Его родители, их друзья и родственники, соседи и коллеги поклонялись разным богам мегаполиса, часто меняли их или брали одного в помощь другому, Он же знал только одного бога – небо. Храмом Его был тихий пустырь, огороженный жгучей стеной крапивы, алтарем служил старый верстак, на котором он день за днем собирал из тонких реек раму, а к ней украденным у отца клеем крепил перья из тайком разоренной бабушкиной подушки.

День за днем, день за днем… забывая о школе, не вспоминая о доме, не чувствуя голода собирал Он самодельные крылья. И даже когда побежденный усталостью опускался на землю, против воли закрывая глаза, даже тогда не расставался Он с небом, во снах поднимаясь в его безграничную ширь. Оно радостно принимало Его, готовя простор для полета, раздвигало облака и наполнялось ветрАми. И Он летел!!! Летел, восхищаясь недостижимостью горизонта, наслаждаясь горячими ласками солнца и холодной нежностью луны. Внизу, в густом смоге своего дыхания утопал по схеме отштампованный город из бетонных коробок, меж которых ползали люди-клоны, сосредоточенно глядящие под ноги, не способные поднять головы. Но Он их не видел, ему было не до них. Ведь Он летел!!! Поднимался на тугих потоках дикого ветра, и устремлялся вниз так, что сердце переставало биться, а то, что называлось душой, замирало от восторга крутого пике.

Открывая глаза, Он улыбался приятной, согревающей мечте и, не теряя времени, брался за инструмент.

День за днем, день за днем… самодельные крылья обрастали пером. Но вместе с ними менялся и Он, так что в один прекрасный день в Его мечтах, кроме неба, появилась Она. Стройная и гибкая, как молодой камыш, с черными глазами, горячее раскаленного Угля, с губами, слаще малины, с грудью… у-ум-мммм… Будто богиня, сошедшая с неба, Она не могла не хотеть летать, и в Его наивных мечтах они теперь покидали землю вдвоем, нежно касаясь друг друга крылАми.

Но когда Он, наконец, осмелился поделиться мечтой, Она лишь усмехнулась в ответ, снисходительно улыбаясь, осмотрела неоперенные заготовки, пальцем повертела у виска и под ручку со старшеклассником отправилась смотреть крутой боевик.

Два дня Он не брал в руки напильник, не прикасался к шершавым рейкам, не перебирал свалявшихся перьев. Но небо не хотело отпускать Его вот так просто и на третий день, тряхнув головой, Он взялся за дело и теперь уж не останавливался ни на минуту и мечтал о небе, не закрывая глаз, под шуршание наждака и шипение плавленого воска. Он мечтал, как, рассекая душный, пропитанный заводским угаром воздух, свежим вихрем пронесется над проштампованным городом и люди-клоны, увидев его отражение в бензином подернутых лужах, застынут, в изумлении не зная, что сказать. Как разинет рот Ее обалдевший старшеклассник, а Она задохнется от восхищения и поймет, как ошибалась. Да, Он заставит Ее понять это.

И вот, крылья были готовы. Дрожа от нетерпения, Он водрузил их на плечи и понес на самую высокую гору. «Интересно, где сейчас Она? – думал Он, с трудом сглатывая душивший ком волнения. – Заметит ли его взлет, увидит ли? Увидит. Не может не увидеть. Ведь когда Он оседлает ветер, все клоны проштампованного города забудут о своих делах и прилипнут взглядами к небу. И Она тоже увидит, где бы Она не была».

Но Она увидела Его раньше, чем Он взлетел. На вершине горы вокруг чадящего черным костра сидела разящая дешевым портвейном компания и тот самый старшеклассник, за темным стеклом очков пряча пустоту, бренчал на расстроенной гитаре пошловатую блатную песню. А рядом сидела Она, нежно прижимаясь к его татуированному плечу.

- О, гляньте, тот чудак с крыльями. Бросай ты свой хлам, на лучше, выпей. Чего? Да он нас не уважает, парни. Точно, за быдлу держит, летатель хренов.

В предвкушении новой забавы Они забыли про костер, портвейн, песню. Хрустнула несущая рейка, зазвенела порванная проволока, покрылись грязью белые перья.

- Ничего, щас и без крыльев полетишь.

И, получив увесистый пинок, Он покатился кубарем с горы, а вслед под смех и улюлюканье посыпались обломки растоптанных крыльев. Он бережно собрал их и понес на пустырь, прося у неба прощения, и, обещая Им скоро вернуться.

