«И когда наши девочки сменят шинели на платьица,

Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять»

В. Высоцкий

 

Все меньше остается у нас в стране людей, воевавших с германским фашизмом на полях сражений. Но воевал тогда весь народ. Воевал с величайшим напряжением сил. Как на фронте, так и в тылу. И память об этом священна. А пепел сгоревших в пламени войны наших соотечественников будет всегда «стучать в сердцах» настоящих патриотов России.

Было бы справедливо к 70-летию Победы дать статус участников ВОВ всем восьмидесятилетним гражданам страны, внесшим несомненный вклад в Победу над жестоким врагом, а также в послевоенное возрождение Родины.

В героической обороне Ленинграда особое значение имеет сражение на Лужском рубеже. Город Луга находится между Псковом и Ленинградом на одинаковом расстоянии в 140 километров. Через Лугу много раз проезжал великий стихотворец А.С.Пушкин по пути в свое родовое поместье – село Михайловское Псковской губернии и обратно в Петербург. Это была основная столбовая дорога, которая через Псков уходила далее на запад - в Каунас, Брест, Варшаву.

Вот по этому пути почти по графику, четко – 25 километров в сутки, на Ленинград накатывалась армада немецких войск группы «Север» - четвертая часть всех сил вермахта с приказом Гитлера: «Город Ленинград, как крепость большевизма, стереть с лица земли, а население его уничтожить».

Как война пришла в Лугу (я там родился в 1938 году), я знаю из рассказов родителей и соседей, а потом уже из книг и газет.

Через три недели после начала войны, 10 июля, немцы заняли Псков! Об этом сообщили беженцы, наводнившие Лугу. Эта страшная весть ошеломила людей – не верилось, что фашисты вот-вот нагрянут в город.

Через Лугу в сторону Ленинграда днем и ночью уходили солдаты – с потухшими глазами, некоторые без оружия, а большинство без патронов. Мама вспоминает, что были они голодные, все время просили пить и хоть что-нибудь поесть, многие засыпали в строю. Их рассказы были страшны своей безысходностью:

- Неделю держали оборону. Кончились боеприпасы, медикаменты, еда. Всех командиров поубивали, никаких приказов не поступает. Немцы, смеясь, на мотоциклах окружают. Кричат: «Рус капут!»

Мама была неграмотной, но это первое немецкое слово запомнила на всю жизнь. А нам, пострелятам, игравшим в войну в 1944-1945 годах, очень нравилось «Гитлер капут!». Но,

чтобы появились эти слова, нашим отцам пришлось четыре года биться с врагом.

Обреченное отступление войск было остановлено железной волей командования. Паника прекратилась. Огромная масса бойцов в Луге приводила себя в порядок. Вооружались, рыли окопы. К этой тяжелой работе были привлечены жители Луги и привезенные эшелонами ленинградцы, в большинстве женщины. Все напряженно работали, общая цель – остановить врага! – овладела людьми, удесятерила их силы. На Лангиной горе строили доты, на объездных дорогах подрывали мосты, устраивали лесные завалы. На полях между озерами и болотами появились пугающие таблички «Стой! Мины!» и огромные противотанковые рвы. Ополченцы, хорошо знающие местность, были сведены в особые отряды истребителей танков. Бойцы постоянно тренировались в метании гранат и бутылок с горючей смесью. Дело это было смертельно опасное, требовало спокойного мужества и сноровки. Главное, чтобы бутылка попала на мотор танка, позади башни. Тогда горючая жидкость через вентиляционные отверстия проникнет к мотору и взорвет его. Вот и получается, что бросать надо, чем ближе, тем надежнее, лишь бы под гусеницы танка не угодить, да под огонь автоматчиков.

А враг уже накатывался от Пскова. С первым эшелоном оборудования завода «Красный тигель», уже под бомбежкой, мы с мамой и братом уехали в эвакуацию на Урал в город Златоуст. Второй эшелон не смог прорваться, поэтому отцу и другим рабочим завода пришлось стать гранатометчиками.

Фашисты, одурманенные легким захватом Пскова, рвались в Ленинград и с нахрапа влетели в подготовленную под Лугой ловушку. Установленные на прямую наводку, хорошо пристрелянные орудия особой артиллерийской группы полковника Г.Ф.Одинцова полностью выбили авангард 8-ой танковой дивизии гитлеровцев. Сбитые с шоссе, колонны танков бросались в обход, но подрывались на минах, вязли в болоте, где их жгли истребители.

