1990 г.

Маргарита Иосифовна смотрела в окно. Отсюда, с постели, с которой она уже не могла подняться, видно было немного: крыша соседнего дома с торчащими вверх телевизионными антеннами, а над ним голубое небо. Зато уличный шум долетал и сюда, на четвертый этаж массивного здания : дом находился на одной из самых оживленных улиц, и гул многочисленных голосов сливался с гудками и шумом проезжающих машин. Маргарита Иосифовна любила по вечерам выходить на балкон и смотреть с высоты на улицы и сквер, расположенный напротив дома. Теперь там, разделяя сквер на две части, возвышался вход в метро, а когда-то стояли скамеечки на посыпанных гравием дорожках, в песочницах играли дети, а на клумбах цвели розы, одурманивающие своим ароматом. Она любила гулять там сначала с детьми, потом с внуками. В любое время года сквер был красив: зимой, покрытый белым пушистым покрывалом, он замирал, величественный в своем оцепенении. Его тишину нарушали лишь смех ребятишек, играющих в снежки и хруст снега под ногами прохожих. Весной сквер расцветал: огромные клены и тополя покрывались невидимыми почками, которые раскрываясь, окутывали деревья нежной зеленой листвой; молодая зеленая трава покрывала газоны и неуловимо пахло сиренью цветущей вдоль аллей. Ближе к маю в воздухе летал тополиный пух, ложился на гравий мягкой подстилкой, а детвора поддевала его ногами, хватала в ладошки и подкидывала вверх, подставляя, подставляя белым пушинкам улыбающиеся личики. Летом сквер был полон: мамы с детьми, прогуливались в тени аллей, пенсионеры на лавочках стучали костяшками домино и нард, в беседках слышался перебор гитар и негромкий смех молодежи. Но больше всего Маргарита Иосифовна любила осенний сквер; золотистый цвет листвы перемешивалась с красными, бордовыми тонами, воздух казался прозрачным в своей холодности, а на клумбах гордо поднимали головки ее любимые хризантемы. Сейчас был конец зимы, и Маргарита Иосифовна постаралась представить себе заснеженные аллее и одинокие в это время года лавочки по их краям. Легкое движение сбоку привлекло ее внимание, и она с трудом повернула голову. В кресле рядом с кроватью, положив голову на жесткий подлокотник, сидела дочь, готовая откликнуться на малейшее движение больной. Но после тяжелой ночи она дремала, и Маргарита Иосифовна старалась лежать спокойно, чтоб лишним раз не потревожить ее чуткий сон. В редкие минуты, когда осознание реальной жизни возвращалось к ней, она думала о том, что несмотря ни на что, была счастлива. Ее всегда окружали любящие люди: муж, дети, внучки, теперь уже и правнуки.

Но она чувствовала усталость, которая пришла после смерти мужа, и растерянность. Вместе с ним из ее жизни ушло что-то главное, в ней надломился какой-то стержень, благодаря которому она крепко стояла на ногах, уверенная в том, что счастье будет бесконечным, а жизнь долгой. Маргарита Иосифовна прикрыла глаза. « Теперь уже скоро,- подумала она и вдруг испугалась,- с кем же я там буду, с Гришей или Левой?»

Зима 1918г.

Город гудел, как потревоженный улей. Демонстрации, выстрелы, крики- все сливалось в единую какофонию, непонятную и от этого пугающую. Мария Васильевна ждала мужа. Еще утром за ним пришли четверо, в серых, пропавших потом и грязью шинелях с винтовками на плечах, и увели в уличный туман. Весь день Мария Васильевна металась от окна к окну, стараясь разглядеть в дождевой дымке знакомую фигуру. Но проходили часы, наступил вечер, а мужа не было. Мария Васильевна, обессилив, опустилась в кресло. Может быть, надо было послушаться старшего брата и бежать? Бежать, пока не поздно, бросив все и взяв с собой только самое необходимое, бежать в никуда, чтоб остаться в живых. Но муж категорически отказался покидать родину. « Я ничего не делал плохого,- отвечал он на уговоры родных,- я юрист, а не военный, я не расстреливал, не казнил. Мне нечего бояться». Горничная Анна зажгла керосиновую лампу, когда у входной двери звякнул колокольчик. Испуганно посмотрев на Марию Васильевну, Анна побежала в прихожую. Мария Васильевна застыла в кресле, прижимая к себе детей. Она со страхом прислушивалась к тому, что происходило в прихожей, а потом облегченно вздохнула: среди незнакомых ей голосов явственно прозвучал голос мужа. Мария Васильевна отпустила детей и встала навстречу. Вместе с мужем в гостиную вошли двое в кожаных куртках с красными ленточками на лацканах.

