Рецензия Марии Гринберг
   
   Where do I begin?
   To tell the story of how great a love can be
   The sweet love story that is older than the sea…
   
   Действительно, перед нами типичная «love story», я бы даже назвала её примером «женской прозы», если бы не полное отсутствие среди действующих лиц — женщин…
   Очень лирично описана первая встреча героев. Как всегда у Джона, особую роль играет виртуозно нарисованный пейзаж, «многоцветно-пастель­ное,­ всюду разное» утро. Фокальный персонаж пока неясен, но, видимо, умён и внимателен, его пристальным взглядом раскрывается противоречивый портрет второго героя: типично вроде бы деревенский парень, но гармонично сложенный, с изящными руками музыканта… И неожиданно, несколько даже шокирующе от таких лёгких штрихов автор переходит к грубо-образному сравнению, «почувствовал — как стервятник чувствует смерть, а акула – свежую кровь», уже ясно, вот она, завязка романа.
   Вполне логично продолжение знакомства — предложение работы, престижной и высоко оплачиваемой, хотя мелькает смутный намёк — что-то здесь не так: «…непроходимая топь. Вы там не бывали?», впрочем, пропущенный мимо внимания и героем, и пока что читателем.
   Беседа в кафе начинается не совсем обычно, с легенды, повествования о загадочном, «диком, красивом до тошноты» месте — долине пятнадцати мостов через четыре реки (на самом деле, оказывается, их тринадцать, чёртова дюжина), на которых, говорят, происходят чудеса? Впрочем, вся эта экзотика вплетается в деловой разговор совершенно логично, без натяжек — с прозаического предложения надеть в грязюку резиновые сапоги.
   Вообще, отвлекаясь, в очередной раз выражаю своё восхищение мастерством автора: как легко и непринуждённо Джон владеет и сюжетом, и описаниями, просто невозможно пересчитать все так небрежно им рассыпанные сокровища — чего стоит одна дама, как черепаха в панцирь, втянувшаяся в киоск! Или — изысканное сравнение, золотая арабская вязь письмен в небе над чёрным, как вакса, туманом… и прозаическая, контрастирующая с этой утончённостью реплика «Холодно…»
   Ну что ж, с первой главой экспозиция закончена, ждёт нас увлекательная история о приключениях явно незаурядных персонажей в весьма необычном месте?
   Очень колоритно описание гнезда разврата — ресторанчика и его сотрудников (просто нет возможности подробно остановиться на множестве отличных находок автора, отмечу только поразительный неологизм «инфразапах»!)
   И неодолимо влекутся навстречу друг другу романтические души…
   Автор избирает канонический способ раскрытия внутреннего мира своего персонажа — письма, которые никогда не будут отправлены, к далёкому, едва ли не существующему лишь в воображении адресату. Достаточно традиционна и кульминация, грехопадение, потеря девственности на классическом фоне буйства весенней природы:
   
   Это уж так водится:
   Тогда весна была —
   Сама богородица
   Весною зачала!
   
   Описано такое в тысячах романов, но изюминку здесь придаёт то, что речь идёт об однополой любви, и в роли соблазнённой девушки оказался юноша — впрочем, многое ли это меняет?
   Конечно, будущего нет для такой пары, и так же вполне традиционно движется их роман к финалу: ревность, насилие, кончилась любовь. Одному — путь, протоптанный ещё бедной Лизой, в воду, другому — переход «из Вселенной отчаяния во Вселенную смерти»… всему конец, давайте плакать!
   И, словно услышав этот плач, и подшучивая над нами, автор возвращает нам надежду, а может, ещё и не умер Михаэль? Как-то не совсем идёт попытка суицида к его характеру, да и сам же он смеётся над подобной банальностью?
   Да и Менахема мы оставляем в достаточно комфортном состоянии, гуляющим на карнавале: не встретил там ведь он себя, не вернулся в прошлое, и слава Богу!
   Какие их годы, сколько ещё у обоих будет и любвей, и разлук, и переходов между вселенными?

