- Да она трусиха! Она побоится! Трусиха! Трусиха! - мальчишки прыгают на горке, корчат рожи. Громче всех орет Васька Хватов. Большая зеленая сопля выскакивает из покрасневшего на морозе носа, Васька ловко слизывает ее языком. Лизу затошнило от отвращения. Она тоскливо огляделась. Никого! Никто не спасет ее от этих сопливых дураков, что скачут сейчас перед ней, как обезьяны , орут, размахивают руками. В сапожки набился снег, и ноги совсем замерзли. Варежки давно промокли и не греют. Лиза украдкой посмотрела вниз. С этой стороны горка обрывалась почти вертикально. Да еще где-то на середине спуска взрослые мужики накатали снега, залили его водой и получился настоящий ледяной трамплин. Вся детвора каталась с другой стороны, где ровный пологий спуск и никаких трамплинов. С обрывистой стороны лесного пригорка катались только взрослые да несколько отчаянных старшеклассников. Эх, если бы у нее были настоящие лыжи! С ботинками и металлическими креплениями. Лиза с тоской посмотрела на растянувшиеся, вечно сползавшие резинки, державшие сапожки в ременных креплениях лыж. Васька Хватов слепил снежок и запустил в Лизу. И тут же град снежков обрушился на нее. Снег попал за шиворот, ледяная струйка побежала по спине. Чей-то снежок угодил в лицо. Щеку и глаз словно обожгло. Слезы навернулись на глаза, горячая пелена на миг скрыла обидчиков. - Ой-ой-ой! Рева-корова! - завопили мальчишки, углядев слезы. -Ребя! - тут же заорал ненавистный Васька. - А давайте ее искупаем! - Давай! - вразнобой закричали мальчишки. Дожидаться, пока ее засунут в сугроб, Лиза не стала. Развернувшись, она на секунду в ужасе замерла над обрывом и в тот же миг, с силой оттолкнувшись палками, стремительно понеслась вниз. На трамплине ее подбросило вверх, и она поняла, что летит. Сердце замерло от восторга, и в ту же секунду Лиза ощутила сильный толчок, потеряла равновесие, испуганно взмахнула палками, но удержалась. Стремительно надвинулись кусты орешника у подножия горки, и Лиза, не справившись с поворотом, со всего маху врезалась в заледеневшие ветки. Лыжи, палки разлетелись в разные стороны, а Лиза повисла на ветках. Ошеломленная, она с изумлением смотрела как на рукаве розового, связанного бабушкой свитера, расцветают красные узоры. И только потом сообразила, что это ее кровь. Она провела варежкой по щеке, и варежка покраснела. Боли Лиза не чувствовала. Она выкарабкалась из колючих объятий орешника. И посмотрела на горку, где молча столпились ее мучители. - Что? Съели? - пробормотала Лиза и заплакала. Мальчишки снова бестолково запрыгали и заорали. К удивлению Лизы они кричали: \"Ура!\" И еще кричали: \"Молоток! Лизка! Молоток!\" - что на птичьем мальчишечьем языке означало высшую похвалу. Но Лиза-то знала, что она не была молотком. И никогда, никогда она не осмелится повторить это безумие. Но полет, стремительный и краткий, запомнился. И долгие годы томил душу, как томит ее мечта, которой не сбыться. Запомнился и первобытный ужас, когда лыжи заскользили по ледяному трамплину и Лиза поняла, что не удержится на ногах. Ужас оказался сильнее восторга. «Значит, я трусиха», - вынесла Лиза себе приговор и стала с этим жить. *** Одиночество - благо. Эту мысль Лиза вычитала в какой-то умной книжке. В ее жизни, размеренной, как расписание поездов, одиночество занимало все так называемое свободное время. Как только после работы Лиза переступала порог своей однокомнатной квартиры, она погружалась в одиночество, как елочная игрушка в вату. За тонкими стенками панельного дома кипела чужая жизнь. Люди ужинали, любили друг друга, скандалили. Чужие голоса доносились до Лизы невнятным бормотанием, как