- Манечка, мне предложили службу,- улыбка мужа была растерянной — прикажи подать чай, нам с товарищами поговорить надо.

- Хорошие юристы нам нужны — поздоровавшись, проговорил старший из мужчин и, нисколько не церемонясь со стоящими на пороге комнаты хозяевами, подошел к камину.

- Люлюся,- обратилась Мария Васильевна к старшей дочери,- забери Риточку и Василия, пойдите к себе, поиграйте там с Глашей. Анна, подай гостям чаю с вареньем и печенье не забудь.

Гости, оглядываясь, присели на диван. Скрестив на груди руки, Мария Васильевна дождалась, пока Анна накроет на стол и, извинившись, ушла в детскую. Старенькая Глаша пыталась отвлечь детей игрушками, но это у нее плохо получалось: двенадцатилетняя Елена стояла у дверей, прислушиваясь к тому, что творится в комнатах, шестилетний Вася хныкал и просился к маме, и только любимица Глаши двухлетняя Риточка молча сидела в детском креслице с куклой в руках.

-Все хорошо,- произнесла Мария Васильевна, обращаясь к Глаше и старшим детям,- что вы так переполошились? Люлюся, не стой у двери, поиграй с Васей. Папе предложили службу, так что все хорошо.

-Слава Богу,- Глаша неистово перекрестилась,- Вы, барыня, не тревожьтесь, мы вас с детками не оставим. Всегда помним вашу доброту и помощь. Слава Богу! Службу предложили, значит, не тронут!

Позже, пожелав детям спокойной ночи, Марья Васильевна прошла в кабинет мужа. Он сидел у большого дубового бюро, заваленного бумагами и папками, растерянный, уставший, опустошенный.

-Манечка,- сказал муж, поворачиваясь на стук ее каблучков,- нам придется уехать. Мне дали место в небольшом губернском городке, надо готовиться к отъезду. Проследи, чтоб много вещей не укладывали, возьми только самое необходимое.

-Ося,- Мария Васильевна заплакала,- они отобрали у нас все: привилегии , имение, вклады. Теперь мы должны оставить свой дом и уехать неизвестно куда. Ося, что с нами будет?

-Ничего, Маня. Надо ехать! Даст Бог, все образуется. Это лучшее, что я могу сделать сейчас для вас с детьми. Будем жить, как живут теперь все, главное, что мы вместе!

1990 г.

Маргарита Иосифовна приоткрыла глаза. Только что она видала маму. Та стояла перед ней, протянув руки, и что-то ласково говорила, но что, Маргарита Иосифовна не могла вспомнить. Помнила только тепло, исходящее от нее и яркий свет вокруг ее высокой стройной фигуры. Она стояла в своем обычном строгом темном платье с высокой белой кружевной стойкой и тоненькой золотой цепочкой на груди. Рядом улыбалась Люлюся в белом шелковом платьице и вертела в руках мамин зонт из слоновой кости, обтянутый батистом и кружевами и с набалдашником из синего, покрытого позолотой, опала.

« Люлюське достанется от мамы,- подумала Маргарита Иосифовна, слабо улыбаясь в ответ,- ведь нам запрещено трогать мамины вещи». Сознание возвращалось. Она снова оглядела комнату, в которой прожила больше полувека. Огромный шкаф красного дерева с венецианским зеркалом на одной из створок отражал солнечные лучи. Зеленые, желтые, красные, голубые- они разбегались по всей комнате, играли и переливались на хрустале и оконных стеклах. Маргарита Иосифовна вспомнила, как много лет назад сын любил дразнить маленькую племянницу, подводя ее к огромному зеркалу.

- Оно волшебное,- говорил Вова, показывая Ире на отражение,- посмотри, сколько там Ир?

- Одна,- шепотом говорила девочка, вглядываясь в свое отражение.

- А теперь я зажгу спичку, посмотри, сколько тут отражается огоньков?

Ира тыкала пальчиком в холодное стекло.

-Одиннадцать! А почему я одна?

- А ты вредина, поэтому зеркало тебя не любит,- смеялся Вова, наблюдая, как Ира кривила губы, готовясь зареветь от такой зеркальной несправедливости.

- Оставь ребенка в покое!- сердилась Маргарита Иосифовна,- Ира, не слушай его. Это только огоньки отражаются несколько раз, ты ведь не огонек, ты девочка!

