На радость двум маленьким девчонкам-сестричкам кошка Лизка принесла приплод незадолго до их прибытия в деревню к бабушке. Баба Люба хлопотала – принесла в летник коробку подобротнее, заполнила его козьим пухом, перенесла туда роженицу и её трёх слепых детёнышей, утром и вечером приносила для кошки парное молоко и из пипетки кормила котят, которые нередко оставались голодными из-за нехватки корма у их мамашки. Ежевечерняя процедура ухода за кошачьим семейством зачастую затягивалась допоздна. Женщине нравилось быть рядом со своей любимицей, которая дарила ей ласку и успокоение после напряжённого рабочего дня. В эти моменты она неизменно думала о своих детях и внуках. «Вот Маша и Кристина приедут, сколько радости будет! – размышляла баба Люба. – Как слёзно Машуля просила никому не отдавать котят». Внучки её жили далеко – ближнее зарубежье вдруг стало дальним, и девочки гостили у бабушки лишь в летние месяцы. К их приезду баба Люба, вдоволь наскучавшись, тщательно готовилась: малину, смородину, крыжовник поливала от души, ухаживала за огородом, вязала варежки, носки, шарфики и вот – ещё котята...

Несмотря на двухчасовой перелёт, а затем шестичасовую тряску на автобусе от города до деревни, девочки после обниманий и расцелований бросились в летник. Почти целый год они ждали этого сладкого момента! И вот он наступил! Кристина бойко погрузила ручонки в ящик и достала два пушистых комочка – рыженького и беленького. «Это мои! Это мои! – радостно завизжала она. Маша, надув губки, взяла оставшегося котёнка - чёрного, короткошерстного, длинноносого, подслеповатого – обречённо прижала его к себе: «А этот только мой будет!» Лизка спокойно сидела в ящике и наблюдала за детьми – каждое лето эта картина повторялась и кошка была уверена, что девочки не причинят зла её малышам.

Потекла череда дней в восторгах, радостях и заботах. Кристина находила наслаждение лишь в игре с котятами – она мастерила для них «мышек», нанизывая на нитку шуршащие бумажки, строила домики, шила одёжки, примеряя их без конца на своих подопечных, которые были для неё лишь мягкими и главное – живыми существами. Маша отнеслась к своей миссии более ответственно: во-первых, она разузнала, кто её котёнок – мальчик или девочка, затем подобрала ему имя. Мишка! С первыми петухами она просыпалась, чтобы самой принести парное молочко своему любимцу. Он лакал, сверкая розовым язычком, а Маша приговаривала: «Ешь, Миша, ешь! Расти большим, красивым и умным!» Затем объевшегося котёнка уносила в дом и скрывалась с ним под одеялом в своей постельке. Баба Люба вся иcпереживалась: и котёнка жалко – вдруг Маша его случайно придушит под одеялом, и внучку жалко – разве можно лишить её такой радости?! Потом порешила, что Мишка вовсе не страдает от такой опеки – наоборот, зажатый в объятиях спящей Маши, умиротворённо мурчит и даже не пытается ускользнуть. Мария не расставалась с ним ни днём ни ночью. Самый лакомый кусочек – Мишке! Самую мягкую подушку – Мишке! Самое пенистое молоко – Мишке! И даже попросила купить специальную щётку, чтобы расчёсывать своего Мишку.

Пролетели три радостных в своей суете месяца. Кристина так и не подобрала своим чадам имена, остались они Рыжиком и Белюньчиком – миленькими и лохматенькими. А Миша превратился в роскошного, важного кота с чёрной блестящей шерстью. Он ходил горделиво по двору за своей хозяйкой, не отступая от неё ни на шаг. А время расставания неумолимо приближалось. И девочка это чувствовала, и кот. Почти каждый день Маша заводила разговор о том, что Мишку нужно забрать в Армению. Её мама отговаривала: «Миша привык жить на воле и в квартире ему будет очень плохо». Мария доказывала своё, что, мол, она будет его выводить во двор и каждый день выгуливать. Но все уверения оказались бесполезными. Со слезами Маша простилась с Мишей, нафотографировав его на память и наговорив кучу ласковых слов.

В Ереване она каждый день вспоминала о своём Мишке и в подушку плакала. В деревне грустил Мишка – протяжно мяукал у двери, пока не добивался своего – ему открывали дверь и впускали в дом. Он быстым и ловким прыжком оказывался на постельке, где некогда спала Маша, обнюхивал покрывало, ворошил его, маетно бегал от края к краю, потом начинал по-человечьи плакать - громко, навзрыд. Плакал долго, до изнемождения... потом засыпал тяжёлым сном, уткнувшись в машуткину подушку...