сквозь вату. Поначалу она искренне верила, что счастье обязательно придет, надо только подождать. Встретится ей человек, и она обязательно полюбит его. А он - полюбит ее. Этот воображаемый человек очень походил на Антона Павловича Чехова, в которого Лиза по-девчачьи влюбилась где-то на втором курсе. Такой же высокий, синеглазый, с пышной волной волос над умным лбом. Лиза читала и перечитывала письма Чехова и воображала себя Ликой. Ведь не случайно, совсем не случайно их имена созвучны. Это знак судьбы. Она усаживалась перед телевизором, укладывала на колени толстую сонную кошку Матильду и мечтала, мечтала... Вот в почтовом ящике Лиза обнаруживает конверт, а в нем ровные строчки, написанные решительной мужской рукой: \"... почтительно целую Вашу коробочку с пудрой и завидую Вашим старым сапогам, которые каждый день видят Вас... Позвольте моей голове закружиться от Ваших духов и помогите мне крепче затянуть аркан, который Вы уже забросили мне на шею. Кукурузка души моей! Не будьте кислы, как клюква. Будьте рахат-лукумом. Будьте здоровы, щисливы и веселы\". Быть \"щисливой\" по- чеховски никак не удавалось. Шли годы, но никто не слал Лизе писем, не называл влюбленно кукурузкой души. \"Ничего, - с оптимизмом думала Лиза, - я подожду. Главное - сберечь в себе человека. Не опошлиться, не опуститься. А счастье, оно обязательно сбудется." Однако никому в целом свете не хотелось любить Лизу. Да что там любить! В минуты отчаяния Лиза согласилась бы и на скандал. Но и скандалить было не с кем. Не с кошкой же! В один из таких унылых дней раздался звонок. Бойкий мужской голос попросил пригласить к телефону Васю. - За неимением Васи могу пригласить Матильду, - предложила Лиза. Мужчина похихикал, представился Евгением, рассказал анекдот и сам пригласил Лизу. На свидание. Оторопев от такого кавалерийского натиска, Лиза согласилась, и уже через час стояла у входа в городскую библиотеку. В лучшем платье, купленном с рук для торжественных случаев. Вот он и пришел такой случай. А что? Бывает же так, что люди знакомятся по телефону! Лиза утешала себя и волновалась. Евгением оказался невысокий суетливый мужичок за сорок, с обширной лысиной и бегающим взглядом. В руках потертый портфель. Лиза испытала острый приступ разочарования и подумала, что ради этого субъекта, пожалуй, не стоило надевать лучшее платье и брать такси. Евгений напротив казался невероятно довольным. Похоже, его обрадовало, что Лиза оказалась такой высокой и статной. Он довольно потирал лысину, мелко хихикал, взглядывая на Лизу каким-то собачьим взглядом. Она уже собралась по благовидным предлогом уйти, но Евгений, отступив на шаг, вдруг начал громко декламировать: Эта женщина! Увижу и немею. Потому-то, понимаешь, не гляжу. Ни кукушкам, ни ромашкам я не верю и к цыганкам, понимаешь, не хожу. Лиза тоже любила Окуджаву, и поэтому решила остаться. В конце концов надо же устраивать свою личную жизнь! Они долго тряслись в скрипучем трамвае, вышли в спальном районе, прошли унылую череду пятиэтажек, свернули в заросший тополями двор. В темном подъезде, поднимаясь на третий этаж, Лиза вдруг испугалась. До этого она не испытывала страха. Разве можно бояться человека, читающего наизусть Окуджаву? Конечно, можно было развернуться и убежать, но Лизе показалось стыдным, по-девчоночьи глупым, взять и уйти, да еще после совместной поездки в трамвае. В центре большой запущенной комнаты стоял стол, застеленный газетой в жирных пятнах. Дверь в соседнюю комнату распахнулась, оттуда, позевывая, вышел здоровый мужик в линялой майке. За его спиной Лиза мельком увидела железную койку с несвежей мятой простыней. Такие койки