-Я девочка!-торжествующе повторяла Ира, показывая язык хохочущему дядьке и убегала в соседнюю комнату, где на небольшом диванчике был разложен кукольный гардероб со всевозможными платьицами, юбочками, жакетиками, любовно сшитыми Марией Васильевной для любимой куклы правнучки

Недалеко от шкафа стоял трельяж, обтянутый розовым бархатом. Правда, от времени его цвет напоминал, скорее, розово-серый, но это было все, что осталось от маминой спальни и что ни при каких обстоятельствах не было потеряно. Маргарита Иосифовна перевела взгляд на висящую на стене фотографию. Молодая Мария Васильевна смотрела на нее строгими глазами и двумя руками придерживала сидящую рядом на стульчике старшую дочку. « Люлюська совсем маленькая,- подумала Маргарита Иосифовна ,- а нас с Васей еще не было». В коридоре послышались шаги, и через минуту вошла внучка.

-Ба, ты проснулась? Чего-нибудь хочешь? Может поесть или воды?

Маргарита Иосифовна слабо покачала головой.

-Ты когда пришла,- шепотом спросила она,- а детей с кем оставила?

-У детей есть папа. Сегодня воскресенье, он дома, потом они за мной заедут и тебя проведают.

Маргарита Иосифовна смотрела на внучку, усевшуюся рядом с ней на кровать и взявшую ее за руку. « Когда она успела вырасти,- подумала она,- уже и дети есть. А ведь сама совсем недавно играла в куклы и радовалась, когда мама шила ей для Риточки платья. Везде с ней ходила. И надо же было придумать кукле такое имя!» Она слабо улыбнулась и снова закрыла глаза.

 

1936-1940 гг.

Рита спешила домой. Сегодня она обязательно расскажет маме о Грише. Пора бы им познакомиться. Гриша давно настаивает на этом, а она все никак не решится на такой шаг. И не удивительно! Неизвестно, как отреагируют родители на ее знакомого, хотя, какой же это знакомый? Это ее любимый, с которым они давно уже решили свою будущее, осталось только посвятить в свои планы отца и мать. Но как они отнесутся к молодому офицеру, выпускнику академии имени Фрунзе, Рита не знала. Правда, дома старались не вспоминать о прошлой жизни. Давно были сожжены многие фотокарточки, уничтожены документы. Даже блюдо с фамильным гербом из именного сервиза было разбито на многочисленные осколки во избежание неприятностей. Рита помнит, как много лет они жили в

ожидании репрессий. Но это их миновало. Папа работал, мама сидела дома с детьми. Теперь в семье вместе с Ритой рос только Вася. Люлюся, заразившись скарлатиной сразу после переезда, сгорела за несколько дней на руках матери. Мама окаменела. В ее душе навсегда поселилось чувство неприязни к власти, которая не только разорила семью, но и стала косвенным виновником смерти старшей дочери. Вслух, конечно же, эти мысли не высказывались, но Рита чувствовала настроение матери и ее отношение к новой власти. Отец был более либерален. Его волновало только благополучие семьи, он с утра до ночи пропадал на работе, стараясь обеспечить семье нормальные условия существования. Шли годы. Теперь Рита все меньше понимала мать. Она росла во времена великих социалистических побед, в годы больших строек и, конечно, среди ее знакомых в основном были те, кто вышел из пролетариата и крестьянства. Может быть, были и другие, но об этом не говорили , старались не вспоминать. Все, что было раньше, она помнила смутно, ей это было странно и чуждо. Да и сама Рита старалась меньше вспоминать о своем происхождении, боясь отчуждения и насмешек. Она поступила на геологический факультет университета и первую же практику провела в шахте, среди черных от угольной пыли мужчин. Научилась ругаться и курить, хотя тщательно скрывала это от матери. Теперь жизнь Риты раздвоилась: дома, чтобы не огорчать Марию Васильевну, она соблюдала все нормы этикета, которые прививались им с Васей с детства, с тоской вспоминая более свободные нравы подружек.

- Манечка,- часто говорил отец, наблюдая за воспитанием детей,- ну зачем им это сейчас? Мы живем в другое время, и дети будут выглядеть просто смешно со своими дворянскими замашками. Пора бы забыть о том, что было и научиться жить по-новому.

- Это не дворянские замашки, Ося,- качала головой мать,- это культура, о которой забыли. Я хочу, чтоб мои дети помнили о своем происхождении и не превращались в часть серой толпы. Кто знает, как еще все сложится?

И вот теперь Рите предстояло огорчить мать

. Гриша был из пролетариев, сын сапожника, и она не могла знать, как Мария Васильевна отнесется к ее выбору и предстоящему замужеству.

