит таксик маленький, с морщинками на лбу…" - Детский вроде какой-то стишок, наверно Хармс, а собаку, если бы позволяли, то я бы держал поводыря.

 

- Нет, нет! Это ужасно, я вам не позволю. Я сама буду прекрасным поводырем. Мы отправимся, куда вы хотите…

 

Но каждую субботу они отправлялись только в Александровский сад, где причудливую резную зелень сменили пахучие нарциссы, а потом уже и тюльпаны, а Платон Петрович уже смело, держался за сухие Ядвигины кисти и украдкой целовал ее шею, над ветхой газовой косыночкой. А она хохотала в ответ, теребила седые его волосы и чувствовала себя курсисткой, сбежавшей с занятий.

 

Единственное, о чем жалел Платон Петрович, что столь восторженная, упоительная нежность пришла к нему, будто в насмешку, в столь поздний час.

Конечно, и раньше у него были женщины, в кого-то он даже был пылко влюблен, и не один раз, но чтобы такая нежность…

 

Он чувствовал, что физически сдает день ото дня, и если бы он мог видеть глаза бывшего своего коллеги, интернатского доктора, то понял бы окончательно, что совсем неважные у него дела. Но он слышал только голос, что нарочито бодро назначал обследования и процедуры, что ни помочь, ни облегчить приближающиеся страдания не могли, а лишь создавали видимость врачебной работы, а порой действовали позитивно сугубо на психологическом уровне. "Вот выпил кислородный коктейль - полегчало…"

 

А сейчас уже везде цвела сирень, ее лиловые тугие кудри источали аромат давно забытых духов, и Ядвига Брониславна зарывалась лицом в это влажное великолепие, а потом, будто ребенок искала цветок с пятью лепестками, что бы загадать желание, но, к огорчению, так и не нашла.

 

Сегодня они решили изменить маршрут. Отправиться в Ботанический сад, все-таки ближе, а флора богаче во сто крат. Встречались они всегда после завтрака, где-то через час. Ядвига Брониславна обыкновенно долго прихорашивалась, меняла блузки, шляпки и никак не могла выбрать подобающий тон губной помады, что уже лет десять как засохла и ложилась противными комочками. Она наносила на губы чуть-чуть ароматизированного вазелина, и получалось чудно. И помада тебе и блеск, в то же время не вульгарно и вполне соответствует возрасту, которого, если честно сказать Ядвига Брониславна совсем не чувствовала. Советчицей и наперсницей служила, как всегда Елена Михайловна, "милейший человечек", к тому же бывший модельер со сформированным, еще в эпоху их молодости вкусом. Она всегда наносила последний штрих, в виде небрежной косынки, чешской броши или искусственного цветка, которые изготавливала очень удачно из бросовых лоскутков.

 

Сегодня Елена Михайловна заготовила сюрприз, она смастерила из обрывков крепдешина целую сиреневую веточку, которая великолепно гармонировала бы и с Ядвигиной шляпкой, и с цветом глаз. Жаль вот только тот, для кого она так старается, видит только ее силуэт.

 

На завтрак Ядвига Брониславна по своему обыкновению не пришла, хотя уж наверно давно на ногах, а приятельнице уж не терпелось порадовать ее подарком. Ядечка умело радоваться, и это было ее счастливое качество. На стук никто не открывал, и Елена Михайловна, на правах подруги, решила приоткрыть дверь так, без особых церемоний. Ядвига Брониславна все еще нежилась в постели, она лежала будто живая, а рядом, на сиротской тумбочке под букетом сирени лежал цветок с пятью лепестками.

 

Значит, перед отходом она успела загадать свое последнее желание…