…Проснулась в состоянии беспричинного страха. Где она? Что с ней? Ее всю трясло, нет, это трясло вагон. К горлу подступила тошнота, осмотрелась. Она лежала на второй полке плацкартного вагона с зарешеченным окном, за которым пробегали осенние леса, поля, луга, полустанки. Вспомнила! Да ведь она заключенная и находится на пути в места лишения свободы. Пугающая неизвестность – что впереди, что ее ждет? Так далеко от дома она никогда еще не уезжала. Господи, ну почему? За что! Стоп, ничего уже не изменить, надо взять себя в руки, успокоиться, отвлечься, вспомнить что-то хорошее, к чему располагал мерный перестук вагонных колес. Стала перелистывать свою жизнь... *** …Босоногое детство – ни тревог, ни забот. Родительский дом на берегу реки, выходишь, всего несколько шагов – чистая, прозрачная искрящаяся гладь. Ступаешь в ласковую прохладу – тихое неспешное погружение в счастье. Несколько взмахов руками, и ты на том берегу. Благодать – заливные луга, раздолье, звенящий от прозрачности воздух. Откидываешься на траву – небо синее-синее, облака проплывают клочьями ваты, а ласточки так высоко, что лишь далекие восторженные крики выдают их невидимое присутствие… – Надолго ли упекли и за что? – вдруг отвлекла ее от воспоминаний женщина, лежавшая напротив, через проход. Не хотелось вступать в разговор, да соседка не отвязывалась, уж очень хотелось ей выговориться, запричитала: – Дура я, дура, это же надо было так залететь, ведь могла отделаться “условным”, да за язык потянуло, понесло, ляпнула лишнее! А все из-за него, муженька! Ничего, вернусь – мало не покажется! Она не слишком внимательно слушала, но постепенно втянулась в нехитрую историю: – Я работала на рынке, – продолжала вынужденная попутчица, – купила место, муж там же работал продавцом. Познакомились, поженились. Проворовался, падла, выгнали. Зарабатывала я неплохо, на двоих хватало. Дети у нас не получались, “соскакивали”, можно бы и подлечиться, да как тут рожать – ведь единственная кормилица. Деньги не считала, но чувствовала, что муж тратит лишнее… Все бы хорошо, да как-то в субботу на рынок должна была накатить “налоговая”, пришлось закрыться, умотала домой. Утром перед уходом на работу приготовила большую кастрюлю борща, оставила довариваться, попросила мужа выключить через час. Еще на лестнице чувствую сильный запах борща. Ну конечно, кастрюля так и стоит на огне. Треть уже выкипела. Сейчас выдам ему, небось, дрыхнет! Захожу в комнату, а на нашем супружеском ложе колышется знакомая голая задница – муженек старается. Меня как обухом по голове – бегу на кухню, хватаю кастрюлю, боли не чувствую, мчусь в спальню и выворачиваю кипящее варево на прыгающий зад! Не рассчитала! Ох, и визгу было! Он отделался легче, успел вскочить, быстро стекло, ей досталось больше – два месяца отлежала в больнице, кожа полезла с лица, шеи, груди, живота, досталось даже интимным местам. Вердикт – причиненные увечья… На суде заявительница сидела одна, муженька рядом не было (открестился), как не было у него и претензий ко мне. Дура, кому теперь такая красавица нужна, придется, правда, выплачивать за увечья… Помолчали… – Ну а у тебя что? – Долгая история. – Ничего, времени на сто твоих историй хватит. Не хотелось рассказывать, да заговорила: – Растлительница я! – Да, ну! Не гони! *** Стала вспоминать. Вслух… С чего же все началось?.. Да, конечно, со свадьбы!.. Весна, май, тепло как летом. Вторые сутки село неистово гудело – свадьба. Весенние свадьбы, а еще и в мае, в деревне редкость, да отступать дальше было некуда – невеста (ее двоюродная сестра) стремительно и неумолимо теряла стройность фигуры. Свадьбу, как всегда, проводили на площадке с навесом, украшенной разноцветными гирляндами, специально предназначенной для такого рода торжеств. Ее презентовала брачующимся деревенская бизнес-вумен Анна (не бесплатно, разумеется). Появилась она года три