Слегка сгорбленная старая женщина в светлом платочке, аккуратно повязанном на седой голове, мягко ступая негнущиемися ногами в толстых шерстянных носках, ворча себе под нос, что носят их черти ни свет, ни заря, прошла в темную кладовку, оборудованную в сенях большого деревянного дома. Там, чем то грохоча и продолжая разговаривать сама с собой, налила в бутылку, взятую у мрачного посетителя, мутноватой жидкости, коротко оценила содержимое на скупой утренний свет, проникающий через небольшое оконце узенькой коморки и, выйдя в сени, протянула посудину помятому мужчине, которого знала еще ребенком и который дружил когда то с ее сыновьями.
-Держи! Все не нажраться табе! Ишь, спозаранку подавай яму, - неласково приговаривала местному пьянице худощавая высокая женщина, которую все звали Маня Максимиха, похоронившая недавно мужа и жившая одна на краю села.
-Теть Мань! Не кричи ты! Вот сколь себя помню, все тебе покою нет. Ругаешься и ругаешься. Вот и не ездят к тебе сыновья. Снох, поди, совсем съела?
-Ты кто таков мне вычитывать? Получил свою утеху и ступай отсель. На сябя глянь, злыдень! На каво похож? Морда опухла с пьянки. Жана с девкой ушедши от табя. Я одна таперь живу, что мужик помер, а дети уехавши в город. Чаво им здеся делать? А ты сам чаво один живешь, бирюком. Молодой яще, а ня йдут к табе женки.
-Не ругайся, теть Мань! Дай лучше стаканчик да на зуб чего. Трубы горят с вчерашнего. У москвичей захалтурили вчера и отметили вечером. Вот и болит голова сегодня, что спасу нет.
Женщина, остолбеневшая от такой наглости спившигося мужчины, помолчала, подбирая слова по-больнее и доходчивее, но к его удивлению произнесла:
-Ладно. Заходь в избу ужо. Накормлю. Поди голодный ходишь день деньской. Сапоги скинь. Наследишь!
Ступая по чистым ярким половикам прошли в прихожию, где справа, между большой русской печкой и стенкой находился небольшой чулан, закрытый чистенькой простенькой занавеской. Далее за печью находилось помещение, где за огромным столом, стоящим у большого окна, обедала когда то пятиголовая семья. Из окна, через ухоженный огород тети Мани, просматривались усадьбы напротив и справа.
Никаких изменений в интерьере посетитель, бывавший неоднократно здесь, не заметил.
-Здесь всегда сидел хозяин, рядом хозяйка и далее, по-старшинству три их сына. Всю семью всегда было видно с улицы через широкое окно, - припоминал он.
-Садись к столу. Чаво столбом стал? Счас соображу, што пожрать, - произнесла хозяйка и прошла на кухоньку.
-Кады ж за ум возмешься? Не маленький ужо, – спросила суровая женщина своего раннего посетителя, который пропустив небольшой стакашек самогона, заедал поспешно хлебом с колбасой и зеленью с огорода.
Тот, не обращая внимание на слова тети Мани, сказал:
-Слабоват твой самогон. Деньги за воду берешь. Бога не боишься!
Женщина долго смотрела большими выцветшими серыми глазами на опустившегося мужчину:
-Быдто леший стал. Зарос. Ишь космы висят немытыи. Не броится и одежа с чужого плеча. Опустивша совсем человек. А был ране красивым мужчиной, в армии служил не простым солдатом. А таперь што? Все через водку проклятую. Семья ушла и матка к дочке уехавши жить. Не смогла боле глядеть на яго пьяного... Вино мое не ндравиться. Не ходи сюды!
Старая женщина сморшила крупный нос на худощавом лице, хотела накричать на бывшего товарища своих сыновей, но вспомнив что то свое, промолчала и произнесла:
-На вас, иродов, и такой не напасешься. Ты пей, ешь да помалкивай.
-Теть Мань! Ты налей стаканчик из своего. Тридцать рубликов тебе за бутылку дал. Петровна двадцать берет.
Чертыхаясь, про себя, на чем свет стоит, Маня Максимиха тяжело встала из-за стола и поплелась в кладовку, где, чем то опять грохоча, налила стаканчик самогона и вынесла посетителю, поставила с пристуком перед ним:
-Лакай!