Но к удивлению Риты Мария Васильевна о спокойно выслушала сообщение дочери, а отец даже как будто обрадовался, узнав подробности о будущем зяте. Было решено в первый же выходной день пригласить Гришу на чай, тем более, что молодому офицеру надо было уезжать по месту службы. Будущий зять понравился Марии Васильевне. Особенно было приятно то, что он свободно говорил на нескольких языках и в том числе на французском, которым в совершенстве владела она сама. Да и изысканные манеры молодого офицера не могли остаться без ее внимания.

А потом была свадьба. Она прошла в тихом семейном кругу, куда кроме самых близких, были приглашены несколько подруг Риты и три офицера, Гришины сослуживцы. При гостях Мария Васильевна была весела, но, после их ухода, горько заплакала на плече мужа.

- Ну, вот и все, Ося,- прошептала она, покачивая головой,- вот мы и породнились с народом. Разве ты поверил бы в такое еще лет двадцать назад? Мы — и сын простого сапожника. Хотя, юноша, конечно, приятный, воспитанный.

- Успокойся, Манечка, все же хорошо. Риточка счастлива, а это самое главное. Да и тебе Гриша понравился, сама ведь говоришь, что он очень приятный молодой человек. Ну, Манечка, успокойся же,- просил муж, растерянно поглаживая Марию Васильевну по уже седеющим волосам,- успокойся. Жизнь продолжается, Манюшка, вот и дочку замуж выдали. А Васька что-то не торопится. Ничего, придет время, и его женим. Успокойся, родная. Все хорошо, все хорошо!

Рита была счастлива в замужестве. Огорчало только одно: Гриша часто бывал в отъезде, она даже не знала, где. Его командировки растягивались на месяцы, и ей оставалось только писать длинные письма о себе и маленькой Маринке, родившейся через год после свадьбы. Ее смущало и одновременно веселило то, что на конвертах, кроме адреса, ей приходилось писать незнакомое имя, под которым подразумевался ее Гриша. Сергей Блинов- это звучало странно, но Рита смирилась, и со временем созвучие этого имени и фамилии казалось ей даже красивым. А незадолго до войны Гриша снова приехал. Это было самое счастливое время. Они были вместе целых три месяца. А потом Гриша уехал, и опять она писала длинные письма Сергею Блинову, называя его про себя Гришенькой, и рассказывала о том, как растет без него дочь.

 

1990 г.

Боль возникла неожиданно остро. Она поступала из глубины обессиленного тела и, казалось, разрывала его на части. Маргарита Иосифовна застонала. Дочка сразу открыла глаза и подскочила к постели.

- Сейчас, мама, сейчас,- произнесла она, наполняя лежащий рядом шприц бесцветной жидкостью.- Ира, вату дай, на тумбочке возьми,- обратилась она к дочери, стоящей рядом,- быстрее, быстрее!

На шум из соседней комнаты прибежал сын.

- Мама,- наклонился он к Маргарите Иосифовне,- мама!

- Вова, помоги мне ее приподнять и перевернуть на бок,- попросила сестра, держа наготове шприц,- только осторожно, у нее опять боли начались.

Обняв Маргариту Иосифовну за плечи одной рукой и поддерживая ее за спину другой, Вова заплакал.

- Мара,- обратился он к сестре,- неужели это конец?

Марина смотрела на своего младшего брата. Для нее он всегда был ребенком, слишком уж большая разница была между ними, ее старшая дочь была младше дяди всего на восемь лет. И поэтому она почувствовала, что должна держаться, держаться из последних сил, потому что, если она даст волю слезам, не останется никого, кто мог бы поддерживать всех остальных.

- Ну, все, теперь станет легче,- произнесла она, убирая шприц в железную коробочку,- Вов, помоги мне простыню сменить. Ира, принеси из шкафа белье!

 

1941 -1945 гг.

