Кто из вас, читатель, хотя бы раз в жизни не испытал мистического ужаса перед чем-то, чего здравыми размышлениями объяснить нельзя? Наверное, только те, кого судьба оберегает от трагических событий, и они шагают по жизни, точно зная, что человек произошёл от обезьяны, что душа - это выдумка попов, а после смерти ничего нет, и поэтому жить надо весело и легко, не забивая себе голову поисками ответа на вопросы: что такое «хорошо» и что такое «плохо».

 

К такой категории людей и принадлежали две подружки-студентки первого курса Вологодского пединститута Ленка с Маринкой, которые, сдав летнюю сессию, собирались в составе институтского стройотряда поработать в Бабаевском районе. Не то, чтобы деньги им были очень нужны, а просто хотелось новых впечатлений, знакомств, тем более, в деканате они слыхали, что повезут их в неописуемой красоты места, где живут удивительные люди – вепсы.

 

До Бабаева летели на самолете, потом небольшой участок пути тряслись на рейсовом автобусе, затем пересели в тележку попутного «Белоруса», а

последние восемь километров шли пешком. Отряд был целиком девичий, поэтому вековой лес, вплотную теснящийся к проселочной дороге, стонал и гудел от песен, хохота и взвизгиваний студенток, которые нет-нет, да и зачерпывали из глубокой колеи грязи в резиновые полусапожки.

 

Становилось темно и прохладно. Дороге, казалось, не будет конца. Девчонки приумолкли: устали. И вдруг лес кончился, впереди и внизу они увидели круглое озерцо с черными банями на берегу и десятка два домов. В самом центре деревни над крышей одного из них трепетал алый лоскут. «Сельсовет», - решили девчонки и из последних сил потянулись туда.

 

Деревенские собаки особого внимания к гостям не проявили, так же, как и бригадир с деревяшкой вместо ноги, который встретил их на крыльце сельсовета. Оглядев с высоты трех ступенек пеструю и по-городскому полуголую девичью команду, бригадир поскреб в затылке заскорузлой пятерней (при этом козырек кепки наехал ему на свекольного цвета картофелеобразный нос), почему-то тяжко вздохнул и пожаловался самому себе:

- Эх, едрит твою через коромысло, какие нынче у меня работники-то!

Потом он вернул кепку на законное место, неуклюже спустился с крыльца и без особого энтузиазма в голосе скомандовал:

- Ну, девки, ступайте за мной! – и захромал к светящемуся посреди деревни синим оком озерцу.

 

Дом, к которому бригадир привел девчонок, стоял на берегу и удивил тем, что состоял из двух половин: летней и зимней. Дверь была не заперта, и глазам студенток, толпой ввалившихся следом за бригадиром в дом, предстал во всей красе его хозяин: на полу среди батареи пустых водочных бутылок, широко раскинув руки и ноги, спал мужичок в майке и мятых брюках. После того, как бригадир потыкал его в бок деревяшкой, мужичок резво вскочил и, осоловело моргая в пространство, плохо гнущимся языком произнес:

- Куда едем-то, Никодимыч?

Бригадир, крякнув, строгим голосом ответил ему:

-Ну, вот что, Иван, энти вот студентки будут жить у тебя, а работать в колхозе. Ты смотри, давай, девок не обижай!

Мужичок, оглядев девичью команду, удивленно присвистнул непослушными губами, поддёрнул спадающие с тощего зада штаны и миролюбиво согласился:

- Да ладно, мне что, пускай живут в зимнике.

 

Мебели в зимней половине на двенадцать человек оказалось маловато: кровать с блестящими никелированными шарами на спинке, самодельный деревянный диванчик, некрашеный стол и такие же лавки вдоль стен. Больше всего места в избе, как водится, занимала огромная глинобитная печь, уставленная чугунами и крынками всех калибров.

Спальные места распределили без драки: Света-большая взгромоздилась на кровать (спорить с ней, уважая ее рост и вес, никто не стал); деревянный диванчик достался Маринке, как старосте, и Ленке, как ее подруге; остальные заняли плацкарт на полу, подложив под бока все, что нашлось тряпичного в доме: половики, фуфайки и даже валенки.