Удолетворенно крякнув, местный пьяница опрокинул дармовой стакашек, коротко закусил корочкой хлебушка и полез в карман за куревом, счастливо ожидая благотворного действия заветной жидкости.
Дождался приятной теплой волны в голове и легкости в теле, со смаком прикурил дешевую сигаретку и выпустив порцию вонючего сизого дыма, благодушно спросил:
-Клиентов много имеешь, Теть Мань?
-Какие клиенты! Все рвань ходить. Навроде табя, - завелась женщина, но сразу смолкла и спросила,
-Чем чужие деньги считать, скажи мне:
- Каки новости у поселке?
-Да какие новости. Я и сам редко там бываю. Сама знаешь, сезон дачников сейчас. Калымлю везде. Да, вспомнил! Петриха померла.
-Эту новость я знаю. Может приезжал кто у поселок аль на кладбище?
-Это ты про сынов спрашиваешь? – дошло наконец до ожившего от выпитого мужчины,
-Нет, не были давно уже! Я бы знал, если приезжали бы. Витька Щербатый в центре живет, а мы с ним халтурим каждый день у дачников. Он бы сказал. Нет, точно не были теть Мань! Ты не сомневайся.
-Я не сумлеваюсь. Зашли бы к матке, поди, - повеселела та и накинулась на посетителя,
-Ну чаво расселси таперь? Выпил, закусил и иди с Богом. Есть у меня время с табой рассиживать?
Нисколько не обижаясь на сварливую и резкую на слово старую женщину, нрав которой знал с детства, местный бродяга, бережно придерживая полу с початой бутылкой самодельной водки, отправился восвояси, отчаянно дымя уже третьей по счету зажженной сигаретой и удолетворенно улыбаясь чему то своему в непутевой голове.
Выпроводив посетителя, хозяйка присела у стола и задумалась:
-Что за жисть таперь пришла? День деньской одна. Словом не с кем обмолвиться. Летом хоть в огороде покопаешься. Пройдешься туды-сюды и на боковую пора. А зимой? Хоть волком вой. Ни душиньки кругом. Тока дома с окнами досками забитыми. Семь лет мужик лежнем лежал парализованный. Не говорил ничаво, а тока мычал. Кормить, поить надо было. Кажный день мыть да в чистое переоедеть. Не лягко таку колоду ворочить одной было, а все жива душа в доме. Таперь отмаился родимый, ушел, а меня одну оставил. Прошлу зиму совсем снегом занесло. Думала и не выберусь вовсе из избы. Така снежна зима была. Не приведи Господь! Боюсь следущу зиму помереть одной. Никто не хватиться. Так и останусь лежать одна. Упаси Господь!
Испугавшись даже мысли об этом, Маня Максимиха вздрогнула, мелко перекрестилась на темный образ в углу и стала смотреть на улицу, где все бурно росло и зеленело, деловито порхало в поисках пищи. Небо хмурилось серыми облаками, лишь изредка пропуская теплые светлые улыбки солнца. Середина лета, нет ни намека на близкую смерть, а неймется от чего то.
-Чаго табе надо яще? – ругала себя вслух старая женщина,
-Здоровье, Слава Богу, ничаво. Есть, пить имеется. Баньку стопишь и намоешься вволю. Дровец хозяин, Царство яму небесное, запас впрок и хватить яще годиков на пять. Чаво?
Несколько рассердившись на что то про себя, Маня Максимиха встала из-за стола и вынесла посуду, оставшиюся после угощения посетителя. Делать больше было нечего, везде в доме и на огороде был порядок, поэтому хозяйка снова уселась за стол и задумалась:
-Всю жизнь работала. Троих деток Бог дал, сыночков. Все трое жанаты и своих деток завели. Таперь значит их детки выросши и свои семьи имеють. Старший и средний сыны рядом живуть в городах, которы по разну сторону от меня. Кажный в 20 километрах, а редко ко мне заезжають. Последний раз были на поминках батьки, цельный год прошел ужо...