С того дня Он не замечал мозолей, не обращал внимания на ссадины, игнорировал стертые в кровь пальцы. «Мерзкие черви, - разговаривал Он сам с собой, без остановки орудуя инструментом. – Думаете, если ваш удел ползать в грязи, значит, я тоже должен забыть про небо. Черта с два!!! Не на того нарвались. Я покажу вам, кто есть кто на этой земле. Вот взлечу под самые облака, и когда весь мир будет восторгаться моим полетом, тогда поймете кто я, и кто вы. Уроды!!! Гоблины!!!».

Но Они не стали ждать, и пришли на пустырь, когда Он подгонял последние мелочи. И потом приходили каждый раз, чтобы сломать почти готовые крылья, а из остатков сложить костер и прыгать через него, опившись портвейна. В этот момент ощущая себя богами, Они останавливались только когда Она, заскучав без внимания, надевала на милое личико маску жалости и притворно стонала: «Ну, хватит, мальчики, что вы к нему пристали?» Только тогда Они уходили, оставляя Его один на один с обломками мечты.

Но Он не сдавался. Даже не думал. Просто после очередного визита вместо реек стал вытачивать тяжелую длинную палку, удобно отшлифовал ухватистую ручку, с другого конца, разобрав братишкин велосипед, намотал цепь и стал ждать гостей.

Это была настоящая битва. С выбитыми зубами, разбитыми носами и лужами крови на пыльной земле. Он дрался как лев, но проиграл – их было больше, они были старше и сильнее.

С трудом поднявшись из грязи, Он поплелся домой, где его встретили причитания полуслепой бабушки и вой полузрячей матери. Потом, грозным окриком разогнав женщин по комнатам, перед Ним на корточки опустился отец. Осмотрел разбитое лицо и, нервно дернув головой, зазвенел крученым золотом на шее. Оскалившись, задумчиво почесал шрам на щеке и достал из кармана мобильник.

- Алло, Кабан? Мне нужно с пяток твоих отморозков.

В тот вечер проштампованный город услышал жуткие крики, а наутро в небе взошло совсем другое солнце, только этого никто не заметил. Вроде, все было, как всегда, но не находилось больше желающих приходить на пустырь, а в школе, во дворе и везде, где появлялся Он, никто не решался больше произносить слово «чудак», а если у кого-то на это хватало глупости, то закат в тот день становился багровым. И Старшеклассник, который вчера еще в эйфории топтал самодельные крылья, теперь окружал Его заботой, кидаясь на каждого, кто близко подходил к Ней. А Она… не отходя от Него ни на шаг, Она с упоением слушала долгие рассказы о том, как Он «встанет» на сделанное лучшими мастерами крыло и на одном порыве, не касаясь земли, облетит планету, не забыв перед полетом сказать: «поехали». И тогда все газеты мира расскажут о Нем, ведущие всех телеканалов забудут о других новостях и будут наперебой повторять Его имя. Он рисовал Ей картины славы, успеха и чем дальше, тем красочнее у него получалось, и тем крепче Она прижималась к Нему трепещущим от желания телом.

Но однажды, когда в сопровождении лихой компании Он шел по испугано замиравшим улицам, в одной руке держа бутылку дорогого пива, другой упоенно лаская Ее ягодицы, кто-то крикнул:

- Смотрите, летит!!!

Он поднял голову и тут же зажмурился, отвыкший от прозрачной синевы. Ругаясь, торопливо надвинул на глаза очки и… Звонко цокнула выпавшая из рук бутылка, холодное пиво зашипело на горячем асфальте.

- Как!!! – крикнул Он, отталкивая Ее от себя. – Как это так?! Кто посмел?! Это моя мечта! Моя, и никто не может ее лапать!!! Слышите вы – никто!!!

Взглядом проследив направление полета, Он решительно зашагал туда, где наглец должен был приземлиться. Он шел быстро, сосредоточенно глядя под ноги, не поднимая головы. В воспаленном мозгу рисовались картины расправы над дерзнувшим очернить его заветную мечту, мечту, ради которой он столько вынес, вытерпел, пережил. Он представлял, как одним ударом собьет мерзавца с ног и Они, подчиняясь одному только жесту, будут как пыль из ковра выбивать из лежачего сгустки крови. А Он возьмет ухватистую палку с велосипедной цепью на конце и одним махом в щепки разнесет ни на что не годные самодельные крылья. А потом обольет их обломки бензином и чиркнет спичкой. Да, Он покажет им, кто хозяин неба, никому больше в голову не придет мысль, что можно так нагло вторгаться в Его пределы. Он, только Он один будет чертить на небе свое великое имя.

В пустых глазах, спрятанных за темным стеклом очков, заплясали злорадные огоньки, и Он криво улыбнулся такой приятной, согревающей мечте.

 

Ташкент, май 2008