   Рецензия Ольги Немежиковой
   
   Интересный полноформатный рассказ о том, как жестока жизнь, и выбирать в ней зачастую не приходится. Вместе с героями мы попадаем в самую мясорубку искуса и нужды, проходим до конца. Только конец у каждого читателя будет, как всегда, свой. Всем пяти главам я присвоила «рабочие» названия: Великодушный и Утешитель, Притон и Музыка, Письма, Оригами, Карнавал. Читается рассказ на едином дыхании, с удовольствием перечитывается неоднократно.
   Прежде всего, хочется понять, каким образом Джону Маверику удалось передать сложнейшую тему падения нравственной (первородной) чистоты. Ненавязчиво и убедительно показать, как личность переживает процесс сначала пошатнувшихся устоев, затем растворения в среде, падения, и, наконец, осознания происшедшего.
   
   Глава 1. Великодушный и Утешитель
   
   Начало произведению положено символическое: Сигарета была дорогая, но гадкая. Михаэль с отвращением незаметно швыряет окурок под ноги.
   Холодно, сыро. И тихо... А далее мы попадаем в неподражаемый поэтический городской утренний пейзаж, в котором встретимся с другим ГГ — молодым Менахемом Подольским, от нужды приехавшим на заработки. Великолепный портрет Менахема вместе с историей его беды: болезни семьи, развал хозяйства, кризис, работы нет. Впрочем, по оценке Михаэля, Менахем оказался Смазливый — повествованию задан весьма конкретный настрой, и внимание усиливается в ожидании пикантных подробностей. Но нет! Придется подождать, впрочем, Маверика читать никогда не скучно! Помимо стандартного набора крестьянских навыков, Менахем умеет, оказывается, играть на гитаре (у него пальцы изящные и худые, словно у художника или музыканта, с чуть припухшими суставами) и раньше подрабатывал на свадьбах.
   Только у нас не женится больше никто.
   – Отчего же так? – усмехнулся Михаэль. – Жизнь обязана продолжаться, несмотря ни на что. И никогда не говорите, мой дорогой, что готовы делать что угодно. Вас могут неправильно понять.
   – Разумеется, я не имел в виду, что пойду воровать или что-то подобное, – запротестовал Менахем. – Я говорил о честной работе.
   – О честной? Ну что ж. А знаете, вам повезло.
   «Щедрый, великодушный» — толкование имени Карен - Михаэль предлагает «утешителю» Менахему честную работу, но о сути ее Менахем не догадывается, разве что легкий флер сомнений возникает у наблюдателя. Впрочем, Михаэль, действительно, человек честный, как он о себе и говорит. А что кто видит — так то в меру прозорливости, смелости и ...испорченности.
   
   Глава 2. Притон и Музыка
   
   Ресторанчик «Маркус». Что-то мерзкое было разлито в самом воздухе, трудноуловимое, как запах – настолько слабый, что не осознается человеком, но при этом угнетает психику. Инфразапах(...).
   Яркие портреты музыкантов Кармиля, Лойзички, Венцеля.
   Наблюдая функционирование заведения, Менахем оробел. «Куда я вляпался, Боже правый?» – думал он, содрогаясь от омерзения. После первой рабочей смены Менахем стоял, как оглушенный.
   По дороге домой его нагнал Михаэль и «разрешил» накатившие сомнения.
   Работа есть работа, за нее платят, а музыка есть музыка – ей безразлично, в каком пространстве существовать, ибо она сама по себе – одно из высших измерений бытия. Непонятно выразил? Она не служит внешнему, а видоизменяет его. Что вас, собственно говоря, не устраивает?
   – Только одна вещь: я не собираюсь становиться проституткой.
   Да вы что! – Михаэль даже остановился от неожиданности.
   В квартирке, которую Менахем снимает, его ждет письмо из дома и воспоминания о любимой девушке. «Все, что на языке – то от лукавого», – говорила Ханна и легким прикосновением замыкала его уста. Писем она писать тоже не любила — не видела в том прок. Любовь, которая говорит на языке прикосновений и запахов, слепая и глухая, точно земляной червь. Ее хватало Менахему, пока Ханна была рядом. А что осталось теперь? Молчание.
   
   
   Глава 3. Письма.
   