В листовке потом было написано, что только артдивизион капитана Синявского сжег 37 танков, а орудие наводчика Ибрагимова – 11 танков! Наглый враг под Лугой впервые с начала войны на этом направлении был крепко бит. Гитлер личным приказом 19-го июля приостановил наступление на Ленинград.

Отец нам рассказывал, как ликовали орудийные расчеты, и бойцы в окопах обнимались, плакали. Плакали от радости, что враг остановлен, и от горечи невосполнимых утрат, выпавших на их долю с начала войны. Это были радость и слезы справедливой мести, они поднимали бойцов в неудержимую атаку за Родину.

- Без ненависти к фашисту в атаке не победишь, не выживешь, - говорил нам, мальчишкам, дядя Боря, инвалид-сапожник, с которым мы подружились, когда вернулись в разрушенную Лугу в 1947 году. - Когда идешь в штыки, нужно обязательно смотреть врагу в глаза через кончик штыка, как через мушку. Тогда враг не выдерживает, начинает суетиться. А сам чуть ослабил внимание, дрогнул – конец тебе, крышка! И что удивительно! Вроде только коснешься его штыком, а он уже мертвый. В штыковых боях раненых почти не бывает. А после атаки долго отходишь. Другим в глаза не глядишь, вроде, как виноватый. Но вспомнишь, что он на тебя не с палкой шел, что сам явился на нашу землю без приглашения, ребят вспомнишь, с которыми теперь уже никогда не покуришь, - легче становится.

Дядя Боря был лужанин, ополченец. При обороне города он потерял ногу, и после операции его выхаживала мать. Когда 23 августа 1941 года фашисты все-таки взяли Лугу, дядя Боря с матерью оказались в оккупации и за два с половиной года вполне испытали все «прелести» нового немецкого порядка.

- Пришли в Лугу, - рассказывал он об оккупантах, - здоровые, мордастые. Галдят, на губных гармониках играют, в реке голышом купаются. Кого им стыдиться? Нас они за людей не считали. Согнали пленных в лагерь, вот здесь, на окраине, - тысячи две, не меньше. Заставили себе на зиму жилье готовить, разбитые дома разбирать, ремонтировать то, что уцелело. Не кормили. Каждое утро человек по двадцать – мертвые. Вон там, в ров, сами пленные и закапывали своих товарищей. К Новому году иссяк лагерь, всех прикончили. Потом новых пригнали. Под Лугой несколько таких лагерей было.

Сам я помню, как в 1947-1949 годах место бывшего лагеря отвели под строительство частных домов для военных, потерявших жилье в Ленинграде. Надел одного участка пришелся как раз на место захоронения пленных. Хозяин дома, конечно, ничего не знал об этом. Он посадил сад – десятка два яблонь. Потом всех, кто жил рядом поражало, что саженцы чрезвычайно быстро вымахали в мощные деревья с темно-зеленой, почти черной листвой, но так и не зацвели, не плодоносили. Мы этот сад хорошо знали, так как часто лазали в соседние.

В 1950 году, к пятилетию Победы, тот ров вскрыли, останки поместили в большие гробы и с почестями, при стечении всего населения Луги, захоронили в огромной братской могиле. Играл сводный военный оркестр, солдаты дали прощальный салют, а потом, печатая шаг, прошли в суровом строю.

Как мы тогда любили Красную Армию! Нашу спасительницу! Самую непобедимую и легендарную!

А дядя Боря все рассказывал:

- Партизаны им покоя не давали, так немцы объявили войну тотальной, это значит, наш народ раздавить, уничтожить надо. В общем, все себе позволили, от совести освободились. Вокруг Луги больше двадцати деревень выжгли. Подростков стали хватать, и - в Германию. Четыре эшелона битком со станции Плюсса в 42-ом отправили – не удалось партизанам отбить детей. Весь скот по деревням собрали, тоже к себе в орду – пусть русские варвары мрут от голода.