назад, открыла магазин, купила в центре села участок, построила роскошный дом, стала скупать другие участки – треть села уже за ней… Второй день свадьбы подходил к концу. На небе высыпали звезды. Подошла к Анне, руководившей застольем. Пожаловалась на усталость, все ей порядком надоело – бесконечные накрывания столов, уборка, мытье посуды, вновь накрывание, и не было тому конца и края. И не в радость было всеобщее пьяное веселье, упрямо и настойчиво поддерживаемое лившейся рекой водкой, хотелось домой, к тому же скотина не кормлена, да и домашних дел поднакопилось. Анна согласилась отпустить, посоветовав заодно взять несколько ведер с объедками, переполнявшими чаны, чтобы специально не готовить скотине. Наполнили четыре больших ведра, осталось найти помощника. Оглянулась в нерешительности, наклонилась к мужу, тот пьяно мотнул головой, даже не собираясь подниматься, впрочем, его, едва державшегося на ногах, впору самого было волочь, да до конца свадьбы от стола его не оторвать… – Алеша! – услышала голос Анны, – хватит водку жрать, помоги! – сын распорядительницы нехотя поднялся из-за стола. С сомнением посмотрела на хоть и рослого, но уж очень хрупкого юношу. Тот неожиданно легко поднял два тяжелых ведра и неторопливо потянулся к дороге… Не без удовольствия поглядывала на колеблющуюся впереди гибкую стройную юношескую фигурку. По дороге все ее попытки разговорить не увенчались успехом – Алексей молчал, лишь исподтишка стрелял глазками… Дотащились, слава богу! Попросила юного помощника наполнить из ведер корыто поросятам, сама же пошла в хлев. Разбросала корм телятам. Когда освободилась, Алеши и след простыл. Не простился, а жаль – не успела отблагодарить, чаем бы напоила с пирожками, милый мальчик, но уж больно неразговорчивый… Весенняя ночь уверенно завладела селом, лишь вдалеке была слышна гармошка – свадьба нехотя перевалила на третьи сутки. Можно, наконец, и самой улечься, но заснуть не удавалось – то ли усталость, то ли томление молодого тела. Муж давно не радовал ее, да толку-то от него вечно пьяного, да и не пьяного!.. Встала, вышла к крыльцу, выплеснула на себя, раздетую, полведра воды, чтобы снять раздражение плоти, постояла, охлаждаясь… Надела ночную сорочку на мокрое тело, а когда проходила мимо сарая, где хранилось сено, почудилось шевеление, заглянула. Глаза привыкали к темноте, в углу едва виднелась странно колеблющаяся тоненькая фигурка. Алеша? Что с ним? Лихорадка? Нашла выключатель, юноша, пойманный врасплох, поторопился прикрыться руками, хлопая испуганными глазенками, пытаясь дотянуться до приспущенных брюк, стреноживших коленки. Не даром ей мерещились чьи-то глаза – он не ушел, подсматривал, как она тут голым задом сверкала, не выдержал, бедняжка! Все ее женское естество возмутилось – она мается, а он тут!.. Хотела пожурить. Его глазки виновато смотрели, но не скрывали мужского интереса. Сделал судорожное глотательное движение, взгляд тревожно заметался по ее телу. И было от чего! Налитые влажные груди распирали прилипшую к ним рубашку, просвечиваясь коричневыми кругами, бедра и живот туго и прозрачно обтягивались тканью, темный мокро обозначенный треугольник призывно венчал эту женскую притягательную силу. Непроизвольно сделала шаг к юноше. Его руки безвольными плетьми пали вдоль тела. Глаза женщины выкатили из орбит. Ого!!! Господи, не дай пропасть! Но уже не в силах была отвести взгляд, поражаясь контрасту с хрупким телом!.. Дальнейшее происходило вне ее сознания. Руки затеребили бретельки на плечах. Сорочка стала нехотя сползать, с трудом освободила вырвавшиеся на волю раскинувшиеся груди, зацепилась за легкую выпуклость живота, попыталась задержаться на раздавшихся нетерпеливо ерзающих бедрах, и, наконец, обреченно пала к ногам соблазнительницы. Приблизилась вплотную к юноше, обездвиженному невиданным зрелищем, ухватила за плечи и рухнула на сено, потянув