   По сути дела, он писал нечто вроде дневника.
   «...Неделю назад меня взял на работу один чудак (извращенец, сутенер, добрый человек). Лишнее полагается вычеркнуть, да только не знаю что, потому что все правильно. Даже последнее. Он добр ко мне. Ведет себя как друг.(...) Вдобавок, романтик и поэт. Ты удивлена? Я тоже долго не мог поверить, что содержатель притона способен так изящно и тонко нанизывать слова на самые неприметные человеческие чувства – как бусы на нитку. Смотришь – вроде позерство и пустословие, а другой стороной повернешь – и как засверкает... Он пишет стихи и просит меня сочинять к ним музыку. (…)
   Работаю я теперь в таком месте, которое и описывать неловко. И не стал бы, если бы хоть на секунду представил себе, что ты, Ханеле, это когда-нибудь прочтешь. Все там странно и противно природе. Мир, которого и быть не должно – с тех пор, как предан огню Содом – и который тем не менее есть и живет вот уже много лет по своим собственным извращенным законам. Знаешь, Ханна, в чем опасность таких вот крошечных мирков? В их самодостаточности. Получается что-то вроде пути по кругу – раз начав ходить, уже не можешь остановиться. Раз угодив туда – назад не выберешься, как ни барахтайся, ни молоти руками по трясине, все равно затянет обратно.
   Да что я пишу? Ты, наверное, испугалась, да? Милая Ханеле... Я-то выберусь, потому что я не там, не внутри, а где-то с краю. Хотя и у меня порой, как нагляжусь на местную публику, так словно что-то в мозгах с ног на голову переворачивается.
   Из писем Менахема мы возвращаеся в притон Михаэля. Виртуозный пассаж об игре скрипке, о чарующей музыке, сочиненной Кармилем, которого Менахем называет ...гением, не умея подобрать иное слово, которое бы отразило восторг.
   – Ты знаешь, кто я? – усмехнулся тот. – Сказать тебе?
   Менахем осекся: ответ был слишком очевиден.
   – А кем здесь считают меня? – ляпнул он и тотчас прикусил язык.
   В тот же день (то есть, ночь), после взбудоражевшего наблюдения за танцем, Менахем имел «деловое» предложение от одного из состоятельных клиентов притона. Вернувшись к Михаэлю, чтобы сообщить об уходе, он попадает в психологическую мясорубку у хозяина. Кнут и пряник одновременно, шокирующие подробности преисподней. Завершается глава зловеще и более чем реалистично:
   идти по этой дорожке до конца.
   – До какого конца?
   А, не важно, – отмахнулся Михаэль. – Не забивайте себе голову. Я неудачно выразился. Конец у жизни один, он известен, а все остальное – только путь по кругу. С моста на мост, и так до бесконечности. Ступайте-ка лучше в зал, мой милый.
   
   Глава 4. Оригами.
   
   Образ речной страны — Ульца — сквозной в рассказе: и не Ульц перед тобой с тремя притоками, а громадная речная страна без конца и края. Неведомая сила хватает тебя и удерживает, и вовсе не затем, что ты ей так уж и нужен, а лишь потому, что такова ее природа – кружить, морочить и ломать.
   Менахем продолжает возвращаться с работы вдвоем с Михаэлем, они странно становятся близки друг другу, словно связанные одной тайной, хотя оба совершенно непохожи. Наши мучительные диалоги нередко напоминают разговор дальтоников – один никак не может объяснить второму, какие именно цвета он видит. Иное воспитание, ситуация, опыт, иная шкала ценностей.
   Он знает, что любит родных и Ханеле, но он уже забыл их тепло (да и сколько было его, этого тепла...), они уже «настолько далеки, что иногда чудится, будто вы отреклись от меня, или я от вас отрекся, что почти одно и то же».
   Зима проходит в невыносимых физических и духовных страданиях. Может быть, я, как Марайка, генетически неполноценен и чем-то ужасным болен? Вдруг не зря болтали про моих родителей всякие гадости? Гоню от себя дурные мысли и мечтаю о весне. Когда кончится эта невероятная зима, я смогу, наконец, вернуться домой. Тогда мои руки будет к чему приложить.
   Вот только все чаще мучает страх, что не вернусь никогда. Как будто и дома у меня никакого нет – растворился, как сон, в тумане четырех рек.
   А весной Менахем из неотправленных зимних писем свернул оригами и смахнул их с подоконника в открытое окно...
   А потом Ульц вышел из берегов, но Менахем все же решил вернуться в город. Михаэль: Что вас так влечет домой: старые письма, фотографии? – он как будто читал его мысли. – Бросьте, нет смысла думать о прошлом, когда настоящее бурлит у твоих ног. Впрочем, как хотите, я вас одного не брошу – идем. (…) Как часто, оглядываясь назад, Менахем жалел, что не остался тогда ночевать в «Маркусе». То, что случилось с ним на мосту, посреди разлившейся реки, случилось бы все равно – только в четырех стенах, за запертыми дверями, а не на глазах всего города. Таким образом из личной боли оно не превратилось бы в позор. (…)
   Он каждую неделю посылал матери и сестре деньги, а с ними коротенькую записку, на которую не ждал ответа. «Жив-здоров, работаю, не скучайте, мои дорогие». Он больше не верил в собственное возвращение, понимая, что угодил в ловушку. Где бы Менахем теперь ни находился, что бы ни делал – играл в оркестре, обедал, писал ли письма не существующей, а вернее, существующей только внутри него, Ханне – ему чудилось, что он ходит по мостам – туда и обратно, по замкнутому кругу.
   