Войну ожидали, и в то же время старались не верить, что она придет, обрушится на страну грохотом бомб, свистом пуль, стонами раненых и предсмертными хрипами миллионов людей. С первых дней войны Гриша был на фронте. И опять Рита писала письма Сергею Блинову на адрес несуществующей военной части. Ответы приходили редко, на каждое письмо дышало любовью и заботой и ожиданием встречи. Сюда, в далекий южный город, война не дошла. Лишь несколько раз ревела сирена, оповещая жителей о пытавшихся прорваться к городу вражеских самолетах. В такие минуты Рита хватала дочку и, прижимая к себе, сбегала по лестнице вниз, в соседний двор, где было оборудовано бомбоубежище. С ней рядом всегда была постаревшая Мария Васильевна, спешащая вслед с небольшим саквояжем, где лежали документы, кое-что из оставшихся за эти годы драгоценностей и детские вещи. Но тревоги были недолгими. Загородительный огонь зенитных батарей не подпускал самолеты к городу, и бомбоубежища быстро пустели, а вражеские войска вскоре были остановлены у Кавказских хребтов. Теперь, когда страх оказаться в оккупации прошел, город застыл в ожидании почтальонов. Когда они появлялись на улице, из окон следили за ними десятки глаз, а если почтальон входил в подъезд, за каждой дверью ощущалось прерывистое дыхание и в замочные скважины смотрели ожидающие глаза. В тот день Мария Васильевна не отходила от окна. Тревожное предчувствие томило ее, она поглядывала на ничего не подозревающую дочь и украдкой утирала непрошеные слезы. Писем давно не было ни от Гриши, ни от Васи, воевавшем где-то на Украинском фронте. Но Мария Васильевна была уверена, что именно дочку ожидает страшное известие. И поэтому, когда раздался тихий стук в дверь, она первая вышла в темный коридор.

- Мария Васильевна, это вам, для Риты,- женщина-почтальон осторожно протянула ей конверт и, потоптавшись на месте ушла, тихонько прикрыв за собой дверь.

Конверт, именно конверт, а не знакомый треугольник письма, жег руку. Мария Васильевна стояла, не двигаясь, пытаясь оттянуть момент, когда надо будет войти в комнату и передать дочери письмо. Но Рита вышла сама.

- Кто там, мама?- спросила она и, увидев в дрожащих руках матери белый бумажный квадратик, опустилась на пол и хриплым шепотом даже не спросила, а простонала,- Гриша?

Письмо начальника госпиталя высшего комсостава города Кисловодска было кратким: «… скончался вследствие развития газовой гангрены после тяжелого ранения». Рита не верила, но время шло. Пришло новое сообщение о назначении дочери пенсии. И только тогда она до конца осознала, что мужа нет, что теперь их семья- это три женщины, две из которых вдовы, а третья- ребенок, и теперь на ней лежит вся ответственность за их дальнейшую жизнь.

А потом заболела дочка. Прогноз врача был неутешительным:

-Туберкулез, начальная стадия. Кроме лекарств нужно соответствующее питание: масло, мясо, яйца, белый хлеб, фрукты, хорошо бы подогретого красного вина ,- старенький врач развел руками,- но где все это взять? Я буду заходить. Ребенка пока возможно вылечить.

После его ухода Мария Васильевна подошла к своему видавшему виды саквояжу.

-Ну вот, Риточка, время пришло. Будем менять все это на еду и на лекарство для Марочки.

В ее раскрытой ладони лежали серьги, кольца и кулон в виде бриллиантового ромба на тоненькой золотой цепочке. Все это переливалось в тусклом свете настольной лампы искристыми огоньками и напоминало Марии Васильевне о прошлом.

- Завтра пойду на рынок.-сказала она, отобрав сверкающие серьги и пряча остальное обратно в саквояж,- Ничего, выходим!

За год до окончания войны Рита встретила Леву. Из-за частичной глухоты он не был взят на фронт и служил в НКВД. Ее новое замужество было неприязненно встречено родителями Гриши, но ради единственной внучки они продолжали поддерживать отношения с бывшей невесткой, стараясь не заострять внимание на ее новом муже. Рядом с невысокой Ритой Лева казался огромным. Высокий, широкоплечий, он заполнял собой все пространство. Очень быстро он сошелся и с тещей, и даже с родителями Гриши, что особенно было приятно Рите, чувствовавшей себя виноватой перед ними. Довольно скоро семилетняя Марина стала называть его папой Левой, а потом сократила это до папЛе.

1990 г.