за собой… Молодой вихрь ворвался, забился в ней, и через минуту юное тело уже содрогалось в ее объятиях, увы, лишь слегка потешив плоть… Пришел в себя. Слезы восторга застилали его глаза. Ее шепот: – Все хорошо, не плачь! Юноша лежал на спине, медленно приходя в себя. Его совсем еще недавно мутные от наслаждения глазки очистились, лучась радостью первой победы над женщиной, первого ее постижения. Нет, это не было еще победой, лишь пригубил… До предела взведенная, не оставляя надежды на более успешную попытку, она продолжила, увлекая юношу в таинственный мир, который и сама-то толком не знала… Склонилась над ним, уронила на его лицо упругую тяжесть грудей, качая телом, водила набухшими бутонами сосков по губам, безволосой груди, животу, ниже, лаская, теребя… Добилась – непостижимая картина пробуждения! До сего дня муж (единственный ее мужчина) направлял, наставлял, обучал ее, сдерживая естественные порывы. Нынче же она повела главную партию симфонии любви. Встала на колени над распростертым юношей… Необычная наездница, да и седло не совсем обычное – живая лука туго разверзла плоть… Она с трудом сдерживала себя, да удастся ли?.. Размеренный шаг, можно иноходь, только не сорваться в галоп! Не сладила с собой, встала на стремена, понеслась… Захлебнулась криком, пала сраженная! Два бьющихся тела сплелись в заключительных аккордах постижения!.. Медленно нехотя возвращалась в себя… Истома, приятная усталость, ноги как чужие – не шелохнуть. Что с ней, как это, что это было? Впервые она испытала такое! И с кем, с мальчишкой?! Что же было раньше, до сих пор? Шесть лет замужества со зрелым мужчиной и ничего даже близкого!? Они лежали утомленные, он бессвязно лопотал что-то. Прислушалась. – Спасибо, солнышко мое, радость моя, миленькая, любимая, несравненная... Таких слов ей никто никогда еще не говорил… – Как здорово, как мне хорошо, какой подарок на день рождения, спасибо, девочка моя!.. Нашел девочку! – Ну и сколько же тебе стукнуло? – Четырнадцать. – Сколько?!! – Четырнадцать. Слетела с любовного ложа. Какой ужас! Что она натворила! Обманулась внешней взрослостью! Потянулась в дом, в спальню, рухнула на постель, не в состоянии прийти в себя: – Что я натворила, что наделала! – удрученно шептала она… Так и пролежала до утра, не смыкая глаз… …В серой призрачности рассвета увидала тоненькую колеблющуюся фигурку: – Уходи! – зло велела она, – запомни, ничего не было, тебе приснилось, не приходи ко мне больше никогда, слышишь, никогда! Он не уходил. Присел на краешек постели – не достать: – Я тебя люблю. – Убирайся, щенок! Она выкрикивала обидные слова, еще надеясь, что они хоть как-то его остановят. Несмелая рука коснулась ее плеча, обожгла. Плоть застыла, замерла в предвкушении, а глотка продолжала выбрасывать грубые, злые, жестокие слова… Тело уже внимало невозможно, невыносимо нежным рукам мальчика, а уста продолжали твердить: – Уходи, убирайся! Сухие от любовного жара губы обожгли ее груди. – Пожалей, не губи меня! – взмолилась, чуть не плача, но его уже было не остановить. – Господи, за что мне такое наказание! – в сердцах вырвалось из нее, руки же нетерпеливо притянули упругое тело… Повержена, распята… На этот раз он оказался на удивление умелым, сумел сдержать себя, дождался заключительных ее стонов, содроганий, ее горьких завершающих слов: – Ты – моя сладкая погибель!.. *** …Так началась эта странная, удивительная, нелепая любовь четырнадцатилетнего мальчика и замужней двадцатишестилетней женщины… Лето не заставило себя ждать. Муж уехал на заработки (так он сказал), на самом деле отрывался там с такими же, как он, бездельниками и девками, приезжая к осени без денег, черный от беспробудного загула и пьянства… Она же с утра до ночи управлялась на поле и по хозяйству, изводя себя усталостью, стараясь изжить наваждение, это помутнение рассудка. Утомленная ложилась в пустую