Люди бають карактер у меня не сахар. Могет быть. Тока сеявше-веявше, что будеть? Ничаво! А у меня все есть и денжата водяться. Таперь значит вином приторговываю и деньги на смерть складываю. Детям останеться дом и наличности не мало. Чаго вам яще надо?
Растревожив думами свою душу, женщина отправилась на огород и занялась прополкой овощей, затем приготовила себе поесть и после обеда постирала кое – какие личные вещички, повесила на придворке сушиться. Так в суете обычной сельской работы прошел день и пришла пора спать.
Ночью приснился Мане Максимихе покойный внучек. Такой же, как, когда помер двух дней от роду: махонький и коричневый цветом со сморщенным личиком. Только глазенки его широко открыты и очень серьезны, а ручкой так и машет, зовет к себе.
-Господи! К чаму бы это? – проснулась старая женщина и приподнявшись с постели широко перекрестилась в темноту. Она была в таком возрасте, что уже не боялась покойников, как и самой смерти, но невинное усопшее существо из сна запало в ее суровую душу.
-Видать нагрешила при жизне, - подумала она.
Если оба старших сына уехали в районные города искать свою судьбу, то младший сын остался жить дома и вскорости привел к ним в дом молодую красивую жену.
-Не пондравилась она мне: спала до восьми утра и все ей смяшно было. Ругала яе часто, а сын заступался за няе, - вспоминала Маня Максимиха,
-Через годик родила рябятенка. Тока не дал Бог яму задержаться на этом свете и аккурат через пару ден к сабе забрал. Погоревали маненько, да схоронили мальца, как полагается, на кладбище. Царство яму нябесное!
Тока совсем невзлюбила я молодуху апосля и ругала кажный день почем зря. Вот она видать и не выдюжила. Одним ясным днем пропала вона, когды мы на покосе усе были, а яе на хозяйстве одну оставили. Апосля нашли письмо, что не может так боле жить и уязжаеть навсегда к своим батьке с маткой...
Кады на кладбище пошли на сороковой день, то увидали лишь яму на могилке. Батюшки святы! Раскопала и гробик с сабой увязла. Видать усе продумала заране и машину к ней родня прислала. Ни одна душа не видала, как уехала.
Сын загрутил и вскорости уехал за ней. Да там и остался. Приезжаеть навестить раз в два года, а сноха ни разу с тех пор не была и деток своих не пущает к ней.
Не везет ей с молодухами. Старших сынов женки тоже не ездють сюды и внуков на лето не оставляють. Чаго плохого сделала? Не пойму! Тока я не пойду на поклон к соплячкам. Велика честь. Обойдусь!
На следущий день женщина вспомнила разговор вчерашнего пьяницы об слабой крепости самогона и решила принести в дом спрятанную в землю трехлитровую банку первача. Не спеша подошла к укромному месту на огороде и увидела лишь небольшую ямочку, а самой банки не было.
-Уперли, лиходеи! – огорчилась она и посмотрела по сторонам. Отсюда был хорошо виден дом напротив, окна которого выходили на ее сторону.
-Может видала што Людка? – подумала Маня Максимиха.
Быстренько переоделась в платье для посещений магазина, закрыла на ключ замок входной скрипучей двери и направилась к соседке.
На улице было сумрачно от низко нависших с неба темных туч, закрывших солнце, но приятно тепло. Разросщиеся травы и кустарник терпко пахли зеленью, сосны ароматизировали смолой и темно-зеленой хвоей. Слышался щебет птах и жужжание деловитых пчел.
Пройдя через исправную, крашеную веселенькой голубой краской калитку, женщина постучала в входную дверь обшитого тесом дома, но вспомнила, что за этой дверью нежилая виранда, скинула резиновые бахилы и, пройдя в шерстяных носках по крашенному коричневой охрой полу, приоткрыла без стука дверь в прихожую и крикнула:
-Есть хто живой тута, аль не?
-Заходи тетя Маня. Видела, как ты прошла через калитку. Жду. Садитесь чай пить со мной.
За столом большого деревянного стола, накрытого аккуратной клеенкой, сидела пышнотелая миловидная женщина и пила чай из фарфоровой чашечки. На столе стояла вазочка с темным черничным вареньем и на тарелке возвышались горкой испеченные недавно пирожки. Приятно пахло зверобоем и свежим хлебом. Через открытое окно, сквозь пышную герань и затейливые ажурные занавесочки слышалось отдаленное тюканье топором.
