– Тише! Я еще не закончил, – замполит базы подполковник Гаврюшин постучал карандашом по стакану, напоминаю, – он нахмурился, – завтра итоговые политзанятия в подразделениях. Особо обращаю внимание командира роты охраны. Как вы там? – он повернул голову в сторону капитана Блащука. – Готовы?

– Так точно! Конечно, готовы! – подскочил вместо командира лейтенант Белоус, месяц как назначенный на должность замполита этой роты, – Каждый матрос назубок выучил свое выступление…, конспекты у всех в порядке, сам проверял…, работы классиков марксизма-ленинизма матросы знают, и …

– Да, сядь ты! – Гаврюшин поморщился от такой прыти, – я ведь не тебя спрашиваю. Василий Степанович, – он повернулся к Блащуку, – роту сам будешь представлять проверяющему, полковнику из дивизии. А уж какие там у тебя академики, не мне тебе говорить. Помнишь, как этот, грузин у тебя был. Напомни. А! Гокадзе. Когда его спросили, что такое дружба народов, как он ответил: «Дружба народов – это когда мы русские, украинцы, грузины, все вместе, дружно, идем резать армян». Досталось мне тогда за такую подготовку. Так что не подведи и на этот раз.

– Товарищ подполковник, – поднялся капитан Блащук, – роту готовил Белоус, пусть и проявит себя. Вы же знаете, – начал перечислять он, – в третьем карауле освещение на постах не работает…

– Мы сейчас говорим не о состоянии объектов. Ты мне ответь, твоя рота к занятию готова?

– Так точно! – ответил Блащук, косясь на лейтенанта.

– Ну и все! И хватит! Это не разбор обеспечения полетов. Хочу напомнить всем присутствующим, а отсутствующим прошу передать, – замполит базы строго посмотрел на притихших командиров и замполитов подразделений авиационной базы, – марксистско-ленинская подготовка в частях и подразделениях армии и флота – это важнейшая составная часть боевой и политической подготовки личного состава. Центральный Комитет КПСС, – не на шутку разошелся он, – требует от нас постоянной и напряженной работы в области воспитания личного состава в духе советского патриотизма и социалистического интернационализма…, – так он мог говорить часами, не уставая и не повторяясь.

Не обнаружив должного отклика и воодушевления, он с горних высот пропагандистского искусства спустился к насущным проблемам и продолжил инструктаж.

– Напомните матросам, что они при ответах могут пользоваться конспектами, заметьте, своими конспектами, а не взятыми напрокат. И проверьте, чтобы конспекты были аккуратными и свежими. И не так, как майор Хахамович ответил, почему у него конспект такой старый и не пора ли его обновить? Он сказал: «А что? Разве Владимир Ильич в последнее время что-нибудь еще написал?». – Ну, тише, тише! – успокоил он снова громыхнувшее собрание.

– Итак, – продолжил он, – конспектами пользоваться можно, но так как это делает воробей: клюнул зернышко и чирикает целый час, а не как лошадь – опустила морду в торбу и жует, жует, жует. Михайлов! Старший лейтенант Михайлов! – повторил подполковник, обращаясь к офицеру, красный нос которого выглядывал из густых и пышных усов, как снегирь из гнезда. Тот что-то оживленно обсуждал с коллегой, – ты послушай, что я говорю, может, что дельное услышишь.

– Тащщ подполковник, – заторопился оправдываться усач, – да я слушаю…

– Слушает он! Оправдываться не надо, мы не в милиции. Ведь у тебя ни один матрос Иран на карте не покажет. Они у тебя горячие точки с эрогенными зонами путают. Прошу и требую! Матросам поработать с картой, чтоб потом не жег позор за их ответы. Проверяющие из дивизии – люди ответственные. Где же им оттачивать свою принципиальность, как не на наших чурбанах? Будут серьезные упреки в наш адрес – пощады от меня не ждите! Все вам тогда будет! И отпуск летом, и квартира, и должность, и звание, и черт, и дьявол! Не ходите потом за мной и не просите. Буду каленым железом высекать и поганой метлой выметать. У меня все! Вопросы?… Нет вопросов? Замечательно! Все свободны.

После совещания Блащук побежал в третий караул. Пощелкав выключателем, он убедился в отсутствии освещения на постах, а когда вошел в караулку и увидел спящей ту смену, которой надлежало бодрствовать, предстоящее политзанятие отошло на задний план. Казарма радости не добавила. Зачуханные матросы норовили завалиться на койки, что уставами не приветствуется. Дневальный на телефонные звонки отвечал загадочной фразой:

– Матрос Амиров стоит. Трубкам смотрит! – а затем принимал деятельное участие в ограблении молодого пополнения. И это увлекательное занятие не позволило должным образом отреагировать на появление командира. Услышав, какие ответы на телефонные звонки выдает Амиров, Блащук решил упрятать его от греха и проверяющего подальше. А так как дальше гауптвахты прятать матроса некуда, пришлось Амирову сменить уважаемый пост у тумбочки на презренное положение арестанта.

Утреннее построение выявило массу недостатков и в казарме, и во внешнем виде матросов. Койки не выровнены, пыль не вытерта, постели заправлены кое-как.