Маргарита Иосифовна открыла глаза. После укола боль утихла. В комнате была тишина, только из кухни доносились голоса, и Маргарита Иосифовна различала среди них не только голоса детей и внуков, но и по-детски высокие голоса правнуков. Они о чем-то весело болтали, а Ирина шипела на детей, чтоб они говорили потише и не тревожили больную. Но Маргарите Иосифовне шум не мешал, наоборот, он вливал в нее силы, ей хотелось встать, выйти к ним, посмотреть на младшее поколение и снова ощутить чувство удовлетворенности жизнью: на самом деле, разве каждому дано видеть не только внуков, но и правнуков? Ей посчастливилось, и Лева тоже с удовольствием нянчил малышей, видя во внуках Марины свое продолжение. Маргарита Иосифовна улыбнулась, глядя на портрет мужа, стоящий в черной рамке на пианино. Никогда Лева не делал разницы между Мариной и Вовой. Они оба были его детьми и девочки Марины, особенно Ира, первенец, были любимыми внучками, которым Лева всегда старался уделять все свое свободное время. Ире он позволял все, и та, чувствуя это, все время льнула к деду, видя в нем своего защитника от материнских нравоучений и строгости отца. Маргарита Иосифовна вспомнила, как в детстве Ира любила подкрадываться к деду, дремавшему на балконе в своем кресле. Она расчесывала его седые редкие волосы, покрывавшие затылок, а потом пришпиливала к ним прищепки для белья. И Лева терпел. Он делал вид, что спит, а потом, когда Ира, закончив свое дело, отходила назад полюбоваться разноцветных «бантиками» на седых волосах деда, неожиданно хватал ее своими сильными руками.

-Кто это ко мне пришел?- кричал он, целуя и тиская внучку.

Ира заливалась смехом, а потом все дружно освобождали Леву от многочисленных прищепок на его голове. К старости Лева стал хуже слышать, а может быть , он только пользовался своей частичной глухотой, когда старался не обращать внимания на ворчания жены.

-Что ты сказала, Риточка?- спрашивал он жену, прикладывая к правому уху ладонь.- Что-то я совсем слышать перестал, повтори громче!

И Маргарита Иосифовна повторяла, с каждым разом повышая голос и в итоге переходя на крик. Но Лева разводил руками.

- Ничего не слышу,- сокрушенно говорил он, покачивая головой, и уходил или на балкон, или в свой чуланчик, оборудованный под мастерскую.

Однако, щебет канарейки, обитавшей в клетке на балконе соседей несколькими этажами ниже, он слышал лучше, чем чуть хриплый от постоянного курения голос Риты.

-Риточка,- часто говорил он, входя в комнату, где она сидела на диване, по-турецки скрестив ноги и не выпуская из рук старенького мундштука, и смотрела телевизор,- ну, что ты сидишь в духоте? Посиди со мной, послушай, как канарейка поет. Это же прелесть!

-Конечно,- ворчливо отзывалась Маргарита Иосифовна,- канарейку ты слышишь, а мне приходится кричать, чтоб ты услышал.

Но ворчала она по привычке, прекрасно понимая, что ей выпало огромное счастье быть рядом с этим любящим человеком, терпящим все ее причуды и капризы.

В комнату вошла внучка. Из-за ее спины выглядывали десятилетняя Марина и шестилетний Женя. Маргарита Иосифовна похлопала ладонью по кровати.

-Посидите со мной. Марочка, расскажи, как в школе. Жекочка, ты маму слушаешься или такой же непослушный?

- Слушаюсь,- прошептал правнук, внимательно глядя на Маргариту Иосифовну серыми глазами.

- Не слушается,- громко ответила Марина,- и меня не слушает. БабРит, скажи ему, он все время дерется!

Она смотрела на Маргариту Иосифовну своими зеленовато-серыми глазами и накручивала на палец прядь рыжевато-каштановых волос, как делала это в детстве ее Марина. Маргарита Иосифовна улыбнулась.

- Ты тоже волосы крутишь?- спросила она у правнучки,- Баба Марина тоже на палец наматывала прядь, а мама твоя не крутит.

- У мамы волосы короткие,- серьезно пояснил правнук,- зато они с бабой на стуле сидят одинаково.

-Это как?- спросила Маргарита Иосифовна, прекрасно зная привычку дочери и внучки сидеть на стуле, подвернув одну ногу под себя и перекинув через нее другую. Она сама на стуле сидела так же, но ей захотелось увидеть, как как это изобразит шестилетний правнук. Женя запыхтел, пытаясь подвернуть под себя правую ногу и перекинуть левую поверх колена. У него это плохо получалось. Толстенькие короткие ножки не слушались, соскальзывали со стула, Женя вертелся, стараясь удержаться, и в конце концов с грохотом свалился на пол.

- Он не умеет,- ехидно произнесла Марина,- а я могу, смотри, ба!

Она ловко подвернула ногу и уселась в любимой позе Маргариты Иосифовны. На шум упавшего стула прибежала Ирина.

- Марш отсюда,-накинулась она на детей,- не можете спокойно посидеть. Пойдите с Арамом поиграйте, скоро домой уже пойдем.

В комнате появился младший внук.

