Где ты, моя доля,

Где ты, долюшка моя?

Исходил бы, расспросил бы

Все сторонки и края.

Иль ты в поле при долине

Дикой розой расцвела,

Иль кукушкою кукуешь,

Иль соловушкой поёшь?

Или в небе ты гуляешь

По летучим облакам,

Иль расчёсываешь кудри

Красну солнцу и ветрам?

 

Из песни, бытовавшей в сунженских станицах.

 

1

Держу в руках полуистлевшие листочки почти столетней давности со стихами, полными неожиданных образов и лирической печали. Это стихи Егора Белогурова – брата моей бабушки. Искренние строчки говорят о беспредельной любви к родной земле, покоряют чистотой и целомудрие¬м.

Егор прожил короткую трепетную жизнь и не оставил после себя потомства. Но часть его умилённой души влилась в родовую память, в семейные легенды. Вот одна из них, рассказанная бабушкой Раисой Константиновной.

 

2

 

Жил юный отшельник. В келье молясь,

Священную книгу читал, углубясь,

Священную книгу читал, углубясь.

И в трепетном сердце рождалась мечта

О том, чтоб повсюду цвела красота,

О том, чтоб повсюду цвела красота,

Из псальмы Егора Белогурова

 

В замужестве Рае редко приходилось бывать у отца-матери: много работы по дому. Всю жизнь, сколько себя помнит, трудилась она с утра до вечера. С семи лет пошла в няньки за полкопейки в год и до две¬надцати нянчила чужих детей, пока отец был в турецком плену. И потом, дома, до встречи с Иваном, без дела не сидела. А у свекрови не поси¬дишь! Лишь по большим праздникам шла Раиса с детьми в опустевший родительский дом. В Гражданскую красные расстреляли брата Льва в ла¬зарете под Миллеровом, о другом брате, Александре, говорили, что он то ли погиб, то ли уехал на пароходе в Болгарию. Точно сказать не мог никто, потому что из его сослуживцев ни один казак не вернулся в стани¬цу. Сёстры тоже все замужем, и у каждой куча детей. С родителями жил только Егор, младшенький, который народился уже после того, как Раиса вы¬шла замуж. Последышек – так называли его старики. Рая встречалась с братом редко, но от родителей знала, что он слаб здоровьем и бывает иногда «не в себе».

Это был высокий узкоплечий парнишка с русыми, сильно выгоревшими волосами. На широкоскулом лице выделялись си¬ние белогуровские глаза с виноватым взглядом. Тонкие девичьи брови домиком придавали лицу Егора удивлённое выражение: «Ах, вот какой этот мир!»

В светлой рубашке с прямым стоячим воротом, в широких холстин¬ковых штанах, босой, Егор вечно куда-то спешил. Аккуратные стопы его ног нелепо смотрелись в дорожной пыли. Обращали на себя внимание людей и руки его с тонкими точёными пальцами. Обыкновенно Егор был немногословен, избегал шумного общества. Даже при появлении Раи с детьми он щёлкал по носу племянников, улыбчиво извинялся и скрывал¬ся за дверью, будто боялся помешать разговору матери с «донюшкой».

– В кого он такой? – спрашивала Раиса родителей. Мать пожимала плечами и, будто оправдываясь, нежно произносила своё:

– Последышек.

Константин Львович злился:

– Выродили себе на старость ни казака, ни девку. Другие ребяты джи¬гитуют, силу меряют, а наш одно к отцу Никодиму в церковь бегает да что-то пишет. От станичников стыдно.

– Зато добрый, – заступалась за сына мать, – вон как скотинку жалеет, всяка божья тварь к нему тянется.

– Много толку от его доброты, – сердито ворчал в усы отец, но не мог не вспомнить случай, который произошёл с сыном прошлой зимой.

