Людмила Шилина
   
   РЕЦЕНЗИЯ
   на рассказ «От беды по краю. Автор: Велесов Олег»
   
   
   Как известно, сегодня историческая и псевдоисторическая литература, иногда с элементами фэнтези, пользуется большим успехом и спросом у широкой публики. И кстати, «псевдоисторический»­,­ это вовсе не ругательство, а жанровое обозначение! Псевдоисторическая литература в последнее время стала очень популярной во всем мире, а России это направление подхватил Борис Акунин серией своих романов о Фандорине.
   Конечно, настоящий исторический роман или рассказ — жанр «почтенный и инерционный». Но читательский спрос сегодня явно сдвинулся в сторону «легкого чтения» и иллюстративности.
   Рассказ (именно рассказ! Об этом ниже) Олега Велесова «От беды по краю» навел меня на такие мысли не случайно. Ибо за достаточно коротким повествованием таится превосходное чувство далеких реалий (как материальных, так и духовных, не только «вкуса, аромата и цвета» далекой эпохи, но и мыслей людей, в ней живущих) и тактичное, если можно так сказать, обращение со словом (стилизация текста умеренна и не скатывается в пародию). Но действие, которое разворачивается в рассказе – чистая фантазия автора. Почему бы и нет?
   О чем этот рассказ? О свирепой и наглой силе зла, о привычке к существованию «на краю беды», о тихом, придавленном, но неодолимом стремлении жить по-людски, о боли, страстях и человеческом достоинстве. О страшном выборе, который не всем под силу. Люди, сорвавшись с насиженных мест, бросив засеянные поля и жилье, отправляются куда глаза глядят, лишь бы уберечь свои семьи от плена и смерти. Но по пути встречают ополченцев, которые откликнулись на призыв князя о помощи, воеводу, который тоже призывает молодых здоровых мужчин присоединиться к регулярному войску. В повествования вплетены философские рассуждения старика, ведущего какой-то свой спор с давним оппонентом: «от беды краем идти надобно» или вступить в ополчение и защищать свою землю и свой дом. Каждый решает для себя сам. Здесь очень хорошо обыгран заголовок рассказа, весьма удачное выражение нашел автор. Герой рассказа Матвейка в смятении – и пошел бы со всеми, да семья у него, жена и дочка. И очень мастерски, психологически тонко автор показывает это смятение – двумя словами: «Матвейка долго смотрел в спины уходящим, благо утро поспело вовремя и видно было хорошо, потом повернулся к жене и прошипел со злостью:
   – Ну, чё застыла? Репины-то давай».
   
   Правда, четко не обозначено время, в которое происходят события, но мне показалось, что в таком псевдоисторическом контексте, когда не названы имена князей (кто такие Юрий Игоревич и воевода Корноух?), это не играет сколько-нибудь значительной роли. Да и автор, похоже, такую цель и не ставит – четкость и правдоподобность исторического изложения фактов.
   Что же придает рассказу исторический колорит и все-таки выводит читателя на сколько-нибудь приемлемый исторический отрезок (когда на Руси еще совершались набеги степняков и правили князья, известно из курса истории средней школы)?
   Рассказ словно «ткется» из воздуха самой эпохи. По нему разбросаны множество характерных деталей и слов, составляющих основу произведения и отсылающих читателя к той эпохе: баешь, летось, туды, пущай, ноне, встречники, отколь, тиун… Но, повторюсь, стилизация выверена и не переходит очень тонкой грани, за которой текст становится пародийным. Говорили ли так в описываемое время? Сказать трудно, письменные тексты, сохранившиеся с тех времен, намного сложнее, но то, что такие слова до сих пор можно услышать в употреблении в некоторых регионах Центральной России, бесспорно. «Литературное произведение сделано из языка, как книга сделана из бумаги и типографской краски», - сказал известный литературовед Гуковский. Этот рассказ, без сомнения, «сделан» из языка повествования. Сделан удачно.
   
   Теперь о жанре произведения. В отзыве на рассказ на портале прозвучала мысль: «Все вопросы снимаются, если это – часть крупной формы. Большая повесть, роман. Если это законченная работа... Не миниатюра – понятно. Не новелла – много персонажей, нет финального зигзага. Рассказ? Без кульминации и прочих построений сюжета?»
   Вот что ответил автор:
   «Рассказ изначально задумывался как некий отрывок из жизни, где непонятно, что было до, и неизвестно, что будет после, и, судя по вашему отклику, у меня это получилось. Возможно, это какая-то новая форма, возможно – не претендующая ни на что зарисовка».
   