   Глава 5. Карнавал.
   
   Даже мнимой Ханне не смел он написать правду о том, как предало его собственное тело. Точно вступило в сговор с Кареном Михаэлем, реагируя не так и не к месту. Не умея назвать истинную причину своих мучений, он и объяснить ничего не мог.
   Стоит человеку довериться чьей-то воле, положиться на нее, а не на себя, как дергайся, не дергайся – все равно плясать станешь так, как пожелает хозяин.
   Менахем очень рассчитывает на карнавал, что отыщет в нем хоть какой-то ответ о себе – узнает, кто он. Михаэль говорит, что только на карнавале люди могут быть самими собой, потому что надевают не ту маску, которую навязывает им общество и природа, а ту, что выбирают сами.
   Как легко, оказывается, пригласить в свою жизнь то, что когда-то презирал, и вот оно уже становится частью тебя. Вживляется в плоть и в кровь, заползает в жесты, походку и речь. Теперь сделай следующий шаг и обрати против себя собственное презрение, ведь ты его заслуживаешь – и все, мышеловка захлопнулась. Спасение — лишь в приятии мира, каков он есть, без иллюзий, без обвинений, и расчет только на себя — насколько ты сам способен творить собственный мир — эта идея по умолчанию пропитывает весь рассказ.
   Михаэль зверски избил Менахема. Конечно, он избивал самого себя. Так садист издевается в мазохисте над самим собой. Хорошо же он выглядит, если даже Кармиль ему посочувствовал. Да и Лойзичек не издевается, а смотрит жалостливо, как ребенок на сломанную игрушку. Наверное, все они неплохие парни, просто карта им такая выпала – неправильная, с которой, как ни старайся – судьбу не обыграешь.
   – И еще, я хотел, – Франческо робко заглянул ему в лицо, – поблагодарить за музыку и за все...
   Да ладно, ерунда какая. Вот за музыку Кармиля благодари... – буркнул Менахем, в душе понимая, что он прав. Для прощальных слов – самое время.
   Разговор с Михаэлем был короткий, Менахем уходит, как ему кажется, навсегда.
   – Я устал. Вы играете со мной, как кошка с мышью. То отпустите, то поймаете. То требуете любви, то оскорбляете, то бьете.
   – Хорошо, – произнес Михаэль сдавленным голосом, точно говорил в перину. – Я не буду требовать вашей любви. Я не имею на нее права. Но друзьями-то мы останемся, да?
   – О какой дружбе вы говорите? – возразил Менахем. – Вы ее убили... еще тогда, на мосту. Когда разлился Ульц, – он покривился болезненно, словно случайное воспоминание отозвалось чем-то посторонним и неуместным. – И с тех пор тянете из нее жилу за жилой. Запугиваете, унижаете – и называете себя другом? Я очень хорошо относился к вам вначале. Думал, вы желаете мне добра. Да, хотите верьте, хотите нет, но я был вам искренне благодарен... даже когда в чем-то сомневался, потом себя укорял.
   В письме к Менахему Михаэль пишет: Прости, что своими благими намерениями вымостил для нас обоих дорогу в ад. Видит Бог, я этого не хотел. Я балансировал на опасной грани. Любил бескорыстно, как в первый раз, как в юности, когда мечтаешь только, чтобы все было хорошо у дорогого тебе человека. Опасная иллюзия. Потому что один шаг вперед – и желающий добра превращается в собственника любой ценой.
   Не стану писать красивых слов – ты слышал их достаточно. Если не от меня, то от своей Ханны или еще от кого-нибудь. Все, что люди на самом деле могут, – это сыпать словами, как мелкой разменной монетой на прилавок. Ничего хорошего на них не купить, только несвободу, насилие и ложь.
   Тем не менее, Михаэль, возможно, не прав: кто знает, пиши Ханна письма Менхему, быть может, он и не растерял бы ее тепла. Но проверить это невозможно. Любовь — тайна, а так же искусство, которое, как и всякое искусство, постичь изнутри, тем более, создавать, дано не любому, но все могут им наслаждаться, созерцая...
   