Гуляя по лесу, Егорка нашёл в капкане молодого волка с повреждённ¬ой лапой. В станицу его не понёс, а спрятал тут же, в лесочке. Сделал ему надёжное укрытие вроде логова, перевязал больную лапу и каждый день носил еду. Волк привязался к Егору и, как собака, ластился к нему, лизал руки влажным шершавым языком. Примерно через месяц зверю стало легче: он начал ходить и даже играть со своим спасителем. Одна¬жды, когда Егорка принёс своему питомцу поесть, тот, управившись с едой, пошёл за парнем следом. Станичные собаки кинулись к лесному хищнику с таким лаем, что на улицу не выскочили только лежачие. Волк еле ноги унёс.

Потом во дворе, «воспитывая» Егора нагайкой, отец приговаривал:

– Не приваживай дикого зверя, не приваживай!

Всё лето, скрываясь от посторонних глаз, волк вертелся вокруг станиц¬ы, оставляя за собой обглоданные кости домашних животных.

Егор, однако, продолжал носить пищу к его логову. Иногда он заставал там зверя, и эти встречи радовали обоих.

С приходом холодов волк внезапно исчез. Парнишка долго искал дру¬га, но так и не нашёл. Наступила зима. Ударили крепкие морозы. И тут на станицу стала нападать волчья стая во главе с крупным матёрым хищником, который никого не боялся. Казаки забили тревогу...

Было это на Николу Зимнего. Егор на возу, запряжённом парой коней, вместе с двоюродным братом Макаром возвращались от сестры Дуняши из Троицкой. На возу лежали мешки с мукой. Макар правил. Дороги-то было всего ничего, но когда братья подъезжали к своей станице, на них напали волки. Кони захрапели и понесли, при этом Егор не удержался и выпал из возка. Макар, оглянувшись, с ужасом заметил, как огромный страшный зверь набросился на брата, но потом, или это Макару помере¬щилось, вдруг завилял хвостом и начал лизать Егору лицо. Мёртвой хваткой вцепившись в вожжи, бедный Макар ещё раз обернулся и уви¬дел, как Егора окружила вся стая; а матёрый яростно бросался на других волков и, рыча, отгонял их от брата.

Примчавшись в станицу, Макар сообщил о случившемся казакам. Те, схватив ружья, побежали на выручку к Егору и увидели, что он, глуповато улыбаясь, идёт по дороге в сопровождении крупного зверя, а стая бежит в сторонке, по горному склону.

Увидев группу казаков, волк остановился, как бы прощаясь с Егором, а затем подбежал к стае и увёл её прочь.

После этого происшествия за Егором закрепилась слава человека странного, с причудами. Одни считали эту странность блажью, а другие – Божьей благодатью. Но в любом случае поведение Егора вызывало крайнее неодобрение отца:

– Почему именно с тобой случаются разные глупости? Куда ты всё время уходишь? – спрашивал он сына и грозил нагайкой.

Кстати, отца Егор не боялся, а жалел и стыдился каждой вспышки Константина Львовича, в особенности если это касалось матери. Отец часто срывал зло на ней. Егору было стыдно и за других людей, когда они обманывали и хитрили, обижали слабых, брали чужое.

Раиса любила брата таким, каков он есть, и восхищалась его способ¬ностью к стихосложению. Помнится, она прибежала к матери расстроен¬ная, но не стала жаловаться на обидевшую её свекровь, это не принято. Однако мать не могла не заметить состояния дочери. Она погладила Раю тяжёлой крестьянской рукой по голове и сочувственно сказала:

– Поплачь, донюшка, поплачь! Что ж, и терпению когда-нибудь конец приходит.

Егорка отложил книгу, с которой сидел у окна, приблизился к сестре и высоким молитвенным голосом нежно пропел:

 

Смирися кротко, голубица,

И осени себя крестом.

Бог наградит тебя, сестрица,

За подвиг жизненный потом!

 

Мать дала шутливый подзатыльник сыну, потом успокаивающе похло¬пала по плечу Раю и повеселевшим голосом заметила:

– Вот-вот, Рая, мы так с Егорушкой и разговариваем. Я ему: «Коров из стада загони!», а он мне: «Уж коровы сами наши ко двору пришли, мама¬ша!»

 

3

 

Ребята-ровесники не понимали Егора, зато любопытная мелкота слу¬шала его, раскрыв рот. Он с увлечением рассказывал о чудесах, которые случаются на свете, об Иисусе Христе и о святых великомучениках.

