А я и не знал.
   Очень печально...
   Думаю, нашим авторам нужно обязательно поддержать конкурс в память о Марии.
   Жанр рассказов любой?

   Горько всё случившееся сознавать.
   Но впечатление о себе она оставили замечательное, как о сильном и разумном человеке, творчески одарённого, трудолюбивого и принципиального, с которым было интересно общаться...
   Мои соболезнования родственникам и близким.

   Рассказ принят на конкурс памяти Марии Гринберг.

   Стихотворение принято на конкурс!

   БУКОВЫЙ ЛЕС
   (отрывок из рассказа)
   
   Suum cuique – «каждому своё»
   Надпись на воротах Бухенвальда
   
   1 часть
   
   Тёмное, разбухшее от воды небо, опустилось над селом так низко, что, казалось, можно дотянуться до него рукой. Белые мазанки, крытые соломой, словно наседки, испуганно жались друг к другу, глядя на мир подслеповатыми окнами. Где-то вдалеке, со стороны железнодорожного узла, что-то ухнуло, и небо на короткий миг озарилось пурпурным. Если бы не осень, этот громкий звук можно было бы принять за раскаты грома.
   Микола не боялся грозы, но к бомбёжкам и тревожным новостям никак не мог привыкнуть. Он поглубже натянул на глаза картуз, похлопал по впалым бокам козу Майку и, отвязав от колышка, повёл упирающееся и жалобно блеющее животное домой. В круглых карих глазах её плескался ужас.
   Немец вошёл в село без сопротивления, расселился по хатам, предпочитая те, что с черепичными крышами, и обосновался здесь, судя по всему, надолго. Старший брат Миколы подался в партизаны, и с той памятной ночи, когда Петруха, крадучись, покинул избу, от него не было ни слуху, ни духу. Только он, поскрёбыш, как называла его иногда мать, остался при родительской юбке.
   Жизнь в станице изменилась в одночасье! В сельском клубе расположился немецкий штаб, школу закрыли «до нового распоряжения высокого начальства», а свободу передвижения ограничили комендантским часом. Эсэсовцы разгуливали по селу в начищенных до блеска маршевых сапогах, ладно подогнанной военной форме, с видом полноправных хозяев. Микола, у которого не было добротной обуви, с завистью глядел на качественную немецкую обувь, пошитую из коровьей кожи и подбитую шестигранными гвоздями-шипами. Их липкие оценивающие взгляды оставляли незримые, но неприятные отметины на всём, что было достойно внимания: на красивой дивчине, колхозном жеребце или круторогой дойной козе. Поэтому Майку прятали от алчущих глаз, в небольшом овражке, за виноградником, от греха подальше.
   Микола вдруг почувствовал, как свело от голода желудок - молодой, шестнадцатилетний организм, постоянно хотел есть.
   - Не в коня корм! И в кого ты, сынку, такой тошшай? – беззубо удивлялась Степанида. – Батька твой, царствие небесное, пять пудов зерна, играючи, на горбу таскал. И Петро, сыночек, парень справный, один ты, поскрёбыш, так и есть. Уж как я рожать-то тебя не хотела, да батька настоял.
   Степанида досадливо махала рукой, и в этот момент было не ясно, на кого она сердится больше – на Миколу, мужа или самоё себя. Сама Степанида, со всех сторон, казалась круглой, основательной, крепко сбитой матушкой Природой. И это, несмотря на то, что батрачила на колхозном поле с утра до ночи.
   - Кость у меня широкая, - объясняла Степанида свою комплекцию.
   