    Финал открытый. Навстречу ему попадались разные люди: мужчины и женщины, старики, дети и подростки – но ни в одном из них Менахем не узнал самого себя. Он и не мог узнать, ведь каждый участник одел свою маску, а не его, Менахема... И не в имени ли сокрыта его маска — не маска, лицо, но он об этом пока не догадывается.
   Михаеэль... Что-то подсказывает - исход предрешен и мы об этом уже читали. Достаточно вернуться в начало, в первый абзац. В любом случае, это интересный композиционный прием. Но для более четкого его абриса, я бы первый абзац закончила на фразе повертел в пальцах окурок и незаметно швырнул его себе под ноги. Михаэль сам определил свою судьбу. Кстати, это единственный герой, чей портрет (за исключением толстых губ и возраста) так и остался неизвестным. Но он же и погубил, и задал Менахему программную установку: Жизнь обязана продолжаться, несмотря ни на что.
   
   Джон Маверик не был бы Джон Маверик, не помести он своих героев в мир чарующих образов. Поэтические описания Ульца, как и все описательные интерлюдии (Утро, Скрипка, Весна) сопровождают и оттеняют чувства героев. Карен Михаэль в первой главе признается: Не люблю слишком красивые места – они имеют над человеком непозволительную власть. Однако его ресторанчик расположен именно в таком месте. Долина пятнадцати мостов — мистическое место, где, Говорят, что если очень долго бродить по этим мостам – до тех пор, пока не встретишь самого себя, идущего навстречу – то можно попасть в прошлое. Конечно, попасть в прошлое невозможно, как невозможно встрети(т)ь самого себя, идущего навстречу. Менахему придется жить, навсегда распростившись с прошлым, его унес Ульц, вышедший из берегов.
   
   Замечания. Так в штиблетах или кроссовках был Менахем в первую встречу?

   Джон!
   Заголовки - мои, конечно, для меня, как читателя. Мне нравится, что у Вас нет заголовков - для сотворчества место остается, да и акценты (заголовки) по всякому прочтению могут меняться - это нормально.
   Мне кажется, имена выбраны очень точно. Менахем и был для всех в этом клубе-мирке утешителем, в том смысле, что он (а он не факт, что упадет до их уровня - продажи тела - следовательно, он - другой) именно не отвергал с негодованием, а вполне видел за оболочкой-текущей маской живых людей. Ну, так жизнь с ними обошлась... Всяко бывает... Не все музыканты - только музыканты, кому-то еще и кормиться приходится, и тут уж как повезет ведь. Да и о чувствах тоже самое сказать можно.
   Кстати, хотела бы, чтобы Вы прокомментировали как специалист-психолог,­ самодостаточность описанного мирка. В чем она и на чем держится. Понятно, что замыкается на ненависти к себе, к неприятию себя, как отражение - мира "за стеной", но хотелось бы о самодостаточности ликбез небольшой, если можно.
   Где-то в этом месте и живет тема "невесомости" морали, безусловно. И столкновение этой невесомости с миром вмещающим, контактировать с которым, как ни крути, приходится. Кстати, классическая философия проблему эту решает довольно "просто": будь среди людей как все - на пике нравственности текущей (то бишь "нормальный" по всем канонам, внешне, как минимум), тогда в своих произведениях ты можешь позволить все, что угодно.
   Я еще в этом месте сталкивалась с другой позицией реализации свободы личности (совести). Контактирую с нашими парикмахерами, в том числе мужчинами. Интересно их отношение к Сергею Звереву. Как личность социальную, они (натуралы), его всерьез вообще не принимают, им смешны его пассажи, но они понимают реально, что ему - безразлично мнение окружающих, он естественен, и понимают это потому, что признают - ГЕНИЙ. В своем искусстве он - гений, от природы, ему и учиться не надо было, разве что "вспомнить" кой-чего, не более. Они именно способны оценить уровень его непревзойденного мастерства - с этим надо родиться, обучиться невозможно. Он выше ремесленничества, Зверев этот. Именно в том, что "не знаешь, куда повернет". А кто его знает, что прилетит гению и когда!
   
