Здравствуй, кричу, дождь! А он не отвечает. Бьет себе по крышам, по окнам домов, по старым вязам и тополям, по зонтам, лысинам и шевелюрам. Здравствуй, говорю, счастье! А оно не отвечает. Оно просто есть в этот короткий миг, когда хмурятся тучи и солнце блещет россыпью драгоценных луж. Здравствуй, говорю, Николаев! Смеюсь, и сжимаю его руку, и заглядываю в лицо. А он не отвечает. Нет руки, морщится пустой рукав в моей горсти, а вместо лица - сумрачная перспектива подворотни. Где же ты, Николаев? Что мне делать, куда бежать, кого звать на помощь?

-Эй, - говорю я, осторожно прижимая к кирпичной кладке сатиновое плечо. - Ты погоди, я сейчас быстро. Но плечо скользит и мягко оседает к пустому поношенному ботинку. И никого. Скачет дождь, за его стеной двоится и растворяется мир, падает Николаев и вот-вот станет кучкой скудного холостяцкого гардероба.

-А ты не бойсь, дамочка, - говорит проходящий мимо старик. - Знаю я такое дело. Ты постой тут и не отлучайся. Сейчас он придет в себя.

-Да куда - в себя? - голос мой звенит от слез. - И где он?

-А кто ж его знает. - неодобрительно ворчит дед. - Кто их разберет, этих метафизиков. То здесь, то там. И чего шастают?

По темной брусчатке ползет грязный ручеек, крадется за воробьем облезлая городская кошка, мерно стучит трость и шаркают старые ноги. Тают минуты.

...По щеке Николаева ползет муха. Он кладет руку мне на плечо и заглядывает в лицо.

-Ты не Мария, - говорит он тревожно.

-Нет, - признаюсь я.

-А кто ты?

-Не знаю, - отвечаю я с горечью.

Дождь давно кончился, кончился, как наваждение. Я хочу уйти. Но что-то цепко схватило меня и держит в этой подворотне около этого бедного поэта. И все, что нам нужно - это любовь, чайник на плите и маленькое счастье на двоих, небывалое, как рифма к слову "кактус".