всегда показывали по телевизору в передаче \"Человек и закон\". Бравые милиционеры врывались в притон заламывали руки бандитам, а в кадре сзади или сбоку обязательно маячила железная кровать. Именно эта койка и скомканная простыня привели Лизу в состояние животного ужаса. Она представила, как бугай в майке насилует ее на грязной простыне, и поняла, что помощи ждать не от кого. Как тогда, в детстве, на лыжной горке, спасаться придется самой. - У нас гости! - с интересом оглядывая Лизу, проговорил бугай. Евгений тем временем ловко открыл портфель, достал оттуда бутылку вина, две бутылки водки, две банки килек, батон. - Лизок! Хозяйничай! - пригласил Евгений. Лиза ловко схватила бутылку вина за горлышко, как гранату, прижалась к стене и страшным шепотом - голос от страха отказал! - заявила, что если хоть кто-нибудь сделает хоть шаг, она разобьет эту бутылку о его голову, а сама выпрыгнет с балкона. Мужики замерли. У Евгения на лице проявилось такое искреннее изумление, что Лиза чуть не расхохоталась. - Жень, ты где нашел эту психопатку? - спросил озадаченный бугай. - По телефону! - Слышь, дамочка, бутылку поставь на стол и топай ножками. Ножками! Балкона у нас нет! Лиза, не выпуская из рук бутылки, по стеночке пробралась в коридор, выскочила за дверь, поставила бутылку на пол и кубарем скатилась с лестницы. Ноги на высоких каблуках норовили подвернуться, но она бежала до трамвайной остановки, не останавливаясь. А сердце радостно ухало: спаслась! Пустой трамвай гремел на стрелках. Лиза снова и снова переживала случившееся. Лица! Какие у бугая и лысого были ошарашенные лица. Ее охватил истерический смех. Сходила на свидание! \"Щислива-а-а-я-я!\" Внезапно ее охватил озноб. А ведь она могла сегодня умереть, исчезнуть. Но она снова, как тогда, на горке, обманула обидчиков! И спаслась. И все время, пока трамвай тащился от остановки к остановке, Лиза, клацая зубами от сотрясавшей ее внутренней дрожи, давала себе страшные клятвы: никогда! Ни за что! Дома она выпила горячего чаю и поставила крест на своем женском счастье. Значит, не судьба. Не суждено ей любить и быть любимой. Значит, Бог уготовил ей другую участь. Ведь для чего-то же она родилась! И теперь она искренне убеждала себя, что ее ненужность никому — благо, так же искренне, как убедила себя в детстве, что родилась трусихой. В конце концов, личная жизнь - это не главное, думала Лиза. Работа тоже может приносить счастье. *** Однако работа в вечерней школе приносила Лизе одни огорчения. Она боялась взрослых учеников, боялась директора, боялась проверок. Лиза отбывала уроки, как тяжкую трудовую повинность. Она робко заходила в класс, робко просила великовозрастных оболтусов замолчать. Не дождавшись тишины, Лиза, запинаясь, пересказывала новую тему урока Антону Павловичу Чехову, его портрет висел на противоположной стене. Рядом обретались портреты Толстого и Достоевского, но Антон Павлович, в отличие от суровых старцев, казался почти родным. Ведь он совершенно точно знал рецепт Лизиного счастья. Ученики галдели, смеялись, не обращая на Лизу никакого внимания. А она, прижав к груди тетрадку с планом урока, цеплялась за сочувствующий взгляд Чехова, как за соломинку. \"Ничего у меня не получается! - думала Лиза в отчаянии. - Они не слышат меня!