Особенно красноречиво Егор повествовал о житии Феодосия Печер¬ского, было видно, что это его любимый святой. Рифмованные строки легко выходили из его уст и складывались в стихи, лирические, жалост¬ные или поучительные; иногда он их пел на манер псальм или читал, как молитвы. И по всему было видно, что церковь – это место, куда стреми¬лась душа Егора. Если другие станичники ходили в храм по праздникам, воскресеньям, то Егорушка бывал там каждый день. Он истово молился, а после службы подолгу разговаривал со священником, расспрашивая его о канонах и таинствах святой церкви.

Егору шёл семнадцатый год. Окончив в станице начальную школу, он собирался учиться дальше, но Константин Львович не позволил:

– Денег на учёбу нет, и так едва концы с концами сводим, да и про¬падёшь ты в городе, что дитё неразумное.

Чуть позже Егор выказал родителям другое заветное желание – стать монахом. Он настойчиво просил благословения отца, но опять получил отказ:

– А отца-матерь кто будет докармливать? Один ты ведь у нас остался. Какой ни есть, а сын. Хотя куды тебе до братьев? Александр урядником был, а Лев, так есаулом! И все ребята деньгами помогали. Четырёх до¬чек замуж отдали, и в какие семьи!

Егорка и в этот раз молча выслушал отца, затем вытащил из-за божни¬цы своё потрёпанное Евангелие и пошёл в боковушку, напевая деланно тоненьким тенорком:

 

Молился инок Пресвятой,

Честнейшей херувим.

Вдали молился от людей,

И ангел вместе с ним.

Вот начертал на камне песнь

Архангел Гавриил,

А инок пел её всю ночь

И тихо слёзы лил.

 

– Тьфу! – сплюнул отец. – Право слово, блаженный.

Скоро Егора отметил и сам Господь. А иначе как объяснить такой слу¬чай?

Во время службы в храм залетел белый голубь. Он кружил над прихо¬жанами и приковывал всеобщее внимание. Куда сядет? За чьей душой прилетел? А голубь кружил и кружил. Верующие с замиранием сердца следили за Божьей птицей. Да и сам батюшка прекратил проповедь и ждал знака. Голубь же, постепенно снижаясь, сел на правое плечо Егора и стал спокойно чистить клювик. Все разом ахнули, церковь загудела как встревоженный улей. Мнения присутствующих разделились: одни, в том числе и отец Никодим, говорили, что Бог призывает Егора к постригу, другие, а таких было немало, считали, что парень не жилец на белом свете. Сам же Егор воспринял этот случай спокойно и сказал, что ему всё равно, где служить Богу. Но мать не находила себе места.

Как-то она встретила в лавке Раю и нервно схватила её за руку:

– Беда у нас, доня!

– Что такое! – встревожилась Раиса.

– Егорка-то наш – влюбился!

– Ну, это не беда, мамаша, – радость, – облегчённо вздохнула дочь.

– Что ж ты не спросишь, в кого?

– В девку, наверное, – улыбнулась Рая.

– Да нет, во вдову, – огорчённо поправила её мать.

– А может быть, это и лучше? Женится – ума-разума у неё наберётся. Девка-то за нашего Егора навряд ли пойдёт.

– Не в том дело, девка или вдовица, – настойчиво разъясняла мать, – а в том, какая она. Егор думает, что она святая, молится на неё. Уже две тетрадки извёл. Я грамоту забыла, а отец глянул. Ангелом её там назыв¬ает, птичкой небесной. А вдова путается с кем ни попадя, вся станица о том знает.

– Да кто ж такая, мамаша?

– Кондратова Прасковея, вот кто!

– А? – чуть не задохнулась от возмущения Рая. – Наш Егор и Пронька?

– Ну! А он причешется, сапоги обует, рубаху новую наденет, отцовскую фуражку и напротив её дома часами стоит. Только дурак не смеётся над ним. Что же будет, когда он узнает правду о Проньке? Что будет?