– Чья это койка?

– Моя, – к нему подошел матрос второго года службы.

– Она у вас заправлена, как ливерная колбаса.

– Тащщ капитан. Тащщ капитан, а у меня? Вот посмотрите, – попробовал переключить внимание начальника подбежавший сержант.

– А у вас, как по два двадцать, – отрезал Блащук. – Рота, после команды «Разойдись» пять минут на наведение порядка, потом построение. Разойдись!

Смуглая кожа охранников удачно маскировала немытые лица и шеи защитников отечества. А вот с фланелевками дело обстояло хуже. Грязные, в пятнах, не глаженные, они едва ли соответствовали предстоящему событию. Мятые брюки и стоптанные сапоги торжественности не прибавляли. И самое ужасное: у многих не было комсомольских значков! Это могло сорвать занятие в самом начале. Старшина долго оправдывался, а потом вздохнул, ушел в баталерку и вернулся с пригоршней сверкающих значков. Розданные на ходу увещевания и поучения принесли некоторую пользу. Через полчаса на роту можно было смотреть без особого отвращения.

А еще через полчаса итоговое политзанятие началось.

Проверяющий, полковник из дивизии, одобрительно посмотрел на представленных ему матросов. Он как-то по-особенному просто поздоровался, выслушал ответное приветствие и разрешил сесть. Капитан Блащук попросил разрешения начать занятие. Полковник благожелательно его дал.

Потеха началась. Будучи неплохим командиром, Василий Степанович был скверным оратором. А передать все богатство русского языка, находясь в тесных рамках плана занятия, не представлялось возможным. «Мы, это… », «Значит…», «Так сказать…» преобладали в его вступительной речи. Особенно часто и всегда не к месту звучало слово «именно». Шутка замполита базы о воробье и лошади впечатления на аудиторию не произвела. Полковник витал в стратосферных высях, а матросы, дети знойных пустынь и азиатских гор, не смогли по достоинству оценить этот перл по причине слабого знания русского языка. Даже положенный по уставу запас команд освоили далеко не все. Что и приводило порой к казусам, имевшим место в повседневной караульно-постовой жизни.

Так, например, один из тех, кому вскоре предстояло изумить представителя дивизии своими глубокими познаниями в области первоисточников классики марксизма-ленинизма, охранял в качестве дневального автопарк. Дело происходило днем, в обеденный перерыв, и бравый джигит исполнял свой долг, вооруженный только штыком в железных ножнах. На этот пост, не ведая о грозящей ему опасности, шел гражданский человек, там работающий. Бравый джигит твердо помнил слова предписанные уставом, но, не имея на вооружении оружия огнестрельного и обладая природной смекалкой, сообразил, что предписанные уставом слова не соответствуют сложившимся реалиям жизни. Поэтому он зычным голосом предупредил покушающегося на нерушимые границы поста командой: «Стой! Рэзать буду!», чем поверг в недоумение потенциального нарушителя.

В другом случае, имевшем более печальный исход, дитя пустынь, вооруженное заряженным автоматом, забыло волшебные слова, которым его учили отцы-командиры. И когда оно, то есть пустынное чадо, увидело случайно забредшего на пост пьяненького нарушителя, то пыталось, как ему казалось, по уставу, предотвратить наглое вторжение, командой: «Эдёшь?», подразумевая: «Стой! Кто идет?». Получив в ответ логичный отклик: «Иду!», наш боец порылся в своей памяти, но извлечь сумел опять-таки только злополучное «Эдёшь?». И на этот раз бдительный воин получил в ответ нахальное «Иду!». Забыв о предупредительном выстреле, он применил табельное оружие, исторгшее из пораженного в ногу нарушителя вопли, издаваемые с нарастающей до визга частотой.

Актуальные вопросы текущей жизни и практики участвующие в семинаре освещали с трудом, но узнаваемо. Так, например, аббревиатуру «СССР» они расшифровывали практически правильно, а США показывали, хоть и не совсем точно, но все-таки в западном полушарии. Некоторые доходили до таких вершин, что могли отличить товарища Леонида Ильича Брежнева от Карла Маркса. А один матрос поразил воображение проверяющего тем, что сумел вспомнить фамилию Министра обороны. Правда, не того, который исполнял эту должность в настоящий момент, а того, который умер лет десять назад. Чувствовалось, что старики в его стойбище были не прочь потрепаться на политические темы. Видя, что занятие на правильном пути, полковник медленно и с достоинством погрузился в дремоту. Его лицо, преисполненное благородством, и с закрытыми глазами сохраняло вид человека, занятого решением важнейших философских проблем.