супружескую постель – не могла уснуть, ожидая и страшась робкого стука в окошко. Дождавшись, боролась с собой, терзаясь муками вины и раскаяния. Где взять силы?! Побеждена! Срывалась, отворяя двери и себя… И получала: чистоту и нежность, мед наслаждения и неистовость страсти, истому и негу… Она беспечно и благодарно принимала его семя – не беспокоилась, считая себя бесплодной. Шесть лет супружеской жизни не дали детей – знать не суждено… Муж, когда узнал, запил с горя, отчаявшись услышать детский лепет, впрочем, был бы повод. – Сука! – пьяно укорял он, – ты даже забрюхатеть не в состоянии, пустышка, пустоцвет!.. *** На Троицу убрала дом ветками березы, устелила пол травами, направилась в церковь замаливать грех. Мужчин в селе было мало, в основном гуляли девушки и молодицы, приглашали и ее “на складчину” с караваем в березовую рощу, где на берегу реки плели венки, завивали ветви берез, кидали венки в реку, гадали на суженного: “Ой, пущу стрелу вдоль по улице, Ты убей, стрела, добра молодца…” Ей не хотелось, чтобы стрела настигла ее Алешу, твердо решила извести в себе это греховное наваждение. На ночь заперла дом на все засовы. Он бродил вокруг дома, умолял. Господи, дай сил! Хоть к кровати вяжи… Сорвалась, не помня себя, птицей полетела, припала к нему и… пропала! Как от него пахло! Запах парного молока, скошенных трав, полей и лугов!.. Солнечный мальчик с золотыми кудрями, свет в ее окошке! Телом – мужчина, душой – ангелочек. Сколько в нем чистоты! Ни пошлости, ни хамства, ни цинизма, ни эгоизма, ни злобы, ни тупой требовательности. Отдавал, дарил все, что имел – нежность, ласку, доброту, любовь… К ее любви густо примешивалось несостоявшееся материнство, хотелось укрыть его, защитить от невзгод и страданий, от грязи и мерзости… А он рвал и дарил ей букеты полевых цветов, выражая этим восторг и преклонение перед своей избранницей, своей королевой. Показалось недостаточно. Принес дорогие золотые украшения, видимо взял в магазине матери. Вернула со словами: – Еще раз сделаешь что-либо подобное, не взыщи!.. …На Ивана Купала затопила баньку, приготовила веники из березы с вплетенными цветами иван-да-марьи. Стемнело. Алеша не шел, загулял с дружками-подружками. Вышла из дому, спустилась к реке. Девушки опускали на воду березовые венки с горящими лучинами, некоторые купались нагишом. Мальчишки подсматривали – когда еще такое увидишь… Молодые со смехом прыгали через костры, отгоняя нечисть, та невидимая улепетывала, пряталась в воде. Неожиданно увидела мать Алеши: – Кого высматриваешь? – Анна пронизала ее пристальным взглядом. – Никого. – Когда мужа ждешь? – К осени. – Алешу не видела? Пожала плечами. Дурные предчувствия мурашками поползли по спине. Пошла к дому, из темени вышла тоненькая фигурка. Душа истерзана страхами и сомнениями – да как удержать себя?.. Нещадно хлестала своего милого березовым веником, затем вылила на него ковш воды, любуясь окрепшим за лето, загоревшим телом, целуя всего, лаская. Любовь переполняла ее, перехлестывала через край, хотелось побаловать чем-то совсем уж необыкновенным: – Хочешь поцелую тебя… там?.. Он не понял, опустилась на колени, еще сопротивляясь дикому неудержимому порыву… Голова поплыла, лишь успела подумать: “Господи, что я творю!” – раньше она и в мыслях такого не имела!.. Возбудилась до исступления, мотая обезумевшей головой!.. …Потом уже он хлестал ее, остудил из ковша, легла на спину, приходя в себя, отдыхая. – Хочешь я поцелую тебя… там? – повторил он ее вопрос. – Совсем рехнулся?!! Не стал испытывать ее, отвел внимание, обманул. Когда же почувствовала его губы, было уже поздно, затрепетала, сопротивляясь, охватила двумя руками его голову, отдирая от себя, а вместо этого прижала и… тихо умерла… Пришла в себя от странного хихиканья – кто б это мог быть? Да ведь это из нее исходит! Беспричинный ее смех перешел в плач, всхлипывания – такого