- Арам, дай Жене машинки поиграть,- скомандовала Ира двоюродному брату, который был ненамного старше ее дочери,- Мара, а ты возьми книжку, почитай пока! И не шумите тут!

- Они не шумят,- сказала Маргарита Иосифовна, старательно сдерживая смех, чтоб не зайтись в страшном кашле,- Жека со стула упал, а ты на детей кричишь вместо того, чтоб пожалеть.

Женя убежал вместе с Арамом, а Марина, взяв первую попавшуюся книгу, углубилась в созерцание картинок.

-Здрасте, бабРит,- в комнате появился муж Ирины,- как вы сегодня?

- Ничего, Ленечка, - прошептала Маргарита Иосифовна, чувствуя накатывающуюся усталость,- нормально.

Веки тяжелели, сознание снова начинало ускользать. Перед глазами снова замаячили лица отца и матери, Левы. Потом в отдалении возникла фигура в темной шинели. Она неподвижно стояла в туманной дымке и, даже не различая ее лица, Маргарита Иосифовна с уверенностью могла сказать, кто это.

- Ты тоже ждешь меня, Гриша?- подумала Маргарита Иосифовна, проваливаясь в черную пустоту,- но я хочу быть с Левой.

1946г.

Через год после окончания войны Гришины родители переехали в Москву. Старый дед Геворг работал сапожником, а баба Маруся вела хозяйство и жила только письмами девятилетней Марины. В тот день старик возвращался домой из мастерской, когда на оживленном перекрестке его окликнули;

-Дядя Геворг, здравствуйте! Узнаете меня? Как вы, как тетя Маруся?- на старика улыбаясь смотрел молодой человек лет тридцати пяти.- Вот, приехал ненадолго, вызвали! О Грише не беспокойтесь, все в порядке. Мы с ним недавно виделись, почту вместе получали!

- Какую почту?- оторопел старый Геворг,- Нам в 42 -ом похоронка пришла!

Потом перед его глазами все поплыло, завертелось, и он упал на теплый асфальт. Когда пришел в себя, вокруг были люди, где-то приближаясь, гудела сирена «Скорой», но человека, который знал его сына, уже не было.

Старый Геворг исходил все инстанции, посылал запросы. Ответ был один и звучал он примерно так: « Вы и дочка пенсию получаете? Для вас он умер».

Дали знать Рите. Это известие стало для нее страшным ударом. « Вышла замуж при живом муже,- вертелась в голове навязчивая мысль.- Не дождалась! Поверила, что погиб, не дождалась!» А перед глазами стоял Гриша: подтянутый, стройный с густой темной шевелюрой на аккуратно постриженной голове и лукавым блеском в глазах. От этого хотелось выть, биться головой о стенку, но Рита сидела, обхватив голову, а по щекам молча текли крупные слезы. Мария Васильевна и Лева тщетно пытались успокоить ее, говорили, что, возможно, произошла ошибка и деда Геворга с кем-то спутали.

- Нет,- качала головой Рита,- ошибка произошла тогда, в 42. Но почему же Марине назначили пенсию?

- Я постараюсь узнать что-нибудь по своим каналам,- вздохнув сказал Лева, собираясь на службу,- а потом мы все решим.

На него было больно смотреть. За эти несколько дней он осунулся, похудел. С лица исчезла улыбка, взгляд потух. Он приподнял Маринку, поцеловал ее в пухлую щеку и, осторожно прикрыв за собой дверь, вышел из квартиры. Но и его поиски не принесли результатов. Имя Сергея Блинова нигде не фигурировало, а настоящее- Григорий Хачатуров- и подавно. Рита решила еще раз попытаться выяснить хоть что-нибудь о судьбе мужа. Она отдала соседу, уезжавшему в Кисловодск, фотокарточку Гриши и попросила его отыскать госпиталь, где скончался муж, найти и порасспрашивать людей, знавших Сергея Блинова. Месяц прошел в томительном ожидании. Когда в один из осенних вечеров в дверь постучали, у Риты сжалось сердце.

- Сядь,- сказал Лева, - подвигая к ней стул,- я сам открою.

Рита прислушивалась к голосам, но уже по первым фразам поняла, что след Гриши потерялся навсегда. Поздоровавшись, сосед вошел в комнату и застыл у ее порога.

- Рита, я ничего не смог выяснить. Извини.

- Посидите с нами,- попросила Мария Васильевна, разливая в граненные стаканы в серебряных подстаканниках чай,- заодно и расскажите поподробнее, а то мы извелись совсем.