\" Звонок с урока прекращал эти мучения, Лиза бежала в учительскую и говорила себе, что завтра же начнет искать другую работу. Но дни шли за днями, а она все так же приходила в класс и все так же страдала и мучилась. Он появился в классе в конце октября. Невысокого роста кудрявый парень , с усами под песняра. Сережа! И имя его Лизе нравилось необыкновенно. Он единственный, кто слушал Лизу и даже что-то записывал в общую тетрадь. Лиза прониклась к внимательному ученику теплым благодарным чувством. Антону Павловичу пришлось чуть-чуть потесниться в Лизином сердце. Теперь новую тему Лиза рассказывала только Сереже. И к урокам она готовилась тщательно, старалась найти что-то интересное. Ведь ее слушал Сережа! В один из дней она принесла в класс томик Чехова с письмами Лике и весь урок читала их. Ей хотелось поделиться с Сережей самым дорогим. Мечтой! \"У нас великолепный сад, - читала Лиза, - темные аллеи, укромные уголки, речка, мельница, лодка, лунные ночи, соловьи, индюки... В реке и в пруде очень умные лягушки. Мы часто ходим гулять, причем я обыкновенно закрываю глаза и делаю правую руку кренделем, воображая, что Вы идете со мной под руку...\" Лиза внезапно заметила, что в классе стоит непривычная тишина, а болтуны-оболтусы слушают ее! После уроков, когда Лиза, раскрыв зонтик, шагнула в дождливую темь, к ней подошел Сережа и предложил проводить домой. Она, поколебавшись, согласилась. Они медленно шли по бульвару под одним зонтиком и молчали. Вспомнилась давно забытая песенка из студенческих лет: Я вас люблю, мои дожди, Мои тяжелые осенние, Чуть-чуть легко, чуть-чуть рассеянно, Я вас люблю мои дожди. Под этим моросящим дождем в промокших туфельках она чувствовала себя немножко лягушкой. Только очень умной лягушкой, совсем как в письме любимого Чехова. И еще совсем немножко -царевной. Это было прекрасное ощущение. А листья ластятся к стволам, А тротуары словно зеркало, И я плыву по зеркалам, В которых отражаться некому, Лизе нравился дождь, и молчать очень нравилось. Было в этом молчании обещание чего-то очень хорошего, что так легко спугнуть неосторожным словом. Потом, годы спустя она иногда вспоминала и дождь, и пустынный бульвар, где оборванцы фонари Бредут шеренгою заляпанной, И осень огненный парик Сдирает ливневыми лапами. В тот вечер, спрятавшись от дождя на автобусной остановке, они поцеловались. От куртки Сережи пахло табаком и каким-то резким одеколоном. Лиза закрыла глаза и подумала, что теперь не страшно и умереть, потому что она наконец-то поняла, о чем писал Чехов Лике, желая ей стать «щисливой». Вот оно, настоящее! « Я люблю... дождь!» - прошептал Сережа, целуя Лизу. « И я люблю...дождь!» - повторила Лиза, счастливо улыбаясь. Это было необыкновенно здорово - признаваться в любви дождю и целоваться. Дождь таинственно соединил их. Так думала Лиза. Навсегда соединил. На всю жизнь. И когда через неделю к Лизе подошла заплаканная женщина в сером пальтишке и представилась женой Сережи, Лиза с пронзительной остротой поняла: все в ее жизни закончилось. Все! Она смотрела на серое пальтишко, вздернутое большим животом, и ничего, кроме огромной усталости, не чувствовала. Говорить с соперницей было не о чем. Лиза пригорюнилась, жена всхлипывала и шмыгала покрасневшим носом. - Мальчика ждете? - спросила Лиза, отводя взгляд от огромного живота, обтянутого пальтишком. Жена кивнула и шмыгнула носом. - Скажите, - вдруг спросила Лиза, - а вы объяснялись в любви дождю? Жена перестала всхлипывать и настороженно посмотрела на Лизу. И Лиза задала свой самый главный вопрос: - А вы целовались в дождь? Жена оскорбленно дернула плечиком: - Вы вульгарная развратная женщина. Я на вас жалобу напишу! Лиза с облегчением вздохнула! Нет, не было между этой женой и ее Сережей ничего удивительного и радостного, ничего! *** На следующий день Лиза уволилась из школы и устроилась инспектором в домоуправление. Дни потянулись серые и унылые, как справки, которые Лиза выписывала жильцам. Домоуправление находилось в полуподвальном