   Дело в том, что рассказы, новеллы, очерки тоже имеют свои разновидности. Собственно говоря, всякий рассказ есть индивидуальное проявление жанровой сущности. Жанрового канона нет и быть не может. Может быть только «демонстрация противоречия в различных формах», по словам одного из критиков.
   Считать ли в таком случае очерк, новеллу, рассказ, а также их разновидности самостоятельными жанрами? Нередко так и поступают, объявляя всякую оригинальную разновидность жанра новым самостоятельным жанром. Существует даже афоризм: всякое талантливое произведение есть изобретение жанра. Видимо, в каждом конкретном случае выделяется тот «жанровый» признак, который проявляется наиболее ярко, оригинально. Он и лежит в основе классификации. Так говорят о рассказе монументальном, приключенческом, юмористическом, о рассказе-притче, рассказе-анекдоте, рассказе-сценке, о зарисовках и т. д. Диапазон рассказа может быть чрезвычайно широк: от анекдота до почти повести.
   Значит, рассказ-зарисовка. Но не согласиться с тем, что эта зарисовка – словно кусок из хорошего настоящего романа: с непростым сюжетом, сложной обоймой персонажей, наделенных яркими характерами, речевой вязью, с неожиданными поворотами эпизодов и сильными развязками, тоже нельзя.
   Но роман все «выбалтывает до конца» (Пушкин), а рассказ все сжимает до предела, до одного мгновения. В рассказе часто представлено только зерно характера человека, его идея, самые общие контуры. Само время словно набрасывает эскизы характеров. Разработка такого эскизного материала не в одинаковой степени подвластна всем жанрам. Эскизность, неразвитость противоречий характерна именно для рассказа. Поэтому его и писать сложнее, чем роман, это подтвердит любой писатель, подвизавшийся когда-либо в этих жанрах.
   Несмотря на некоторую оторванность от контекста, в рассказе прослеживается и сюжет (если под сюжетом понимается череда событий, связанных между собой либо хронологической, либо причинно-следственно­й­ связью).
    Да, здесь нет традиционных экспозиции, завязки, развития действия, кульминации и развязки. Художественный текст, однако, состоит не только из эпизодов. Его можно расчленить и на иные единицы — на фрагменты. А это уже иной уровень стиля — композиция. Сюжет и композиция «сотканы» из деталей — предметных, психологических, символических. Причем, сам отбор и компоновка деталей происходят не вообще, а с точки зрения определенного персонажа, рассказчика, повествователя. Детали в тексте выступают как средство психологического анализа. И вот здесь автор показывает себя как довольно тонкий психолог. Образы выпуклы, возникает полное ощущение того, что его герои – реально существовавшие люди, а в результате – все-таки некоторое разочарование обрывом сюжета, пусть это и явный авторский замысел.
   То, что рассказ Олега Велесова талантлив, как и собственно сам автор – бесспорно. Но в наполненную мной же бочку меда придется положить и ложку дегтя. При всей высокой грамотности текста удивило отсутствие запятых там, где автор, так владеющий грамотной речью, просто не мог их не поставить! И досадные описки: «чем жёлтые искры на белом покрое» (видимо все-таки «покроВе»), «На разу и кулак показали», «поднялась с мести» и т.д.
   Слегка удивил и образ девочки. Сколько лет ребенку, не ясно, но сколько бы ни было, вряд ли даже самая смелая девочка в те времена могла бы сделать так:
   «Только Дарёнка вдруг поднялась с мести и вошла в права хозяйки:
   – Дядечка, а ты и есть воевода Корноух, да? Да ты садись на брёвнышко, хочешь отвару?» Откуда она знает имя воеводы, и если оно упоминалось при ребенке раньше, то почему впервые увиденного ею человека она называет именно этим именем? Сомневаюсь, что в описываемое время в присутствии взрослых ребенок (тем более маленькая девочка) могла бы так смело обращаться к незнакомцу. При всей сюжетной оторванности рассказа от какой-то более значительной фабулы, именно это место вызвало у меня настороженность и недоверие к происходящему. Все-таки, назвав рассказ псевдоисторическим, я не решилась отнести его к жанру фэнтези. Почему – см. выше.
   
   
   Людмила Шилина,
    /член Когорты Критиков проекта «Платон мне друг…»/