   Микола определил Майку в сарай, обстукал у порога от грязи стоптанные башмаки и толкнул дверь хаты. В ноздри тут же ударил сладковатый запах жареного лука. Едва он прикрыл за собой дверь, как небо тут же разродилось дождём, как будто специально подгадав, когда Микола вернётся домой. Крупные холодные капли, точно зрелые бубины винограда, попадали в пожухлую траву, забарабанили по стёклам, покатились по соломенной крыше. Порыв леденящего ветра опрокинул пустое оцинкованное ведро и покатил, гремя железом, по двору. Ноябрь сорок первого года полностью вступил в свои права…
   Мать как раз разливала по мискам горячее хлёбово:
   - Садись, сынок, вечерять ужо будем.
   Микола заметил, что мать, раскрасневшаяся и потная, непривычно суетится и гремит посудой.
   - Суп с галушками, как ты любишь, компот из «сушки», лепёшек ещё напекла.
   - Мамо, праздник какой ноне?
   - Седай, сынок, всё обскажу по порядку. Давеча, пока ты на колхозном винограднике лозу обрезал, немецкий охвицер приходил. Сказывал, в комендатуре списки составляют, кто в Германию добровольцем поедет, на заработки.
   - Ма, я не хочу в Германию.
   - Слухай, сынок! Охвицер молвил, там шибко хорошо платят, и будешь ты на полном довольствии.
   - Брешет всё твой офицер. Да и как я тебя одну оставлю?
   - Я справлюсь, сынку! Айдар, дружок твой закадычный, тоже поедет.
   - Айдар? В Германию?
   Микола поперхнулся супом, отложил ложку.
   - Едет, едет! – Степанида радостно замахала руками.
   - Как же так? – Микола отодвинул миску, - Петька в партизанах, а я на эту нечисть батрачить буду?
   - Петька одумается и вернётся, глядишь, следом поедет. Немцы – народ кулюторный, добрячий, ишшо никого тут не обидели. С деньгами возвертаешься, крышу новую справим, корову купим, заживём, как люди. Ехай, сынок!
   - Нет, не поеду.
   - А ну цыц! Как я сказала, так и будэ!
   Степанида так грохнула огромным кулачищем по столу, что подпрыгнули не только ложки, но и миски. И только тут Микола заметил котомку подле двери, а на кровати – новый, всего два раза одёванный, двубортный тёмно-серый пиджак и синюю рубашку.
   Вопрос с Германией, оказывается, был решён заранее и безоговорочно. Утешало Миколу только одно обстоятельство: друг детства, Айдар, поедет вместе с ним. А, может, и правда, всё не так плохо, как говорят про немцев? Айдар, крымский татарин, и Микола – две полные противоположности, но это не мешало, а, может быть, помогало сохранять эту дружбу на долгие годы. Горячую кровь Айдара уравновешивала спокойная славянская кровь Николая. Айдар – низкорослый, широкоплечий, рыжий, как перезрелая хурма. Николай – высокий, жилистый, с пшеничным чубом и серыми, широко посаженными глазами. Сколько народностей и судеб намертво сплелось в этом большом крымском селе – не сосчитать! Украинская речь, славянский говор, греческие песни… Несмотря на разницу верований, нравов и обычаев, все жили одной дружной семьёй, в мире и согласии.
   - Ладно, мамо, как скажете.
   Микола повалился на топчан, что стоял подле печи, укрылся старой овчиной, и под мирное перестукивание дождя, провалился в сон.
   
   2 часть
   
   Пробудившись с первыми криками петуха, Микола долго лежал с закрытыми глазами и думал горькую думу: что ждёт его на чужбине, вернётся ли брат Петро живым домой, справится ли мать в одиночку с хозяйством? И когда же наступит конец этой проклятой войне? В печной трубе гудел ветер, где-то за печкой скреблась мышь, в горнице, во сне, всхрапывала мать. Избу к утру изрядно выстудило сквозняком, пора было налущить лучины и принести для растопки кизяк, но вставать не было никакого желания. Так и ворочался Микола с боку на бок, пока мать, накинув на исподнее старую, в катышках, шаль, не толкнула в бок:
   - Пора, сынку, вставай.
   Выпив кружку козьего молока с горбушкой хлеба и получив материнское благословение, он наспех оделся и, с чувством полного смятения в душе, шагнул за порог отчего дома. Коза Милка, словно почувствовав предстоящую разлуку, жалобно заблеяла в хлеву. Стараясь не запачкать тёплые, шитые из домотканого полотна, штаны, Микола перекрестился и шагнул навстречу неизвестности…
   