взрыва эмоций она еще не знала, лишь причитала: – Развратница, распутница… …Она неожиданно расцвела, засветилась счастьем, на лице сама по себе появлялась странная, загадочная улыбка, точно она знала такое, что другим было неведомо. Тело налилось любовью, набухло, как почки на деревьях по весне, груди вздулись, обрывая пуговицы на блузке, походка стала раскованной, свободной, заставляя мужчин долго и тяжело смотреть вслед, раздражая их взгляд беспечной небрежностью бедер. Она еще не знала, чему обязана этим набуханием плоти… *** Когда же началась эта беда?.. На Медовый Спас вечером нежданно-негаданно нагрянула в гости Анна. Удивилась, пришлось пригласить на чай. Пили чай с маковым пирогом. Разговор ни о чем. Вот незадача! И чего ей надо? Сидела как на иголках – с минуты на минуту мог появиться Алеша. Анна не уходила, выдерживая ее терпение: – Кого-то ждешь? – Нет! Стук в окно – Алеша! Что делать? Быстро выкатила на крыльцо: – Алеша? – намеренно громко спросила она, что бы такое придумать? Нашлась: – Ты за матерью? – Мы пьем чай с ней. Заходи! Анна вышла вслед за ней: – Как ты нашел меня? Я никому не говорила. Юноша залопотал что-то невразумительное… Над ними сгустились тучи. Алеша не появлялся. Не пришел он и на Яблочный Спас, она уже не находила себе места. Не могла уснуть – в глазах стояли его светящиеся любовью васильковые глазки, белокурая головка, стройное, загоревшее тело, пахнущее полынью, чудились его нежные руки, ласковые губы, да и чего греха таить, восторг раздражаемой плоти… К ночи необычно громкий стук разбудил ее, она легко выпорхнула на крылечко в надежде. Увы, это был не Алеша. Узнала старшего его брата, от того сильно тянуло спиртным, по лицу размазалась бессмысленная улыбка, по-мужски гаденько осклабился: – Алешу ждешь? – Иди домой, проспись! – Не жди, не придет, – икнул он. – Сегодня я вместо него. Пошла в дом. Вдруг почувствовала руку на своем заду. Резко развернулась. Наглец нахально смотрел на нее, охватил бедра, облапил. В противоположность брату он был ниже ее, но оказался цепким и сильным. Пришлось потрудиться, вырвалась, оттолкнула, он покатился по склону. Испугалась – не расшибся бы. – Б…, ну, погоди, доберусь еще до тебя! Поняла – жди беды! В этот вечер на Яблочный Спас закатилось ее солнышко, настали тяжкие времена… На следующий день явилась, не запылилась мать Алеши Анна. – Что ты с моим старшим сделала, на нем живого места нет. – Спроси у него самого! – Я все знаю про вас с Алешей, он сам мне рассказал, я тебя по судам затаскаю, сука, за совращение малолетки… На неделе вечером приволокся сам Алеша с букетом цветов. Взгляд виноватый и вместе с тем злой. – Почему не приходил? Что случилось? Твоя мать все знает, откуда, кто ей наплел? – он угрюмо молчал. – Тебе больше нельзя приходить, ступай! – Это правда, что брат говорил, будто ты была с ним? – Правда, правда, нешто не видел, как расцеловала, разукрасила? – осерчала она, – катись! Как ей хотелось прижать его к себе, вновь услышать ласковые слова, ощутить нежность его рук, губ, наконец, прорваться страстью!.. Вновь приперлась Анна. Сходу пошла в атаку: – Мы с Алешей написали на тебя заявление в милицию о совращении его (малолетки). Если не хочешь, чтобы я дала ход заявлению, уговори мужа отдать нам его участок земли, что у пруда, иначе… Молчала, не знала, что сказать… Через день наведался уже отец мальчика. Он был пьян, нехорошо улыбался: – Че, будущая родственница, нальешь? – Перебьешься. Подошел, плотоядно глянул, облапил, и тотчас схлопотал! Утирая щеку, сказал: – Я бы на твоем месте был поласковей, без меня ход заявлению Алеши не дадут, так что от тебя все зависит. Стал теснить. Потянулась за плетью – он все понял… …По селу гадюками поползли сплетни и слухи. Хоть в магазин не ходи, бабы шушукаются, косятся. Мужики стали цепляться по дороге, чего раньше не бывало. А некоторые даже наладились