Рассказывать особо было нечего. Госпиталь сосед нашел без труда. Но никто из врачей и медсестер не смог по фотографии узнать человека, якобы скончавшегося здесь от газовой гангрены весной 42 года. Фамилия и имя раненого тоже были незнакомы, а к архивам соседа не допустили. Попытка найти начальника госпиталя полковника Журбу, который подписал извещение, тоже оказалась неудачной. Зимой того же года тот был переведен, но куда- никто не знал.

Рита слушала, затаив дыхание. Рассказ соседа приносил облегчение. Для себя она уже решила, что даже если Гриша жив, она останется с Левой. За эти два года совместной жизни он стал неотделимой частицей ее жизни, такой же, как мать и дочь. Она уже свыклась с мыслью, что Гриши нет; снова полюбила и была счастлива, да и для дочери Лева стал настоящим отцом, а другого девочка помнила смутно, только по фотографиям и рассказам матери и бабушки. Поэтому воскрешение Гриши означало для Риты катастрофу. Да, она хотела, чтоб он был жив, но менять что-либо в своей сегодняшней жизни ей уже не хотелось. Поэтому, после ухода соседа она, глядя прямо в глаза матери и Левы, твердо произнесла:

- Гриша погиб. Моего свекра с кем-то спутали.

1990 г.

Маргарита Иосифовна снова пришла в себя. В квартире слышались голоса, из кухни чем-то вкусно пахло. Рядом сидел сын. Он сидел вполоборота к Маргарите Иосифовне и тихо разговаривал по телефону, стоящему на тумбочке около кровати.

«Как он похож на Леву,- подумала Маргарита Иосифовна, наблюдая за сыном,- даже голос и интонация отцовские. Вот только ростом в меня. Лева был выше». Она слабо улыбнулась сыну, посмотревшего на нее и поспешно заканчивающего разговор.

-Ты как, мам?- спросил он, наклоняясь над ней.

-Нормально,- прошептала она, стараясь, чтоб улыбка была не очень вымученной,- почти не болит.

-Мара бульон готовит, сейчас поешь,- и, видя слабое покачивание ее головы, строго добавил,- надо же хоть немного поесть, хоть несколько ложек! Я скажу Маре, что ты проснулась.

Он вышел из комнаты. Маргарита Иосифовна прикрыла глаза. Она чувствовала, как постепенно угасает в ней жизнь. « Теперь уже скоро», - подумала она и не почувствовала обычного страха. Пришло успокоение. Она счастливо прожила свою жизнь. Любила и была любима, вырастила детей, увидела внуков и правнуков. Разве этого мало? Всегда рядом с ней были родные люди. В 66 году скончалась мама. Маргарита Иосифовна помнила, как трепетно поддерживал Лева обессилившую от слез жену. К этому времени у Марины уже росли дочери, а Вова был совсем мальчишкой, всего-то девятнадцать лет. Они были рядом, и Маргарита Иосифовна чувствовала, как они вбирают в себя ее страдания, облегчая этим ее боль. Потом были еще двадцать лет спокойной, безмятежной жизни. Женился сын, выросли внучки, и у Риты с Левой теперь росли еще внук и правнуки. Казалось, что так будет продолжаться вечно. Но в 85 году заболел Лева, а через несколько месяцев, весной 86 его не стало. Его смерть подкосила Риту. Она стала болеть. С большим трудом детям удалось уговорить ее обратиться к врачу. Но было поздно. Болезнь уже ничего не могло остановить. И теперь, испытывая страшную боль и приходя в себя после очередного приступа, Рита снова и снова вспоминала всю свою жизнь. Не смотря ни на что, она не хотела бы что-то менять в ней. И только мысли о Грише отдавались в сердце щемящей болью. О нем она думала часто, потому что в глубине души понимала, что тогда, в страшные годы войны, да и после, он все-таки был жив. И был ли Гриша в кисловодском госпитале, или это была очередная легенда, как и его вымышленные имя и адрес, теперь уже она никогда не узнает. Чувство непонятной вины сопровождало Маргариту Иосифовну всю жизнь. У ее детей разные фамилии и отчества. Они с Левой не захотели лишать Марину этой последней памяти об отце. Да и фотография, где они с Гришей молоды и счастливы, до сих пор висит в небольшой деревянной рамке над ее кроватью. Маргарита Иосифовна повернула голову и посмотрела на старое выцветшее фото, потом перевела взгляд на пианино, откуда из темной рамки смотрел на нее постаревший Лева. Она улыбнулась ему и снова закрыла глаза.

Когда Марина вошла в комнату с тарелкой дымящегося бульона в руках, Маргарита Иосифовна спала, а с ее губ не сходила счастливая улыбка.