   Подле комендатуры, обосновавшейся в бывшем сельском клубе, уже толпился народ. Микола вспомнил, как буквально полгода назад он приходил сюда с Айдаром, чтобы весело провести время. И не имело значения, что после работы на винограднике ломило спину, не поднимались руки, и очень хотелось выспаться. Но молодость и жажда новых впечатлений пересиливали усталость, поэтому мальчишки, нарядные и счастливые, снова бежали в клуб. Под мотив вальса «На сопках Маньчжурии» они кружили в вальсе красивых ровесниц, и лихо отплясывали «Комаринскую», под переборы гармошки завклуба Иван Иваныча. Неужели это когда-то было на самом деле?
   Микола разглядел в толпе Айдара, и тот приветливо помахал рукой в ответ. Ради такого случая Айдар принарядился: на голове – новая тюбетейка, чёрный жилет с зелёной рубахой, тёплые шаровары, на плечах – куртка. Желающих вкусить сладкой жизни в Германии оказалось, как предполагал Микола, не так уж много. Основную массу составляли подростки тринадцати-семнадцат­и­ лет, многих пришли проводить родители. Полицейские, с автоматами наперевес, сразу всем дали почувствовать, кто хозяин положения, преградив провожающим дорогу и обозначив невидимую черту между ними и отъезжающими. Комендант, выбритый до синевы на щеках и сияющий, как начищенный самовар, выступил перед собравшимися с торжественной речью. Микола слушал его в пол уха. Комендант что-то говорил про Третий рейх, великую Германию, про достойную зарплату за труд и личную заботу фюрера о каждом гражданине Советского Союза. Усы коменданта во время пламенной речи шевелились и, казалось, что они живут на его лице собственной жизнью.
   - Отныне вы будете носить почётное звание «остарбайтер»! – С пафосом воскликнул комендант. – Каждый из вас, после медицинского освидетельствования,­ получит соответствующий документ, удостоверяющий личность. Прошу всех, в порядке очереди, проследовать за мной.
   Микола пристроился за Айдаром, в хвост очереди.
   - Попрощался со своей Гульчачак? - спросил в полголоса.
   - Э-э, канешна! – улыбнулся Айдар. – Заработаю таньга, сразу женюсь!
   - Ты сначала вернись домой, жених.
   - Что ты такое говоришь? – Рыжие, по-девичьи тонкие, брови Айдара, взлетели вверх.
   Но Микола ответить не успел…
   - Молча-ать! – рявкнул полицейский.
   Пришлось смириться.
   
   Очередь продвигалась медленно. В комнату, бывшую когда-то танцевальным залом, вводили только по два человека. Робея и смущаясь, Микола с Айдаром переступили порог «кабинета предварительного осмотра». За столом, накрытым тёмно-вишнёвой бархатной скатертью, восседала элегантная фрау и крупный, похожий на соседского борова, доктор. На носу – очки в роговой оправе, во рту – золотая фикса.
   - Раздеться! Шнелль! Бистро!
   Густая краска стыда залила щёки Миколы – такое он не мог себе позволить даже в присутствии родной матери. Но деваться было некуда и пришлось повиноваться. Фрау, в ярком шарфике на голове, кокетливо завязанном бантом, откинувшись на спинку стула, с нескрываемым любопытством разглядывая обнажённые мальчишеские тела.
   - Алес гуд, всё харашьо. Чесотка – найн, блохи – найн, - кивнула фрау и сделала запись в толстом журнале. После нескольких вопросов, Миколе и Айдару выдали, наконец, «транспортные листы», в которых были указаны имя, фамилия, отчество, место рождения и социальное происхождение.
   - Поздравляю! Вы тэпэрь – «остарбайтер, - на прощание улыбнулась фрау.
   Когда все формальности были закончены, растерянных и притихших мальчишек распределили по грузовикам. Наматывая на колёса липкую осеннюю грязь и недовольно рыча, автомобили медленно двинулись в путь. Небо, прояснившееся с утра, вновь заволокло низкими тучами, холодный ветер выдувал из-под одежды последнее тепло. Перед глазами проносились знакомые до боли картины: пирамидальный тополь у крыльца школы, колодец с «журавлём», керосиновая лавка, Правление колхоза и местная конюшня. Чуть дальше виднелись опустевшие поля, освободившиеся от листвы виноградники, остатки неубранного подсолнечника. Микола еле сдержался от слёз: всё это – его родная, любимая крымская земля, стонущая под ногами чужеземцев-захватчик­ов!­
   - Как думаешь, куда нас везут? – наклонясь к уху, спросил Айдар.
   - Думаю, в Симферополь, - также полушёпотом ответил Микола. - Посадят на поезд в Германию.
   - Прокатимся с ветерком, - пытался пошутить Айдар, но Микола почувствовал, что за словами друга скрывается сильное напряжение.
   Полицейский, сидящий напротив, угрожающе направил дуло автомата в их сторону, поэтому мальчишки, чтобы не искушать судьбу, весь оставшийся путь не проронили ни слова.

   Выражаю соболезнование.

   Принято для участия в конкурсе.

   Принято для участия в конкурсе.

   Принято для участия в конкурсе.

   В сердце дрожь,
   Тоскует осень
   Напевая длинный стих,
   Сеет дождь
   И в душу вносит
   Капли-весточки от них -
   От людей
   Простых и странных,
   Бывших близкими тебе,
   От друзей,
   Ушедших рано,
   Не по воле - по судьбе...
   Этот дождь сильней с годами, -
   Вспоминая о былом,
   Ты поймешь,
   Что скоро сами
   Мы закапаем дождем...