этаже. Лиза сидела у маленького грязного оконца, вдоль которого целыми днями шаркали ноги. Мужские, женские. Молодые, старческие. Детские. Лиза надеялась, что когда-нибудь к оконцу подойдут ноги в стильных мужских ботинках, в тех самых ботинках, которые так смело шагали по лужам на осеннем бульваре рядом с ее мокрыми туфельками, и будут переминаться в нетерпении, дожидаясь, когда она, Лиза, выйдет на волю из своего душного подвала. И Лиза с надеждой вглядывалась в запыленное окошко. Но годы летели, а ничего в жизни Лизы не менялось. Она пополнела, стала носить очки, а волосы закручивать на затылке в унылую дулечку. Ее давно уже величали Елизаветой Петровной. Дома, после работы, она усаживалась в кресло, брала томик Чехова и читала перечитывала письма, которые знала уже наизусть: «Идет дождь. Скучно. Писать не хочется. Жизнь проходит так, нога за ногу...» Отложив Чехова она принималась думать о жизни, но быстро засыпала. Ей снились радостный дождь, осенний бульвар и горячие губы Сережи. В положенный срок Елизавету Петровну проводили на пенсию. Она накрыла скромный стол, коллеги подарили ей плюшевый плед и на следующий день забыли про нее. А ее место за столом у грязного оконца заняла другая сотрудница. Дни, незаполненные работой, незаметно складывались в годы. Стали болеть ноги. Лиза усаживалась в кресло, укутывала распухшие ноги подаренным пледом и все думала, думала о жизни. Томик с письмами Чехова, изрядно потрепанный, лежал рядом. «Ну что ж! - думала Лиза, - Ничего страшного! В конце концов, у Чехова с Ликой тоже не сложилось...Главное — беречь в себе человека. Я не буду ругать судьбу, я не буду жаловаться. Это унизительно. Ведь для чего-то же Господь дал мне такую жизнь...» За стенами квартиры рушилась и умирала целая эпоха, а на ее обломках проклевывалась и поднимала голову новая жизнь, вороватая, безжалостная. Лиза ничего не понимала в этой новой жизни. И когда ей однажды в положенный срок не принесли пенсию, она терпеливо разделила пакет с ячневой крупой на маленькие порции, варила кашу, запивала ее кипятком и ждала, что жизнь наладится. Деньги, отложенные на гроб, Лиза, доверившись телевизору, сдала пронырливым жуликам. Жулики исчезли вместе с деньгами. Лиза поплакала и отнесла на блошиный рынок плед. Пенсию то носили, то не носили. Потихоньку распродавая книги и вещи, Лиза протянула еще год. Деньги стремительно дешевели. Надо было как-то выживать. Теперь по утрам, как только рассветало, Лиза отправлялась на поиски пропитания. С трудом передвигаясь на распухших ногах, она шла на бульвар, где когда-то, в другой жизни, целовалась с Сережей под счастливым дождем. В кустах, если прийти пораньше, можно было насобирать полторашек из-под пива. Дома Лиза мыла бутылки и продавала их за копейки рыночным торговцам растительным маслом и молоком. Желающих подхарчиться на бутылках оказалось гораздо больше, чем самих бутылок. Материться и драться, отстаивая свое право на заработок, Лиза так и не научилась. Она уступала более наглым и более горластым конкурентам. Теперь, чтобы заработать, ей приходилось ходить дальше и дольше. Иногда ее били. Лиза плакала от боли и унижения, а наплакавшись, размышляла, можно ли сохранить достоинство, если тебя бьют? А если она, Лиза, ударит человека в ответ, как же потом читать Чехова?! Хозяин соседнего частного магазинчика платил ей 500 рублей в месяц за то, что каждое утро Лиза подметала площадку перед входом. И давал ей буханку суточного хлеба. Хлеб, чтобы сэкономить, Лиза резала на кусочки и сушила сухари. Готовые сухари Лиза складывала в полотняные мешочки и прятала в шкаф. Запас грел душу и давал чувство уверенности