 

Утром бригадир принес полмешка семечек и объявил, что « покуда другого провианта нету». Но Ванька Красильников (так представился студенткам хозяин дома и он же водитель колхозного автобуса) великодушно предложил «постоялкам» копать у него в огороде картошку, и, приунывшие было девчонки воспрянули духом.

 

Первые несколько дней им предстояло сушить зерно. Механизмы на сушилке обслуживал местный парень Коля, худощавый, небольшого роста, светловолосый, с ласковыми синими глазами. По всему было видно, что девчонки ему нравились все сразу: ухаживал он за каждой, но благоговел лишь перед Светой-большой, которой был по плечо. Вечером Коля с гармошкой приходил к студенткам в гости, скромно садился у порога и тихонько наигрывал «страдания», а Света-большая благосклонно взирала на него сквозь очки со своего пружинного никелированного ложа.

 

Деревенские парни тоже приезжали в гости, каждый на своем тракторе. Они окружали дом грохочущими и воняющими выхлопами солярки гусеничными монстрами, светили в окна фарами. Вечно пьяный Ванька Красильников хватал топор и грозился перестрелять всех этих придурков. Но дело обычно заканчивалось тем, что Света-большая, обняв его за мосластые плечи, добродушно басила: «Ваня, плюнь, пойдем, покурим»,- и свирепый страж затихал, уткнувшись носом в Светину подмышку.

 

В субботу бригадир велел Ваньке истопить баню. Тот исполнил приказание, и после обеда, как всегда не постучавшись, ввалился на зимнюю половину и громогласно скомандовал:

- Девки, в байну!

Девчонки, в предвкушении горячей воды и парилки, радостной гурьбой отправились за ним. Бани в деревне топились по-черному, электричества в них не было: мылись с керосиновой лампой, вокруг которой клубился дымный воздух. Первой не выдержала Маринка и с криком: «Девчонки, за мной, в озеро!» - сиганула в дверь. Озеро находилось в двух шагах от бани. За старостой с визгом высыпали остальные.

 

Когда они промыли глаза, то увидели сидящих рядком на берегу деревенских ухажёров, которые с интересом рассматривали обнаженных студенток. Девчонкам захотелось утопиться, и если бы не Коля, может быть, бригадиру с Ванькой пришлось бы вылавливать из озерных вод двенадцать утопленниц. Коля появился у озера, словно с неба упал, подошел к парням и тихо сказал им что-то по-вепски. Они нехотя поднялись и ушли, а с ними и Коля.

Вечером, когда девчонки укладывались спать на полу в своем зимнике, Света-маленькая запустила подушкой на кровать и громко заявила:

- Все, девки, надоела мне эта половая жизнь. Завтра Коля придет – поцелую его и попрошусь в квартирантки.

 

Света-большая сползла с кровати, засучивая рукавчики ночной рубашки. Света-маленькая улепетывала от нее вокруг печи, отбиваясь чугунами. Девчонки стонали от хохота, грохот и визг стояли невероятные, пока Маринка официальным тоном не приказала прекратить побоище.

 

В воскресенье днем Коля катал студенток по озеру на лодке-долбленке, а вечером, засветив на корме фонарь, бил острогой рыбу. Девчонки зажарили ее на противне, наварили Ванькиной картошки и устроили пир на весь мир. А Коля играл на гармошке и ласково улыбался синими глазами.

 

С понедельника бригадир перебросил студенток с зернотока на уборку льна. С утра капал дождь, а после обеда грело солнышко. Девчоночьи джинсы на коленях сначала намокали, потом высыхали и деревенели, насыщенные грязью с льняных снопов. У студенток появилось выражение: «Поставь свои штаны в угол». А в среду в колхозе давали получку. Когда-то А.С. Пушкин сказал: «Не дай вам Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» Если бы классик жил в наше время, наверняка фраза эта видоизменилась бы таким образом: «Не дай вам Бог увидеть русскую деревню в день получки!» Пьяны были все: от мала до велика.