   По "вайлеру" - лично мне не только не мешает, но нравится - ясно, что в Германии дело происходит. Ясно, что аналог "города N". Хава Нагила - нет, не мешает и не уводит в сторону. Упоминание произведения ни к чему - не требуются костыли аллюзий.
   
   Сцена карнавала - да на мой взгляд, как надо. Классический ведь символ - на карнавале может произойти все что угодно и все разрешено, в том смысле, что нет запретов - карнавал. Вот кончится карнавал и разрешено уже не будет. Маски сняли и по делам разошлись. Это вроде свального греха - для выпуска из себя неориентированных движений души и тела. Хороший финал! Под стать уровню произведения! Лишь слабый автор будет надсадно объяснять - что да как.

   Джон!
   Спасибо за определение самодостаточности личности - когда безразлично мнение окружающих - убедительно, в этом месте принимаю. А то все критерий не могла ухватить. Но Зверева привела в пример как эффект той самой невесомости - ему безразлично на самом деле - он летает изнутри! Причем, не только в своем творчестве, вот в чем прикол! Рамки культуры словно бы и не довлеют.
   
   Впрочем, скорее всего, меня другой оттенок этого эффекта (самодостаточность) интересует - социальный. Ведь, как ни крути, человек тянется к развитию, и мирки становятся тесны. Рано или поздно это однозначно случается - они же разваливаются... Потому что душа тянется. А вот если превалирует физический аспект, то, скорее, запросто можно по кругу ходить и - ничего, наверное, больше-то и не требуется? Физическое склонно лишь к восполнению, это духовное - к развитию.
   Опять же, человек, по определению, избыточен! И каким образом, за счет чего может держаться эффект самодостаточности в мирке? За счет лени? Ограниченности личностей, его слагающих? Почему они не хотят быть бОльшим? Другими почему быть не хотят? Это мне не ясно. Почему довольны тем, что есть? Махнули на себя рукой? На других махнули? Найден статус-кво и он лишь поддерживается? Оптимальный комфорт для личностей, наверное...
   
   Еще вопрос терзает меня по содержанию... Деталька покоя не дает... Зачем Менахем кипятком муравьев поливал? Зачем убивал? Не могу понять смысл наличия этой странной для меня детали, которая, вроде как, в характере не развилась... Или тут какая-то очень сложная связь, которую ухватить не получается... Вроде, можно и мимо пройти, а я понять пытаюсь - зачем...

   Ольга, это не оптимальный комфорт для личностей, а скорее состояние выученной беспомощности. И это ответ на Ваш вопрос, почему люди не хотят быть бОльшим. Потому что не верят, что могут быть. Им уже и не надо - внутри пустыня и полная покорность судьбе.
   
   А зачем поливал муравьев кипятком? Так земляные муравейники мешают в огороде. Как еще от них избавиться? Кипятком - самое оптимальное. Зачем убивал? Ну, он же не буддист... Насекомых вообще мало кто жалеет. Тем более, таких неприятных, как муравьи. А деревенские - вообще люди безжалостные к животным. Они же и кур убивают, и свиней режут... Что им какие-то муравьи?
   Я не вижу никакой странности.

   Прочитав рассказ Джона, для меня не было ничего удивительного. Да, работа сильная, как и многие его другие произведения (читал большинство). Пишет он, скажем, профессионально: во-первых, точно знает, что хочет донести до читателя, во-вторых, чётко выстраивает сюжет, в-третьих, следует обратить внимание на стиль изложения (нет ничего, с моей т.з., лишнего) И наконец, могу лишь только позавидовать белой завистью его умению писать. Это не лесть. Успехов, Джон!

   Рецензия от Сола Кейсера
   
   Прекрасная повесть. В ней масса находок, отличный язык, образность, и так далее. Чего только стОит «Превратиться в кусок стекла», - точнейшее наблюдение! Или – «синюшно-лысый», «ШЕРШАВАЯ река», «черные шрамы грядок»… И таких мест в повести – масса.
   