в завтрашнем дне. Намаявшись за день, Лиза заваривала вечером крепкий чай, доставала сухарики и чаевничала, бережно подбирая крошки. А потом садилась в любимое кресло, брала любимый томик Чехова и читала: «Жизнь моя не идет и не течет, а влачится...» Лиза понимающе вздыхала и откладывала Чехова в сторону. «Зачем, - думала Лиза долгими зимними бессонными ночами, - зачем я жила? Зачем Господь привел меня в этот мир? Одна. Никому не нужна. Никто добрым словом не вспомнит. Никто не заплачет. Умирать буду - и вспомнить нечего. Разве что тот дождливый вечер, бульвар, усыпанный мокрыми рыжими листьями, горячие губы Сережи, и солоноватый вкус поцелуя... Как давно это было. *** Поздно вечером, возвращаясь домой с сумкой, полной бутылок, Лиза с нетерпением думала, как сейчас вскипятит чай и будет долго, до горячей испарины, чаевничать, размачивая сухарики в кипятке. Она продрогла до костей. Голоса в глубине двора, там, где стояла полуразрушенная беседка, отвлекли ее от приятных мыслей. Она услышала дрожащий девичий голос: - Ну, пожалуйста! Ну, пожалуйста! И столько тоски и ужаса звучало в этом жалобном голосе, что Лиза остановилась и затопталась на месте. - Нет! Не надо! - вдруг закричала девушка. И Лиза свернула к беседке. Снег под ногами поскрипывал. И Лиза подумала, что к ночи мороз усилится. У беседки в окружении хохочущих, матерящихся подростков маялась тоненькая девичья фигурка. И вспомнилась Лизе крутая горка, орущие мальчишки. И свой свободный полет на лыжах, стремительный и яркий, вспомнила она. Не раздумывая, Лиза отодвинула мальчишек плечом, вошла в круг и враз осипшим от волнения голосом закричала: - Ах, ты, шалава! Я тебя ищу, все ноги оттоптала, а ты, дрянь подзаборная, с пацанами хороводишься! Непривычные слова в эту минуту легко ложились на язык, наверное потому, что Лиза понимала: сейчас надо ошарашить эту стайку хищников,чтобы они не успели опомниться. Подростки замолчали, с удивлением глядя на неизвестно откуда взявшуюся орущую старуху. Заплаканная девочка утерла слезы и настороженно уставилась на Лизу. - Чего пялишься, зараза! Щас все космы повыдергаю! Нет, вы посмотрите на нее! - Лиза обратилась к молчащим подросткам, приглашая их разделить ее возмущение. Сердце ее бешено колотилось где-то под левой ключицей. Она всем существом своим чувствовала угрозу, исходившую от этих малолеток. - Дома посуда не мыта, а она хвостом крутит! А ну, пошла домой! Я тебе щас устрою гульки! Я тебе покажу! Лиза затопала ногами. Девчонка попятилась, подростки неохотно расступились, и она шмыгнула в темноту. Круг недобро молчащих подростков сомкнулся, и Лиза поняла отчетливо и ясно: сейчас ее будут убивать. В темноте Лиза не видела лиц, только размытые пятна. И как тогда, на горке, ее охватило чувство отчаяния. Только вот бежать было некуда. Да и какой из нее теперь бегун на больных распухших ногах! Отбегалась... А девчонку она все-таки спасла. Может, вспомнит когда... Может, у нее получится быть \"щисливой\". Лиза криво улыбнулась дрожащими губами и приготовилась умирать. Чьи-то безжалостные руки с силой толкнули ее в спину, и, уже падая на снег, она инстинктивно закрыла лицо руками, защищаясь. Сначала она еще ощущала удары в живот, по пальцам, но горячая волна боли подхватила и понесла ее в беспамятство. И она уже не видела и не чувствовала, как кто-то, разбежавшись, прыгнул ей на грудь. Хрустнули под ботинками ребра. Алой соленой струйкой просочилась через разбитые губы кровь и оплавила утоптанный грязный снег. Новая редакция. 6 марта 2012 г. Стихотворение "Спасибо вам, мои дожди" Вадима Егорова. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