 

Время близилось к обеду. Девчонки, не разгибая спины, трудились в поле, изредка посматривая на поляну с зарослями кустарника посредине, по которой на гусеничном тракторе катались, выписывая немыслимые кренделя и горланя песни, деревенские парни (человек семь в кабине, не считая гармошки и собаки). Наконец они укатили в деревню, а девчонки добрались до поляны и решили отдохнуть. Маринка направилась к зарослям кустарника, но вдруг отпрянула и с разинутым в немом крике ртом побежала назад. Перепуганная Ленка кинулась к ней, а та вцепилась ей в рукав и, захлебываясь рвотой и слезами, истерично закричала:

- Не ходи туда, не ходи! Зовите бригадира!

 

Самые смелые все же подошли к кустам, и то, что они там увидели, наверняка, запечатлелось в их памяти на всю оставшуюся жизнь: в зарослях лежал Коля с раздавленной гусеницей трактора головой.

 

Трясясь от ужаса, плача, спотыкаясь о пласты развороченной земли, девчонки бежали с поля, не останавливаясь, до самого дома. Кое - как успокоившись, умывшись, легли спать.

 

Темная сентябрьская ночь смотрела в окна. Маринка с Ленкой лежали на своем деревянном диванчике молча, и каждая думала про другую, что та спит. Ленка не могла сомкнуть глаз. Размытый силуэт умывальника, который висел у двери напротив дивана, маячил перед глазами. Изредка тягучая капля глухо шлепалась с железного носика в огромный оцинкованный таз, вмещавший ведра два, который дежурные обычно по вечерам выносили втроем. В трагической сумятице дня про таз забыли, и теперь он стоял, полный до краев, и лунные блики отсвечивали с гладкой водной поверхности. Таз стоял на крышке подпола, которая густо заросла по щелям годами накопленной грязью и не открывалась, как потом выяснилось, уже много лет.

 

И вдруг Ленка увидела, как абсолютно бесшумно, медленно эта крышка вместе с тазом стала подниматься, а под ней в темноте комнаты зияла плотная чернота, от которой ощутимо потянуло ледяным холодом. У Ленки волосы на голове зашевелились от ужаса, она крепко прижалась к Маринке и дрожащим шепотом спросила:

-Ты спишь? – и прежде, чем та ответила:

- Нет, - услышала, как у подруги стучат зубы.

- Ты видишь?

- Да!

А крышка поднялась уже довольно высоко, но вода из таза не проливалась. И тогда Маринка с Ленкой, вцепившись друг в друга, пронзительно завопили:

- А-а-а!

 

Крышка захлопнулась. Все вскочили, включили свет, из летней половины примчался всклокоченный Ванька. Долго не могли выяснить, что же случилось. Наконец, трясущимся и плачущим подругам брызнули в лица водой, и они, немного придя в себя, рассказали, в чем дело. Ванька рассвирепел: он решил, что это деревенским оболтусам захотелось попугать студенток, и они с улицы залезли в подпол, чтобы проникнуть в зимник. Однако при проверке оказалось, что единственное окно в подвал, заколоченное хозяином несколько лет назад, никто не трогал, а крышку, как Ванька ни дергал за кольцо, открыть не смог. Часа в два ночи все более или менее успокоились и улеглись.

 

Но через полчаса уже несколько человек увидели то, о чем рассказали Марина с Ленкой. Теперь уже ревели все, кроме Светы-большой. Она включила свет, велела всем одеться и увела девчонок на Ванькину половину. Там они и просидели до утра, сгрудившись на лавке возле хозяина, который не смог перебороть богатырского сна и храпел, как трактор.

 

Утром Ванька позвал бабушку-соседку, которая, ничуть не удивляясь, терпеливо выслушала девчонок и, перекрестившись, сотворив молитву, сказала:

- Это вам, девоньки, блазнит: Коля приходил. Любил ведь он вас. Вы сходите к нему домой, помяните его, он и успокоится.

 

Хоронила Колю вся деревня. Копали яму, несли гроб и засыпали могилу землей под надзором участкового Колины друзья и невольные его убийцы. Они не поднимали глаз, боясь встретиться взглядом с Колиной матерью, которая, видимо, уже выплакав все слезы, бессильно висела на руках плачущих соседок. Коля был ее единственным сыном.

А девчонки на поминках впервые в жизни хлебнули по глотку самогона и долго хватали ртами воздух, сквозь выступившие слёзы спрашивая друг друга, как это можно пить.