в гости – может, на самом деле что обломится? И чем резче получали отпор, тем убедительней затем хвастались. Поняла – покоя ей уже не видать… На Воздвиженье приехал благоверный, через час все уже знал. Пришел, едва держась на ногах. Не говоря лишних слов, ухватил ее за волосы, стал возить лицом по скамейке, затем снял ремень, задрал подол, приложился раз, другой, вырвалась, схватила кочергу, испуганно захлопал зенками, отступил… Вечером, однако, подкатил к ней. Довелось все же исполнить супружеский долг, только не она это была – ее мертвая оболочка, перед глазами же стояли васильковые глазоньки, глядевшие с укоризной… Попыталась договориться с мужем по поводу участка его земли у пруда – пропадает ведь все одно, а иначе ее посадят. В ответ услышала: – Я буду даже рад, курва, если тебя укатают!.. В конце сентября получила повестку в районную прокуратуру. Поехала в район на автобусе. Следователь – здоровенный хряк – залоснился глазками, примериваясь к призывно выпирающим выпуклостям, сообщил, что на нее получено заявление от гражданки Н-ой, которая обвиняет в совращении ею ее четырнадцатилетнего сына, в его растлении, и “светит” ей до четырех лет тюрьмы. Но он может “войти” в положение, если она будет благосклонна к нему, сократить срок, сделать “условным”, а может и вовсе не дать ход заявлению. Сделала вид, что не поняла его намеков, тогда она еще не верила, что дело дойдет до суда… *** Суд над растлительницей почему-то решили провести выездным. Разместились в самом большом в их селе актовом зале школы, где учительствовала ее мать. Мать сидела на последней скамье в самом конце зала, ссутулившись, прикрывшись платком. Вокруг сидели ее ученики – как смотреть им в глаза?.. Подсудимая сидела на скамье на виду у всех, опустив голову, не поднимая глаз. Зал был переполнен, мест на всех не хватило, приехали и из соседних деревень. Все ждали увлекательного действа, зрелища – лица любопытные, нехорошие. Чувствовала себя отверженной, ни намека на сочувствие, поддержку… Первыми вызвали родителей пострадавшего. Анна подробно рассказала о совращении ее сына. Что мальчик не хотел, а растлительница его подпоила и соблазнила пьяного. Что многократно “пользовала” его по всякому, а также выманивала деньги и драгоценности, заставляя тащить все это из дому. Что преступница также совратила и ее старшего сына. В результате сделала обоих мальчиков ущербными… Ее показания подтвердил и отец пострадавшего. Впрочем, кроме “угу” и согласного качания головой не смог более изобразить ничего, слава богу, хоть стоять еще мог, убедительно отрыгивая, грозно выпучив зенки… Затем вызвали самого пострадавшего. Смешно было смотреть на рослого юношу, вытирающего слезы, самого способного (судя по внешности) кого угодно совратить. Он не поднимая головы, односложно отвечал на вопросы обвинения и защиты, путался в ответах, но опровергнуть показания матери не решился. Обвиняемая, широко раскрыв глаза, с изумлением взирала на любимого, будто видела впервые: – Что за напраслину ты несешь, Алеша, взгляни мне в глаза!.. На уточняющие вопросы к ней судьи и обвинения не отвечала, причитая: – Как же так, что вы с ним сотворили?.. Старший брат пострадавшего подтвердил ранее сказанное, дополнив небылицами, что, мол, совратительница однажды напоила его с двумя одноклассниками, соблазняла по очереди и гуртом, впрочем, называть их имена не стал… Вызывали других свидетелей – они подтвердили, что неоднократно видели выходивших от нее мужиков, Алешу, его брата… Побеспокоили и ее мужа. Тот оказался настолько пьяным, что не смог ответить ни на один вопрос, мыча, ничего не соображая, отпустили с богом. Отправился неровной походкой на свое место, бубня, как попугай: – Б…, курва, проститутка. Убью!.. Однажды зал все же развеселился. Это произошло, когда с места взял слово конюх, давно оставшийся без работы по причине отсутствия в их селе