Раиса с ужасом представила, как беспорочный, чувствительный Егор может поступить в этом случае. «Неспроста знамение было», – вдруг осенило её, но, утешая мать, сказала не то, что думала:

– Вы раньше времени не тревожьтесь, мамаша. Обойдётся!

– Дай Бог, чтоб обошлось. Но беда это, – по-прежнему сокрушалась заметно постаревшая мать. Рая это увидела как-то вдруг и поругала себя в душе за то, что редко навещает родителей.

Егор слышал дурные разговоры о вдове и был готов к тому, что Прас¬ковья может оказаться грешницей. «Я спасу её, как Господь Иисус Хри¬стос спас Марию Магдалину, лишь бы она обратила на меня внимание», – думал он. Но вдовушка, похоронив свёкров, решила весело пожить. И конечно, Егорка для этой цели ей не подходил. Хотя он каждый вечер де¬журил у её калитки, носил цветы и в церкви всегда оказывался рядом, она его не замечала, глядела как на пустое место. Да и кто он для неё был? Нелепое дитя? Смешной подросток?

Однажды вечером Егор пришёл к дому Прасковьи позднее обычного. Окно её спальни было открыто. Он только успел положить на подоконник букет сирени, как услышал чьи-то шаги. Егор метнулся за угол дома и, осторожно выглянув, заметил во дворе мужскую фигуру. Подойдя к окну, мужчина лихо, как на коня, вскочил на подоконник и чертыхнулся. Егорка тихо подкрался ближе и услышал голос ночного гостя:

– Проня, это что за веник? Кавалера завела себе? – подозрительно спросил он.

– Что ты?! – рассмеялась вдова. – Придурок тут один шляется, так, недоросток.

– Точнее можно? – допытывался казак.

– Егорка Белогуров.

Казак громко расхохотался:

– Ну и ухажёр у тебя! Поспел, значит, блаженненький!

Они дружно засмеялись, а потом наступила тишина. И вскоре Егорка услышал скрип кровати, затем короткий стон Прони. Что-то сдавило ему грудь, стало невыносимо больно и стыдно. Спотыкаясь, он пошёл прочь. Ноги привели его на высокий берег реки. В тёмной воде, переливаясь, бурлила лунная дорожка. Егор лёг на молодую траву лицом вверх. Над ним спокойно и величаво сияли звёзды, как будто ничего не произошло. Вот одна из них вспыхнула и упала. «Надо было загадать желание», – запоздало мелькнуло в голове.

Лёжа под звёздным покрывалом, Егор пытался разобраться в себе. Грязно, стыдно и заманчиво. Неужели Господь, создавая человека, сде¬лал так, что его душа и тело находятся в противоборстве?

Мысли роились и мельчали. Егор не заметил, как уснул.

Проснулся он от холода. Сильно знобило. Еле-еле доплёлся до дому. Мать встретила упрёком, что-де не спала всю ночь, его дожидаючи, но, приглядевшись к сыну, поднесла ладонь к его пылающему лбу. Вместе с отцом уложили Егора в постель и накрыли овчиной. Отец вывел коня и намётом поскакал за фельдшером. Недоспавший фельдшер пощупал лоб, послушал грудь, посмотрел язык. Но всё это делал он по привычке, потому что понял, что болезнь пошла по самому скоротечному пути. Он посмотрел на встревоженных стариков и не захотел их обманывать:

– Сгорит ваш мальчик. Тяжелейшее воспаление лёгких. Я ничего не могу сделать. Те лекарства, которые выписывают в подобных случаях, не помогут. А я не волшебник.

Через двое суток Егора не стало.

В воскресенье утром к Лизуновым прискакал Ванюшка, сестрицы Нюры сын. Пристопорив коня, он прокричал Рае:

– Тётенька, дядя Егор умер! Бабушка сказала, чтоб я вам сообщил!

Егор, вытянувшись во весь рост, лежал в домовине, навечно зажав длинными тонкими пальцами желанный крест. Печать скоротечной бо¬лезни не успела коснуться его юного лица. Казалось, он спит, благословенный, счастливый, и улыбается чему-то или кому-то из своего царства грёз и фантазий. Где все люди добрые, Божий мир, живущий по заповедям Христа, светел и прекрасен.