-Ишь, змея! Мужик работает, а она сидит, быдто принцеса какая. Чаи гоняеть! Живуть же люди. Ни заботы табе, ни печали! – обозлилась строптивая Максимиха, но запела сладко другое:
-Спасибочки, Людошка! Тока из-за стола. Тоже чаю напилась с оладушками и брусничным вареньицем. Так ужо захотелось оладушек, что насилу дождалась, пока напеку. Так, поверишь ли, обожралась и глазы таперь не глядять на мучное. Спасибо табе! А што муженька своего не потчиешь? Слышу рубит чтой то у баньки.
-Да пил уже. Я пекла, а он с пыла-жара ел с молоком. Теперь рубит новый сруб для колодца.
-Хозяйственный у табе мужик. Да и ты женщинка видная, в теле. Сильно на мать свою покойную походишь, Нюру. Царство ей небесное!
-Вы теть Мань хотели чего или так, посидеть?
-Сидеть мне, дочушка, неколи. Сама знаешь каков дом у меня, а я одна таперь. У меня банка с вином на огороде закопана была, да пропала нынче. Может видала каво на моей усадьбе чужово. У табе окны на мой огород аккурат глядять.
-Не видела. Кто бы это мог быть?
-Да, Бог с ним таперь. Не видала и не видала. Пущай подавиться моим добром!
-Вы живете, быдто я слыхивала, на одной улице с моим средненьким сыном?
-Да, живем.
-А видите яго?
-Как не видеть, теть Мань! Наш городок не велик и почти всех знаем там. А не что на одной улице, да еще и земляк. В одном классе учились.
-Ну как он тама?
-В этом году на военную пенсию пошел. Сорок пять как стукнуло, так и пошел. Теперь к пенсии подрабатывает электриком где то. Правнучка у вас родилась месяц назад. Дочка ихнея родила, ваша внучка значит.
-Ишь как! А мужик кто таков?
-А вы и не знали? А я болтаю. Без мужа родила она.
-Могли бы и мне сообщить. Не чужая поди яму! Да видно тоже обижается на меня. Я вить его неудачником все называла. Што со старого человека взять?
Люда изумленно наблюдала за тетей Маней и думала:
-Это надо же, что за человек. Всех разогнала. Всех отвадила своими грубыми выходками и насмешками. Ни одного лета в ее доме не слышалось детских голосов. Даже сыновья перестали ездить. К чему же она теперь расспрашивает?
-А еж ли я табя попрошу што передать на словах сыну? Сполнишь?
-Да почему же не передать? Пожалуйста!
-Вот и Слава Богу! Век буду за табя Богу молить! Передай сыну, што плоха я стала и прошу приехать яво, дров поколоть.
-Муж завтра домой едет. Он и передаст, а я до конца лета еще здесь буду жить.
-Пусть скажеть яму, што жду яго.
Выйдя от соседки, Маня Максимиха глубоко вдохнула влажный воздух и весело зашагала к своему дому. Ветер разогнал хмурые тучи и солнце весело засияло и пуще пригрело отсыревшую землю. Поднялся легкий пар и остро запахло землей. Застрекотали в густой траве кузнечики.
Не задумываясь пожилая женщина зашла в сарай, где в углу была прикрыта ненужным тряпьем банка с самогоном, прихватила ее с собой и зашла в дом, где принялась разливать по поллитровым намытым бутылкам:
-Любит мой средний сын вино. Вот и угожу яму бутылочкой. Он вить самый жалостливый из всех будеть.
-И самый нелюбимый, - вспомнились его горькие слова, сказанные ей.
-Нет таперь. Жисть научила меня. А все гордыня моя! Ишь чаво придумала. Банку у табе украли. Вчерась сама в сарай занесла, разлить по бутылкам надумала. А так легче к соседке идти было с просьбой. У-у, гордыня твоя! В народе говорять:
-Што посеешь, то и пожнешь!
-Может успею таперь пересеить. Начну со среднего сына, а тама, Бог дасть и остальные простять мою глупость. Буду ждать таперь яго! |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
К темам проекта
Ответить