лошадей, тот даже ровно стоять был не в состоянии, не то, что подойти к трибуне. Икая, он сообщил, что сам не раз наведывался к ней и вполне успешно. Тут она не выдержала: – Да, он бывал у меня! – Зал удовлетворенно загудел. – Поднимите рубаху на нем! – попросила она, что было тотчас исполнено его веселой соседкой. Зал рухнул от смеха – все увидели следы от плети, перемежавшиеся с грязными полосами на давно не видавшей мыла спине… *** Выступление защитника не стало откровением. Это был немолодой невысокий мужчина с уставшим печальным лицом. Негромко начал: – Взгляните на этого рослого парубка! На вид ему все восемнадцать. Могла ли его полюбить женщина? Могла! Красивый юноша, вполне созревший для любви. Вина ее лишь в том, что полюбила… Дальше как обычно – вызывал потерпевшего, свидетелей – те ничего нового не сказали… Завершил защитник словами: – Обвиняемая признала свою вину, но виновата лишь по букве закона, не по правде жизни, и очень надеюсь, что Суд пойдет ей навстречу... Сел, затем вдруг встал и с горечью тихим голосом произнес странные слова, которые никто не понял, да и не пытался: – Нам всем кажется, что мы творим праведный суд над совратительницей. На самом деле мы исполняем реквием по душе этого мальчика, пострадавшего не от нее – от нас… *** Последнее слово дали обвиняемой. Она обратилась не к Суду, не к родственникам совращенного юноши, к матери: – Мамочка, прости, лишь перед тобой я чувствую себя виноватой. Лишь ты имеешь право меня осуждать, ведь это тебе я нанесла самый тяжкий удар, надеюсь, ты выдержишь весь этот ужас, этот кошмар, прости, если можешь!.. Тишина в зале, лишь негромкий голос: – Да простит тебя Бог, я тебя простила… Обвиняемая обвела взглядом зал: – Да, я виновата, но оглянитесь вокруг, взгляните на этих мужиков, увидите ли вы что-либо светлое, святое? Беспробудная пьянь, рвань, похабщина и мерзость! Моя вина лишь в том, что я полюбила мальчика – чистого, нежного, ласкового, непорочного. – Господи, что вы с ним сделали!.. Обвинитель, как положено, запросил два года тюрьмы, подразумевая, что судья скостит до “условного” срока. Судья (старая дева), не познавшая ни мужчин, ни любви, ни предательства, поступила по закону, не по совести. Она искренне считала, что должна остановить этот навал растления, породивший педофилию и проституцию, насилие и разврат. Оставила в силе срок, что запросил обвинитель… Когда осужденная шла под конвоем по залу, односельчане виновато отворачивали головы, отводили глаза. Они не ждали такого поворота событий, думали – ну, пожурят, попугают, да отпустят с миром. Ан, нет! Вдруг на ее пути стала помеха. Подняла голову – предавший ее любимый стоял, размазывая слезы, пряча виноватые глаза: – Я не виноват, не хотел, меня заставили, это не я!.. Молча обошла его – это уже был не ее любимый… *** …Она лежала на полке, растревоженная воспоминаниями, а перед глазами как живой стоял ее Алеша, светло улыбался, отражая синеву неба лучистыми глазками. Вдруг ее сорвало с полки, согнулась над ведром для уборки, вывернула содержимое желудка. – И давно это у тебя? – спросила ее соседка. – Да нет, наверное, притравилась. – Знаю я твое отравление, давно приметила. Залетела ты, милашка, да не боись – это твое спасение. Сейчас с этим стало проще. Через пару месяцев тебе будет большое послабление, а когда опростаешься, тебя, скорее всего, выпустят, так что благодари Бога! – Господи, что мне делать, я не хочу рожать! – Дура! Муж у тебя есть? – Есть, да дитя не про его честь! – теперь она знала, кто виноват в отсутствии у них детей! – Ну, тогда радуйся! На аборт не соглашайся – изуродуют. Надеюсь, отец ребенка не потребует его?.. Отрицательно мотнула головой – какое!.. – Через полгода, а то и раньше, будешь на свободе… – ??? – Завидую тебе, а у меня вот ни детей не предвидится, ни скорой воли!.. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