Только стало постепенно заметно – перемалываем мы их! Смотришь, появились в частях низкорослые, худые, в очках – с изъяном, но такие же, поскудные. Не смеялись уже, глаза оловянные, а в них злоба и страх. Конец увидели. Привыкли побеждать – Францию в 40-ом за месяц взяли, а тут смертью пахнуло, неуютно стало. Когда начали их теснить от Ленинграда в сорок четвертом, в январе, - вовсе озверели. Стреляли даже в пацанов. Народ перестал появляться на улицах. Ну, а напоследок что придумали, сволочи? Решили, уходя, хлопнуть дверью. И так, гады, хлопнули, что не будет им прощенья во век, не должно быть! Видите развалины? Это был большой трехэтажный дом заводского профилактория. Немцы, когда заняли Лугу, разместили в нем госпиталь. Спроси у тетки Марфы, вашей соседки, она там дворником работала. Детей ведь ей чем-то кормить надо было в оккупации. И вот. Немцы ушли из Луги 12-го февраля 1944 года. В спешке госпиталь не свернули, забрали только раненых. А все остальное оставили – аптеку, постели, запас белья и даже продукты на кухне.

- Наши как вошли следом, сразу здесь разместили своих раненых – много их было, фашисты сильно огрызались, отступая. Луга разрушена, а здесь все есть, тепло, чисто…

На вторые сутки, глубокой ночью город содрогнулся от адского взрыва, а люди – от ужаса! Сработало часовое устройство. Никто из госпиталя не спасся. Погибли все: и медперсонал, и раненые. Сколько? Кто? Почти неизвестно.

ЗАЧЕМ?! ЗАЧЕМ ВРАГ ЭТО СДЕЛАЛ?

Этот вопрос не дает мне покоя уже шестьдесят пять лет, с тех пор, как я впервые увидел этот, современный мне, а не древний курган смерти.

Железобетонные, покрытые кирпичной пылью, с торчащей рыжей арматурой глыбы казались забрызганными кровью. Теплыми летними вечерами руины как будто стонали. Тошный трупный смрад спускался по склону к реке и отпугивал людей с уютного пляжа.

Мы жили тогда в водокачке этого взорванного дома, рядом с развалинами, и по пути в школу и обратно я невольно старался быстрее пробежать мимо ужасного места.

Когда мы, вернувшись в Лугу из эвакуации, заселялись в водокачку, (наш довоенный дом был разрушен), я увидел на фанерной двери черную надпись, сделанную кисточкой, небрежно – МИН НЕТ. Поторопились саперы, не учли коварства фашистов, ошиблись, и эта ошибка обернулась большой смертью.

Сначала развалины не трогали, но с появлением участков под личную застройку, дачники стали потихоньку добывать здесь кирпич. Однажды знакомые парни, которые занимались этим делом, позвали нас с братом и показали извлеченные из кирпичной кладки фундамента аккуратные железные ящички с толом, килограммов по пять в каждом, с отверстиями для детонатора. Мы уже неплохо разбирались в таких находках, обученные ребятами, пережившими оккупацию. Пошли слухи, что может еще рвануть. Появились саперы. В помощь им на разборку завалов стали пригонять заключенных из лужской тюрьмы. Останки погибших при взрыве собирали и хоронили.

Оказалось, что отдельная линия зарядов почему-то не сработала. Но и того, что взорвалось, с лихвой хватило – фундамент был буквально нашпигован взрывчаткой.

Фашисты работали загодя, действовали строго секретно, с немецкой аккуратностью, профессионально, как говорится, с душой. Сделали маскирующую кирпичную кладку фундамента, провели отвлекающее минирование в верхних помещениях, что и сбило с толку наших саперов.

Зачем? Зачем это было нужно немецкому инженеру-подрывнику, любившему, возможно, Шиллера, Вагнера, Баха? Ведь все уже было ясно. Блицкрига не получилось. Надо уходить. Думать о будущем. Нет! Этот немец проиграл свою личную, самую главную войну. Ненависть и презрение к неразгаданной стране и непонятному народу, который не удается запугать, превратить в безропотную толпу, ослепили его разум, и Идол Войны, торжествуя, исторг из него душу.

Недавно я побывал на родине, в Луге. Курган осел, зарастает молодыми сосенками. Ленинградские студенты-следопыты ведут осторожные раскопки. Иногда находят пеналы с именами и адресами погибших. Ничто не забыто. Городу Луге присвоено звание Города Воинской Славы.

А дядя Боря давно умер. Инвалиды войны с высокими ампутациями ног не живут долго. Тогда, в 47-ом, ему было 27 лет. Он не был женат, не успел до войны. Он чинил нам обувь, держал голубей, пел под гитару. Я запомнил одну из его песен. «Милая, не плачь, не надо…». Запомнил все и навсегда.

Луга-Красноярск, 1947-1997-2015 гг.