   Не вижу смысла (для СЕБЯ) концентрироваться на успехах автора или многословно их описывать, это – на усмотрение каждого отдельного рецензента.
   
   Я бы хотел лишь дать несколько мелочей, которые мне чем-то мешают. Уверен в том, что помарки – не более – можно убрать, заменить. Или не обращать внимания на них вообще…
   
   1. «Хитро придумано» - фраза не имеет смысла: в чем хитрость-то?
   
   2. «По-арабски» … Полагаю, что не правильно так писать. В арабском языке есть пять групп диалектов, практически, отдельных языков. Точнее написать: «арабской вязью».
   
   3. «Хава Нагила». Не уверен, что автор удачно выбрал именно эту мелодию, потому что такая КОНКРЕТИКА – немедленно отвлекает и направляет повествование в сторону, не имеющую отношения к теме. Здесь уместна любая мелодия, ибо речь идет об игре на заказ. Мелодия, название которой может быть любым, даже выдуманным автором, так даже интересней будет.
   
   4. Стало бы интересным… возможно … увидеть после фразы «…столиками и стульями, и провонявшими похотью стенами» ассоциацию героя со сценой выше по тексту. Например, «Вот что это был за запах». Он понял, что смутило его при входе в гей-бар. Но это – тоже не обязательно, просто мелочь, МОЯ ассоциация. :)
   
   5. «… так что он едва ли понимал, о чем ГОВОРИЛ». А он и не говорил, тут нужно нечто более точное.
   
   6. Автор мастерски передают визуальные ощущения героя после выхода из бара!
   
   7. «Жидкий ил» - не синонимы ли эти два слова? Подумать надо… Лучше чуть изменить первое, потому что второе – важно в последующей реплике Менахема.
   
   8. «(Имеется в виду рассказ «История покойного мистера Элвешема» – Прим. авт.)». ЛИШНЕЕ! Если автор считает, что аллюзии читателю не ясны, то убрать нужно предыдущую фразу. Или заменить, изменить. Не нужно автору вашего уровня искать костыль, скажем, в виде Уэллса. Нам хорошо в вашей повести и без него. :) Вы вполне можете выразить те же мысли своими словами!
   
   9. «… в открытую – ибо она не закрывалась – дверцу шкафа». Нужно упростить предложение или заменить на менее сложный оборот. Дать дверцу, как и лампочку, вскользь. Ибо это – части общей обстановки.
   
   10. «…замызганный конверт из родного «-вайлера». Не понял… Ни смысла последнего слова, ни важности. Судя по следующей фразе, это важно. Что приводит к мысли о неизбежности точки перед «Замызганный».
   
   11. Письмо из деревни, уровень понятен. Лучше в контексте не «пестрая корова», а ПЕСТРУШКА, так точнее.
   
   12. «ИСКУССТВО, как свет, его невозможно запачкать». Вычурно. Герой – не человек искусства. Наверное, более точное слово– МУЗЫКА. Тем более, герой в следующем предложении говорит о МЕЛОДИИ.
   
   13. Интересный момент. Как удар: «Падая на фотографию, солнечные лучи …». Поэтому лучше начать фразу с Солнечных лучей. Тогда получается бОльшая четкость, как вздох, как точка. Как КОНЕЦ ГЛАВЫ.
   
   14. «…а ботинки аккуратно заворачивая в газету и пряча в целлофановый пакет». Фраза - вспомогательная, рекомендую ее упростить и/или убрать союз «А».
   Останавливаюсь.
   
   В повести всё на своем месте. Блестящая работа. Прекрасный, состоявшийся автор, четко знающий, что, как и кому он хотел всё это рассказать: и о природе, и об ощущениях, психологии, безысходности.
   Браво.
   
   Как говорили в старые времена, примите, Джон, уверения в совершеннейшем моем почтении.

   Мне тоже очень понравилась ваша работа, Джон.
   
   Но она не вызвала никаких возражений, кроме именно этого слова: "-вайлера", и я тоже не понял его смысла, значения...
   Поскольку мы пишем по-русски, следует избегать подобных мест в текстах. Именно на данном ухабе вам - автору - пришлось объяснять необъяснимое для массы читателей: второй план, сидящий в личных мыслях автора.
   
   Рассказ отличный, что и говорить!
   Поздравляю с очередным успехом.

   Вы правы: лишнее.