Но настал момент, которого опасался капитан Блащук. Плавное течение семинара подошло к порожистым вопросам, имеющим теоретическую подоплеку. Наследие классиков марксизма-ленинизма было непреодолимым препятствием даже для опытного капитана, не говоря уже о его неискушенных подчиненных. Капитан попытался обойти опасные скалы, перескочив через ряд вопросов, но некстати проснувшийся полковник, большой любитель ленинского наследия, взглянув на план занятия, спросил:

– А ведь следующий вопрос – работа Владимира Ильича Ленина «Письмо рабочим и крестьянам по поводу победы Красной Армии над Колчаком». Не так ли? Это очень важная и нужная в нашей практике работа. Мы обязательно должны ее рассмотреть. Я бы попросил того, кто будет отвечать на этот вопрос, не только раскрыть содержание самой работы, но и показать важное ее значение для развития теории марксизма-ленинизма. Прошу.

Василий Блащук сам знал только, что Колчак был врагом большевизма, и не помнил всей истории связанной с победой над ним. А уж о том, что эта работа Ленина имеет еще и эпохально-теоретическое значение, он услышал впервые и даже представить себе не мог, кто бы из его матросов был в состоянии повторить такие мудрые, как «теоретическое наследие», слова.

– Итак! – полностью взял инициативу в свои руки, окончательно проснувшийся полковник, – Кто желает раскрыть нам этот вопрос? – он оглядел аудиторию, пригнувшую головы к конспектам. Матросы, уяснив себе, что надо не только осветить содержание загадочной работы, но и донести до слушателей суть совсем уже непонятной для них теории, не торопились проявить, ожидаемую от них активность.

– Товарищи, смелее! – подбодрял добрый полковник.

И хотя раньше, надеясь на снисходительность проверяющего, проинструктированные командиром бойцы, смело тянули вверх руки, на этот раз, запуганные жуткой теорией, они смелостью не бравировали.

– М-да. Лес рук, – полковник в очередной раз оглядел стриженые затылки, – Раз нет желающих, придется перейти к добровольно-принудительному методу.

Он взял в руки журнал группы марксистко-ленинской подготовки.

– Матрос Арсаланов.

– В наряде, товарищ полковник, – мгновенно, отреагировал Блащук.

– Так, хорошо. Тогда товарищ Магометбайлатыпов. – полковник с надеждой посмотрел на сидящих.

– Э-э, лазарет, товарищ полковник.

– Амиров?

– Гауптвахта.

– Кердыбабаймамбеталимов, – с большим трудом прочел по журналу, уже отчаявшийся любитель ленинского теоретического наследия.

К его радости, сидящий за задним столом матрос, хотя и не очень уверенно, приподнялся.

– К ответу!

Не надеясь, что его минует чаша сия, вызванный, еле передвигаясь, все же двинулся навстречу судьбе своей. Всей своей фигурой он выражал известную в военных кругах поговорку: «Пять минут позора, и ты свободен».

Полковник даже не попенял Кердыбабаймамбеталимову за неуставной доклад о готовности к ответу, так велико было его желание скорее погрузиться в теоретические глубины гениального труда. Он даже прикрыл глаза, чтобы не пропустить самых важных моментов. Последовавший доклад заставил его глаза широко раскрыться.

– Ленин писал, что рабочий бедьжал, – начал матрос, догадливо ориентируясь на длинное название работы. – Нэт, это крестьянин бедьжал, а рабочий стоял. Кальчак приходил, а Ленин стрелял. Это…, да? Красный Армия тоже стрелял, да? Но Ленин сказал, чтоби Кальчак уходиль, а он не хотель, и армия стрелял. А тот, рабочий, он тоже хотель стрелять, и крестянин очень хотель. Но Ленин сказаль и рабочий побеждаль….Тогда Ленин опять Красный Армия звал, но тот не шёль, а Кальчака побеждаль…

Довольный своей сообразительностью и ответом, он смотрел в добрые глаза полковника в надежде, что тот скажет: «Достаточно!». Но полковник, раздосадованный срывом ожидаемой полемики, не желал так быстро закрывать любимый им еще с курсантских времен вопрос. Осознав, что ожидать на итоговых политзанятиях в многонациональной роте охраны достойного ему оппонента неразумно, он решил наводящими вопросами разведать глубину познаний отвечающего.

– Ну, хорошо-хорошо. Бежал, стрелял, приходил…. Вы мне лучше скажите, а кем был этот ваш пресловутый Колчак?

Матрос со страхом и надеждой посмотрел на командира роты. Тот, нахмурив брови, изобразил на своем лице гримасу отвращения. Второй раз судьба предоставила Кердыбабаймамбеталимову шанс проявить догадливость и смекалку.

– Плахой человек Кальчак биль.

– Правильно, плохой. Совсем плохой. А что он делал, этот плохой человек?

Кердыбабаймамбеталимов опять с надеждой посмотрел на командира. Командир, ухватив себя за горло левой рукой, правой, якобы держащей в кулаке нож, изображал одновременно процесс удушения, убийства и грабежа. Умный матрос сразу все понял и голосом полным сочувствия и сознания своей правоты доложил:

– Кальчак наш командир роты душил.

На этом итоговое политзанятие в роте охраны собственно и закончилось. Охваченный приступом внезапного удушья полковник выскочил из ленинской комнаты, пробежал казарму, забежал за угол и только там позволил себе вдоволь насмеяться. Смеялся он до неприличия долго. А проходящие мимо него патрульные, переглянувшись, поспешили убраться с глаз долой.